Готовилась я, друзья мои, с размахом да радостью отметить 150-летие со дня рождения французского писателя Ги де Мопассана. Причесалась аккуратно, надела нарядную кофточку, украсила фикус бантиком, с волнением открыла газеты - и поняла, что праздника не будет. Во-первых, многие круглую дату проигнорировали. Во-вторых, те, кто все-таки о Мопассане вспомнил, вспомнили о нем так, что тут не то что праздновать - топиться пора.

Обозреватель "Коммерсанта" Михаил Новиков, отдав должное Мопассану как "первому в истории писателю, которого с полным основанием можно назвать культовым", тем не менее без колебаний заявил, что "сочинения классика свое отработали и, как ступени ракеты, догорая, валятся в океан забвения". По мнению господина Новикова, интерес у нынешнего читателя может вызывать разве только биография Мопассана, которую критик и живописал во всех подробностях - вплоть до завершающей стадии "невменяемого существа в смирительной рубашке, поедающего собственные испражнения".

Екатерина Шукшина из "Независимой газеты" налетела на Мопассана с упреками в "продуманной... отстраненности от нравственных догм" и в том, что он слишком часто позволял себе халтурить. На вопрос "как мог писатель, наделенный чувством меры и тонким вкусом, из романа в роман перепевать одни и те же сюжеты, из рассказа в рассказ перетаскивать одни и те же образы" госпожа Шукшина ответила исчерпывающе и однозначно: "страшно произнести - писал то, что публика хотела читать, писал то, что "ей еще нужно". Душевную болезнь, постигшую прозаика в конце жизни, Екатерина Шукшина истолковала чуть ли не как справедливую расплату за безнравственность и безответственность Мопассана. О ужас, о кошмар!

Александр Архангельский (понедельничные "Известия") в своем "Гиде по Мопассану", к счастью, обошелся без описания "невменяемого существа". И вообще без биографии классика: Попытался проанализировать, почему у "крупного, при этом утонченного (хотя и не слишком разнообразного) прозаика" в России за последние годы "сильно поубавилось" читателей. Счел, что причины этого явления кроются в изначально неверном подходе к литературе в "старчески-поздний период советской власти", когда "чаще, чем хотелось бы, от литературы требовали ответов на вопросы, которые должны давать парламент, философия и церковь". С точки зрения господина Архангельского, тогда роль Мопассана сводилась к тому, чтобы служить "гидом по темным аллеям страсти" - теперь же "учиться искусству блуда" можно другими способами, и Мопассан просто стал не нужен. Сводилась ли? И не было никаких других гидов? И стал не нужен? Обидно, досадно и как-то не верится.

Но больше о Мопассане ничего не написали.

Дмитрию Ольшанскому ("Сегодня") вдруг понравился роман Кадзуо Исигуро "Остаток дня". Понравился так сильно, что Дмитрий назвал его "пожалуй, лучшим переводным сочинением этого года" и сравнил с прозой Пушкина. Господина Ольшанского восхитили в "Остатке дня" не столько "старомодная... ироничность и чопорность", "сентиментальность и строгость", сколько "бесценная мораль всего романа, а заодно и основной мотив всего "английского" в литературе... который сводится к умению принять поражение... - наследство кэрроловского Белого Рыцаря, не умевшего не свалиться с лошади".

Александр Агеев в очередной колонке Nota bene ("Время MN") поделился размышлениями о публицистике Владимира Малахова ("Скромное обаяние расизма", "Знамя", 2000, # 6), Вячеслава Пьецуха ("Дневник читателя", "Октябрь", 2000, # 7), Виталия Кальпиди ("Провинция как феномен культурного сепаратизма", "Уральская новь", 2000, # 6). Согласился с доводами "несколько холодноватой" статьи Малахова, "существенно уточняющей наше представление о расизме" как о "роде универсализма, идеализма, если хотите". С горечью подчеркнул, что "каждую банальность, которую скажет Пьецух, угадываешь еще за полстраницы: интонация сработалась, одряхлела, она не спасает, не камуфлирует пустоту". Высмеял призывы Кальпиди к провинциальной общественности объявить мораторий на участие в культурной жизни столицы, дабы почувствовать себя свободными: "Какая же может быть "свобода", когда в сознании и подсознании "Москва", которой хочется что-то доказать по принципу "назло мамке уши отморожу"?"

Уже упомянутый Михаил Новиков все в том же субботнем номере "Коммерсанта" отрекомендовал как образец "изощренного британского black humor" (видимо, ни М.Новиков, ни даже рерайтеры "Коммерсанта" не подозревают, что по-"британски" пишется не humor, a humour. - РЖ) роман Иэна Макьюена "Невинный". "Жесткий", "безличный", "холодный" Макьюен со своим "тягучим и ритмичным" сюжетом, не в пример французскому юбиляру, по-настоящему увлек Михаила. Роман удостоился высокой оценки - "как раз такой, какой должна была быть постобэриутская большая проза, если бы в России каким-то чудом оказалось возможным ее написать" - и заслужил подробного откомментированного пересказа, значительно превосходящего по объему насмешливое жизнеописание Анри Рене Альберта Ги де Мопассана на соседней странице.

"Господи, - подумала я подавленно, - неужели никто, кроме меня, не вспомнит Мопассана добрым словом?! Быть может, завтра? Ведь завтра будет новый день".