Последней, кто мне приснился, была Людмила Зыкина. "Я сняла кокошники, слушала ветер", - заливалась народная артистка России под аккомпанемент мальчиков-балалаечников. Однако до припева дело не дошло. Крышка криокамеры отшарнирилась, в локтевой сгиб ткнулась игла, капельница дымится свежерастворенным "Чибо".

- Десятое. Газеты гальванизированы. Давай-ка умойся, срам прикрой и работай.

Клавиатура холодная, как из морозилки. Накурено. Ну и что толку от ваших газет? Заанабиозьте меня обратно.

В "Литературке" читать практически нечего. Лев Пирогов, косметически видоизменив зачин, републикует на бумаге свою обсерверную колонку от 29.12. Владимир Радзишевский разъярен тем, что в Михайловском поставили памятник зайцу; впрочем, Радзишевскому палец покажи - он и палец живо обольет помоями (если это, конечно, палец современной выделки, а не семидесятнической). Напечатан полный шорт-лист премии Аполлона Григорьева-2000, и это неплохо, но коли вам нужна точная информация о номинированных произведениях, советую обращаться все-таки ко мне, а не на сайт "ЛГ", где искажены названия некоторых произведений и издательств. То, что редколлегия "Литературки" пытается выдать за рецензионный блок, привычно пребывает по ту сторону добра и зла. Ну и стихи без знаков препинания наличествуют - Яна Шанли. "Это мне показалось что тело / отзовется ко мне из любви / чтобы жизнь свое право имело / и погибнуть и встать на крови". Ой-ей.

В "Коммерсанте" Лиза Новикова откликается на "Неизданную переписку" Лили Брик и Эльзы Триоле (книжка вышла еще в сентябре, а Лиза, очевидно, побывала на ее недавней презентации в Фонде культуры). Находчивый текст: девушка положила рядом оба варианта эпистолярия - сокращенный русский (М.: Эллис Лак) и полный французский (Paris: Gallimard) - и восстанавливает ряд купюр. "Вот, например, 1968 год. В "Огоньке" появляется провокационная статья, якобы защищающая нашего русского Маяковского от "зловредных" влияний семейства Бриков. Лиля Юрьевна посылает вырезку сестре, лишь в конце письма среди описаний погоды добавляя: "При сем √ бандитская статья..." Дальше российские издатели ставят ломаные скобки с многоточиями, совершенно зря заставляя работать фантазию читателя. Путем обратного перевода восстанавливаем текст по французскому изданию: "При сем - бандитская статья и пять банок икры. Ура! (я говорю об икре)". Всего-то". Bonne annee, пытливая Лиза!

В "Независимой" - тягостная, точно плохой голливудский триллер, статья Ильи Фаликова к 65-летию Евгения Рейна: "Мы должны принять как данность, что среди нас ходит живая легенда..." В "Известиях" - благостный, будто мелодрама с Полом Ньюменом, панегирик Андрея Дмитриева роману-идиллии Александра Чудакова; этот политически правильный (в отличие от капитулянтского "Взятия Измаила", которое по недосмотру ответственных лиц получило букеровскую премию) опус о российской интеллигенции фигурирует в вышеупомянутом лонг-листе Аполлона Г. и наверняка попадет в шорт-. (А коли не попадет, "Известия" очень разгневаются.)

В "Газете.ру" - симпатичная и по-женски непосредственная заметка Ольги Гринкруг о "Черной книге" Орхана Памука. NB: Ольга оказалась чуть ли не единственным литобозревателем, не впавшим в полуторанедельную новогоднюю кому: 4 января та же "Газета" вывесила ее рецензию на "Атлас, составленный небом" Горана Петровича, а 6-го - текст про четыре романа Роберта Ирвина, выпущенных по-русски издательством "Симпозиум". Каникулярная продукция Ольги меня поначалу чуть-чуть расстроила; она хвалит Петровича, эпигона в квадрате, за то, что его роман "не требует особых умственных усилий", а затем трижды повторяет, что в "Арабском кошмаре" и (о ужас!) в "Пределах зримого" "ничего решительно не понятно". От человека, который целый год провел во Флоренции, подобных киксов как-то не ожидаешь. Но, с другой стороны, объемы материалов в "Газете" ограничены. А с третьей - тамошний "Парк культуры" вовсе не на интеллектуалов рассчитан. И Ольга пытается соответствовать требованиям заказчика: поведение уже не подмастерья, но зрелого профессионала. Будь оно неладно.

