Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск двадцать второй
Дата публикации:  9 Января 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати
Хронология - вещь в самом деле непоправимая, и, что характерно, в известные моменты она напоминает о себе с вопиющей назойливостью. Идет вроде все как идет, в нормальном своем, привычном и налаженном ритме, но вот наступают тотальные три нуля, потом вдруг сменяет их сакраментальная единица, и столько от этого арифметического казуса неоправданных потрясений и юбилейных сует... А главное - вредных иллюзий и разрушительных последствий. Потому что привычка - великая вещь, она порождает обязанность. Вот я, к примеру, знаю, что зима сменяет лето, за воскресеньем наступит понедельник, в году двенадцать месяцев и за 10 номером толстого журнала следует одиннадцатый, а двенадцатый тоже обязательно последует за одиннадцатым, пусть произойдет это позже, но произойдет с приятной регулярностью. И только вредная мысль о миллениуме мешает спокойно дожидаться, пока последние прошлогодние номера неспешно разместятся там, где положено им каким-нибудь ИНФОАРТом: будто что-то здесь не то, какой-то глобальный анахронизм, они уже и не прошлогодние, они из прошлого века, чтоб не сказать - из прошлого тысячелетия, и есть во всем этом что-то археологическое. Наконец, уже совершенно идиотская идея, что нельзя же, мол, делать вид, будто ничего не произошло, и сама себя виновато спрашиваешь: какое, милая, у нас тысячелетье на дворе? - короче говоря, нужно вроде бы что-то такое радикальное делать, не похожее на то, что делалось в те баснословные времена, которые кончились на прошлой неделе. А что, собственно говоря? Ждать журналов третьего тысячелетия и встречать их с приличествующим случаю ажиотажем? Впадать в милленическую чушь и ересь? Но все уже произошло на самом деле, и я уже давно занимаюсь этой вынужденной ерундой, т.е. сочиняю это многословное оправдательное предисловие - затем, что у меня тут 11-й "Октябрь" с прошлого века беспризорным остался, а 12-го нет еще - в сети не вывесили, потом как-то не к спеху будет, а плюнуть и забыть та самая полезная привычка к журнальной регулярности не позволяет. (Тут впору порассуждать о пользе естественного журнального цикла, о вреде умышленных премиальных марафонов, о том, что есть здорово для литпроцесса, а что не есть, однако зря. Лоббировать толстые журналы - штука безнадежная по многим причинам, в конце концов, спасение утопающих - дело рук самих утопающих, так что пусть этим Агеев занимается).

Итак, ad rem - к беспризорному "Октябрю" пристегиваем мы такой же точно предпоследний за прошлый год и безнадежно опоздавший "Арион", пристегиваем без всякого умысла - просто так, потому что он первый по алфавиту в инфоартовском каталоге.

"Арион", как уже однажды было замечено, понимает себя "зеркалом русской поэзии", о которой поэзии пишет письма в Кейптаун журнальный Фигаро Кирилл Кобрин. Этот самый Кобрин Кирилл ставит в известность своего далекого друга-винодела, что существует-де нынче такой СРПМ (что означает "русский поэтический мейнстрим сегодня"), и СРПМ этот "переживает тяжелые времена". Других ему не дано, потому как "он состоит из негромких культурных, чаще всего рифмованных, стихов про природу, любовь, бытовые перипетии, артефакты. Стихи - иллюстрации к фильмам про всяческую духовность. Стихи - иллюстрации к картинам Дюрера, Брейгеля, Рембрандта, импрессионистов и пост-. Стихи, которые обычно читали в телевизоре под Рихтера и Ван Клиберна. Стихи, стоящие на страже русской просодии. Дай Бог им здоровья и долгих лет жизни". Главные представители СРПМ, по Кобрину Кириллу, - Александр Леонтьев и Валерий Черешня. В "зеркале русской поэзии" таких поэтов не значится, зато есть другие многие. Вот есть, к примеру, очевидный СРПМ Глеб Шульпяков, который все делает так, как велит Кобрин: читает классиков, слушает музыку в телевизоре, изучает каталоги разных музеев и стоит на страже русской просодии.

Вечер, печальный, как снег на картине
(поздний Вермеер без подписи, дата
старческим почерком). Посередине
комнаты лампа. В конце снегопада
слышно, как тикают часики.
С полки таращатся классики.

В общем, если передать нехитрую идею Кобрина в двух словах, СПРМ - это иллюстрация. Однако даже Глеб Шульпяков, сам будучи иллюстрацией, готов продемонстрировать, как все здесь непросто. А остальные прочие и вовсе сочиняют про не учтенных Кобриным крокодилов (что, впрочем, тоже цитата), но главным образом - про восточных учителей. И я с не меньшим, чем у Кобрина, основанием могу утверждать, что про восточных учителей - это и есть русский поэтический мейнстрим сегодня. Даже если он - цитата из Эзры Паунда. Или дежурная подстановка на место "чужого слова", что другим (мейнстримным?) поэтом там же и отрефлектировано: "Дальний путь, сад камней, золотые хлопоты - неужели ты думаешь, я о Японии? / Нет - я о зависти к чужому опыту, ревности к чужой гармонии".

