Там прямо так и написано: "Признаюсь, что задумывал статью о современном рассказе, как целиком построенную на противопоставлении".

Задумывал! Хорошо как люди живут... Задумывают в тиши, вынашивают по углам - не спеша, солидно рожают. Не то что ты. Мельком увидел, походя, на скорый рот победил и дальше скорей бежи. Ну как еще где-то необгавканная мысль плохо лежит...

В статье "Женщины и мужчины..." речь ведется о двух вещах. Первая - это, понятно, кризис романа. Разучились люди много писать. То есть писать - пишут, а вот читать сделалось как-то в лом. Недавно об этом в рубрике "Молчание ветчины" подробно разъясняла Оля (моя двоюродная cестра).

Теперь Михаил жалуется: не идет список кораблей, даже до середины! Особенно на фоне мрачных мыслей о том, что романисту за мегабайт размазанных соплей положено десять тысяч уе в конце года, а критику - только шесть. И на поезд по европам не берут потусоваться бесплатный... И вообще. Чисто из экономии диоптрий выгоднее рассказы любить. "Букер" опять же ругать пора... И вообще.

Но это все так, для величия. Главная же мысль припасена Золотоносовым на попозже. Он предлагает экзистенциально-гендерную типологию жанра рассказа. Вкратце: темой рассказа стал СТРАХ (не "отчаяние" какое-нибудь), причем у мужчин это страх жизни, а у женщин - страх смерти.

Думается, мысль ясна. Прописные и полужирные (наличествующие в оригинальном тексте) свидетельствуют о том, что перед нами УМНАЯ МЫСЛЬ и что Эрос и Танатос сосут в углу.

Вот только пару штрихов надо добавить.

Во-первых. Почему женщины испытывают страх смерти? Потому, как известно, что бабы - дуры. Бинарное мышление - их отличительная черта. А слово "черта" происходит от нехорошего слова "черт", сиречь "кромешник". (Отсюда, по Гоголю, бабы еще и черти.)

Черта - это терминатор света и тьмы, бытия и хаоса, жизни и смерти. Парадоксальный каприз женского сознания - жизнь считать благом, а смерть злом. Что же плохого в смерти? Только сама черта. Переход ее - и физически неприятен, и морально слегка страшит. В то время как гарантированное существование по ту или эту сторону (но только гарантированное) возражений, как правило, не вызывает.

Во-вторых. Почему женщинам не дается правильный эпикурейский подход к смерти? Думается, в силу неправильного устройства. Цикличность существования-бытия (что такое резь в животе, как не ежемесячное "пограничное состояние"?) атрибутирует женщину в качестве жреца, жертвователя и жертвы в вечно длящемся и постоянно мимикрирующем культе плодородия (для фауны - месячный, для флоры - годовой циклы).

Кстати о мимикрии. Культ плодородия постепенно выработал такую популярную мифологему, как "любовь". А с мифологемой любви коррелируют социальные практики литературы и искусства. К этому мы вернемся.

Пока только заметим, что в основе плодородно-культовой космогонии лежит так называемое "мифологическое", то есть нелинейное, циклическое время. Психологическое бытие женщины бесконечно, физическое - наследуется. Потому, кстати, она и более социальна (даже Миша в своей статье обратил внимание на сей факт). Вывод прост: смерть является для женщины онтологическим преступлением.

Обратимся теперь к мужчинам. С обрезанием пуповины их естественная связь с циклической жизнью заканчивается. Коитус символизирует насилие: проникать и наказывать. Оргазм непролонгированный. Месячных ни фига нету. От скуки и незанятости мужчина избирает экстраверсивную жизненную модель: охота, рыбалка, путешествия, научные открытия и войны - все это суть движения за переделы круга (он же "семья", "дом"). Время мужчин линейно.

Линейна и их любовь (вернулись, как обещал). Вспомним слова Лакана: "В любви Субъект желает не Объекта, но желание Объекта". Это можно и следует понимать двояко. Если женщина ценит в любви возврат (желает исходящей от объекта, ответной любви), то мужчина ценит - не знаю - уход, что ли? Он желает желания желать. И если любовь "реализуется", ему тут же начинает быть скучно, он заглядывается, гад, по сторонам.

Недаром сочиненные мужчинами идеальные любовные истории - это истории незавершенной любви, любви-смерти. Тристан-Изольда, Ромео-Джулия, Дон-Жуан, Кармен. На крайняк - занавес опускается сей момент после свадебки. Идеальным примером идеального мужчины-любовника (ссыкуна) был и есть Евгений Онегин. Идеальный тип - рыцарь (гитара и шпага. Плюс лошадь, которая вечно уносит куда-то вдаль). А идеальное средство борьбы с романтичной мужской "скукой" (она же, собственно, "страх жизни" или "коитофобия" - по науке) демонстрируют паучихи: изнасиловать и сожрать. (Недаром мужчины так боятся любовных сетей.)

Не буду вас утомлять дальше: фишка и так понятна. Перейдем к последнему очистительному коменту.

Почему тема рассказа - СТРАХ (хотя есть готовые, традиционные термины)? Только ли для красоты и художественной оригинальности? А не имеет ли тут места ущемленный речевой аффект (он же оговорка по Фрейду)? Напомню, как известный филолог Игорь Смирнов деконструировал пушкинский стишок про "без божества, без вдохновенья".

Сперва, если помните, коитофоб Якобсон инкриминировал Пушкину чистый Танатос: дескать, женился, через то смерть приняв, а ведь знал - цыганка предупредила. Более того - в Болдине, почти перед самой свадьбой саморазоблачительно написал: "Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают". Так вот, у Смирнова совсем не так. Он считает, что "бес попутал" как раз быть художником и поэтом. Бесовство - это замена реального удовлетворения символическим, то есть искусство. И деконструкцию предлагает такую:

"БЕС божества, БЕС вдохновенья", но "твои неБЕСные черты"...

Очень правильно.

Вернемся к Золотоносову Михаилу. По данным науки, которых Миша ни в зуб ногой, темой искусства и литературы (всех жанров) является не страх, а трах. В этом сходятся все теории, кроме неправильной марксистской (там - труд). Чтобы не быть подробным, рассказывать правильных теорий не буду (хотя хочется: если чо - присылайте заявки).

Негативные коитофобы-экзистенциалисты переформулировали плохо дающийся им трах как "отчаяние" (оно же "меланхолия", "тошнота"). Однако начиная с "нового романа" в литературу пришли правильные авторы-женщины, и теория мотивирующего нетраха стала разваливаться. Возникла проблема гендерной литературы и феминистской критики (а еще раньше появился женский фрейдизм).

Ну, словом (а то пора и честь знать), этимология Мишиного СТРАХА теперь понятна. Соединить, спаять, склеить, починить или, говоря, простите, по-русски, зае.енить гендерную проблему так, как советовали не к ночи будь помянутые постмодернисты.

А они советовали: Зачем в книжках писать? По жизни надо!..

Так типа выпьем за это дело.