Кстати. Вы, наверное, заметили: нынешние молодые критики предпочитают писать не об отечественной словесности, а об импортной. Отчасти причиной тому юношеский снобизм; но, думаю, еще и юношеская гипертрофированная брезгливость. Практиковаться в хирургии приятнее на синтетических муляжах. Наши писатели - и мертвые, и живые; и резиденты, и эмигранты - слишком маркая, чересчур духовитая публика. Того и гляди какой-нибудь гнойник обнаружится, забрызгает накрахмаленный халат. Неприятно. Вот Дмитрий Ольшанский (ему, как и Ольге, криокамеры не досталось - газета "Сегодня" выходила и в период вакаций): куда ни ткнет своим благосклонным скальпелем, в бродские ли мемуары Людмилы Штерн, в "Эпистолярный роман" ли Сергея Довлатова - Игоря Ефимова - все сбивается на ругань. Восхищаясь Довлатовым, зачем-то пинает Гарсиа Маркеса; одобряя Штерн, тут же насекомит Наймана, Герштейн и несчастного Андрея Вознесенского.

Зато когда наступает очередь английского романиста Грэма Свифта (Последние распоряжения. - М.: Издательство Независимая Газета), Ольшанский - воплощенное великодушие. "Читая его, с радостью отрекаешься от множества иных текстов, написанных в прошедшем столетии", ни больше ни меньше. Я не в силах постигнуть, чем так привлекает юношей запредельно конъюнктурная и плоская книга Свифта; уверена, если б фамилия ее автора была Быстров, а персонажей звали не Ленни, Виком, Винсом, Эми, Мэнди и Сузи, а Провом, Эдиком, Димоном, Натальей, Зинкой и Марусей, те же самые юноши долго и сладострастно отплевывались бы.

Ведь это неправда, что большое видится на расстоянии. На расстоянии легко конструировать красивые концепции - причем бревно в глазу конструктора чувствует себя чем дальше, тем лучше. Маленький пример. Одна из любимейших книжек Ольшанского - "Заповедник гоблинов"; Митя явно знает этот роман чуть ли не наизусть. Тем не менее Ольшанскому, бьюсь об заклад, и в голову не приходило взглянуть на своего работодателя глазами героя Клиффорда Саймака:

"Он вдруг увидел перед собой пухлый пудинг, подвешенный между двумя колесами, ось которых проходила примерно через середину туловища. Колеса были одеты мехом, а обод, как он заметил, заменяли роговые затвердения. Низ пудингообразного тела свисал под осью, точно набитый мешок. Но худшее он обнаружил, подойдя поближе: вздутая нижняя часть была прозрачной, и внутри что-то непрерывно извивалось и копошилось - казалось, ты видишь огромную банку, наполненную червяками самых ярких расцветок".

Вот он, колесник, полюбуйтесь, разве не мил? Владимир Александрович Мармадьюк собственной персоной. Не русский и не еврей, не меценат и не уголовник, - негуманоид. Нелюдь. Что там Гибралтар, что там Испания - лично я почувствую себя в безопасности только тогда, когда его вышлют за пределы Солнечной системы.

Теперь-то вы догадываетесь, зачем редакция РЖ вывела меня из анабиоза. Газеты - гиль, отмазка; сегодня, десятого, у нас по графику запланирован мощный наезд на Гусинского, и меня как в прошлом пострадавшую убедительно попросили участвовать. Отпираться бессмысленно; еще цитатка из Саймака напоследок:

"- Он не нарушает никаких законов, - сказал Черчилл. - Он имеет право покупать все, что ему угодно.

- А вы имеете право пособничать ему, - прошипел Максвелл. - Имеете право состоять у него на жалованье. Но осторожней выбирайте способы, как это жалованье отрабатывать! И не попадайтесь на моей дороге!"

• Предыдущий подход