Все это милленическая предумышленность, впрочем, и на ходу придуманный Кобриным СРПМ годится разве что для писем южноафриканскому другу-виноделу. А вот всуе помянутый там же Борис Слуцкий, кажется, в этом контексте персонаж не случайный: вот и в "Арионе" находим статью о нем Игоря Шайтанова; косвенный повод шайтановских соображений - относительно свежая статья Ильи Фаликова в "Воплях". Обе статьи - смешные сами по себе (там, например, про то, что утонувшие в океане лошади родом из "Медного всадника"); между тем вопрос о том, что есть "еврейский русский - советский Слуцкий" для т.н. СРПМ, или, скажем по-человечески - для русского стиха конца ХХ века, - вопрос далеко не праздный. Кажется, наиболее адекватен был однажды читанный нами все в том же "Октябре" Валерий Шубинский (пусть он и стихи приводит зачастую не по книжкам, а со слов "любезного Е.В.Витковского"), так что к "Октябрю" и вернемся.

Предыдущий "Октябрь" был, помнится, исторический; # 11 - тоже в известном смысле про историю, но более всего в том роде, что "вчера на Патриарших...". Кажется, ключевая пара этого номера "Найман - Климонтович", причем с Найманом такой контекст поступает коварно. Общий пафос "литературы про литературу" (а в конечном счете - "литературы про личности") заставляет вспомнить другой наймановский роман, и хоть на этот раз Найман человеколюбив до крайности и героем своим благодарно восхищается, как-то не получается забыть про "злого" Наймана. Вот и Александр Агеев понимает сюжет "Сэра" как обратную аналогию автора персонажу: необаятельный Найман бьется над секретом обаяния Исайи Берлина. Что, вероятно, так и есть, хотя можно и по-другому: чрезвычайно приятного себе человека Найман (как многие в подобных случаях) пытается приблизить, "посчитавшись свойством": так при знакомстве перебирают дальних родственников и общих знакомых. И Найман подробно вписывает сэра Исайю в собственную семейную историю.

"Подпольные" мемуары Климонтовича, о которых говорено было всякое, - тоже в своем роде квазиистория. Они про литературные нравы 70-х, и персонажи там по большей части несимпатичны. Причина, кажется, все же не в дурном характере автора, а в его заведомой "окололитературности": так или иначе, книга посвящена себе и собственной незадавшейся карьере. А карьера, надо думать, не задалась оттого, что автор путает литературу с окололитературной интригой.

В том же "Октябре" продолжают свою удивительную переписку писатели Александр Мелихов и Андрей Столяров. На этот раз они про писательское пьянство рассуждают. В том смысле, что вредно это и нехорошо. Однако Мелихов вовремя спохватывается: "Но, чувствую, какой-то слишком уж антиалкогольный уклон у меня наметился, а это очень опасно для репутации..."

О критике в "Октябре" говорить даже неловко как-то. Ее на этот раз и Славникова не спасает со своими оптическими метафорами и инфузорией-туфелькой. Тон здесь задает раздел "Панорама", где про "твердые переплеты" и "мягкие обложки". Да еще Нина Горланова в единственно возможной для себя коммунальной манере сообщает все, что у нее накопилось про М.Л.Гаспарова. И Павел Басинский в "Русском поле" рассказывает историю жизни русского постмодерниста:

"Судьба постмодерниста в России горька и печальна. Он рождается в скучном провинциальном городе и однажды обнаруживает себя умным мальчиком (реже - девочкой). Он хорошо учится в школе, потом в университете и при этом всячески сопротивляется вредному влиянию улицы - картам, пьянкам, девкам и дешевым наркотикам. Им он противопоставляет чтение Фуко, Деррида и Бодрийяра, за что противная улица его не любит и всячески третирует. Но однажды он узнает, что в городе он такой не один. Так возникает маленькая провинциальная постмодернистская ситуация... с картами, пьянками, девками и дешевыми наркотиками - это называется ⌠хэппенинги■. Наконец умный провинциальный постмодернист понимает, что все это гораздо лучше иметь в Москве, а еще лучше не иметь в каком-нибудь провинциальном американском университетском городке. Дальше постмодернисту ехать некуда. Только на Луну".

Рассказывает с чувством, а в конце, внезапно обнаружив себя в соответствующем библиографическом указателе, спохватывается в ужасе: "Получается, я тоже... постмодернист?"


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Аделаида Метелкина, Тридцать восьмой подход /29.12/
Парадоксы близнецов и поздравительная открытка.
Аделаида Метелкина, Я жду трамвая /28.12/
Итоги-2000 с "Экслибрисом "НГ".
Аделаида Метелкина, Тридцать шестой подход /27.12/
Бонус: лонг-лист премии им. Аполлона Григорьева. Вразброс: ангелы и иглы.
Аделаида Метелкина, Тридцать пятый подход /26.12/
Политес: "Дебют" и "Антибукер". Вразброс: Игорь Шевелев о Сергее Довлатове и Игоре Захарове; Дмитрий Ольшанский о Джоан Ролинг и Маргарет Тэтчер.
Аделаида Метелкина, Вкусовщина /25.12/
Бродский - мизантроп, а Земфира - лесбиянка.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru