Журнальные редакции время от времени одолевает поразительное единодушие, и тогда они выступают хором - что пугает, но об этом позже. В прошлом месяце все вместе, дружно (уговаривались или нет, интересно?) отдали тьмы своих страниц Виктору Астафьеву. Теперь вот в том же завидном согласии празднуют бенефис Леонида Зорина. В "Знамени" - роман "Трезвенник" (это не гастроэнтерология, это метафизика), в "Новом мире" - рассказы "Из жизни Багрова" - завершение давнишнего цикла с общим заглавным героем. Зорин равен себе, герой его - тот же, что всегда: легкий, гибкий и удачливый, стремительно лавирующий среди прочих персонажей - всех, кто не легок, не гибок и не удачлив. В конце его обычно ждет что-то вроде разбитого корыта: в романе маячит одинокая старость, в последнем рассказе происходит какая-то необъяснимая (искусственная все же) катастрофа; мораль, видимо, такова: не все коту масленица. В "Трезвеннике" есть еще некоторое несовпадение между декларируемой "трезвостью", скепсисом героя-повествователя и ходульной красноречивостью его Ich-Erzаhlung, - так что всякий раз хочется сказать: "Друг Аркадий, не говори красиво", - притом что герой этот на "друга Аркадия" будто бы не похож. Ко всему этому примешивается очевидная заявка на "поколенческий" роман о шестидесятниках - "безумцах" и конформистах. Но что-то мешает воспринять "Трезвенника" всерьез (впрочем, нет ничего абсолютного - вот Андрей Немзер думает иначе).

В том же единодушном порыве "Знамя" с "Новым миром" помещают Нину Горланову: в "Знамени" она солирует ("Метаморфозы"), в "НМ" выступает семейным дуэтом (Нина Горланова, Вячеслав Букур. "Дама, мэр и другие"). С появлением "Метаморфоз" становится понятна болезненная реакция Нины Горлановой на "Записи и выписки" Михаила Гаспарова: вроде бы из одного розановского "короба", но какие бездны все же пролегли между академиком и пишущей домохозяйкой.

"Вчера соседка сказала:

- Меня рано замуж-то мать выгнала! После развода с отцом она завела любовника, и я ей мешала. А теперь маме семьдесят - просится жить ко мне. Но после развода я завела любовника... она будет мешать.

- ...Я, услышав это откровение соседки-раскрасавицы, почувствовала такое же волнение, какое испытала после первого прочтения "Евгения Онегина".

С другой стороны, не выскажись Нина Горланова в свое время про "Записи и выписки", никто б не заметил параллелей и никому б в голову не пришло сравнивать. "Метаморфозы" были бы восприняты как очередные горлановские извлечения "из моря житейского". Что касается текста про даму и мэра, его пересказать легче легкого: благородная старая дама решила отстоять могилу благородной старой собаки, и даме это удалось, потому что у мэра выборы на носу.

В "НМ" окончание романа из жизни риэлторов - "Недвижимости" Андрея Волоса; в последних главах, кажется, накопилась критическая масса криминала, а старый друг (он же - ангел-хранитель) героя отлетел в мир иной.

О стихах в февральских "Знамени" и "НМ" как-то даже говорить не хочется: "Знамя" # 2 открывается подборкой Александры Петровой, которая из шорт-листа премии им. Андрея Белого теперь, надо полагать, должна переместиться в толстожурнальный мейнстрим. До сей поры питерская премия тем и была хороша, что имела четко очерченные рамки: маловразумительные маргиналы награждались бутылкой водки, на чем дело и заканчивалось. Все заинтересованные лица были довольны и горды - собственным авангардизмом и нонконформизмом. Но с вмешательством московских издателей и в общем хоре шумных премиальных марафонов маргинальные лауреаты обретают совсем иной, мало подходящий им статус, и вот респектабельный толстый журнал открывается стихами:

...О, его трусы я знаю прекрасно:
зеленые, белые с синим,
серые в яблоках, голубые.
Господи, помоги не думать об этих деталях.
Они остывают.

Впрочем, они (стихи Петровой, а не "детали") все ж таки, наверное, лучше, чем вторичный, по моде десятилетней давности скроенный Лев Смирнов со своей "Одой сантехнику Редькину", или откровенно подражательная Евгения Смагина с "бардовскими" "стихами на музыку", или романтический поэт Борис Романов, со скучным ерничеством оплакивающий романтического поэта:

...Батареи ночных дискотек
обложили сверкающий брег.
Это жизнь. Это снова орда,
где не место поэту, и он
только в море глядеть, как всегда
каменея лицом, обречен.

В разделе Non-fiction "Знамя" помещает очередные главы из Curriculum vitae Николая Шмелева: про счеты между "прорабами перестройки" и "младореформаторами". В журнальном контексте самодовольная шмелевская CV становится своего рода житейским комментарием к зоринскому "Трезвеннику" с его поколенческой оппозицией "безумцев" и конформистов:

"...Известная многим у нас Анна Самойловна (Ася) Берзер, возмутившись, отчитала по телефону после встречи со мной ту даму, которая попросила ее помочь пробить в печать мой маленький роман "Пашков дом".

- За кого вы заступаетесь? - сердилась она. - Приехал ко мне на машине, в шикарном костюме, сам гладкий, сигареты курит какие-то длинные, иностранные... И я должна ему помогать?!

По ее понятиям, помогать можно было только тем, кто пришел к ней, нахлобучив на глаза кепку и втянув голову в плечи, в какой-нибудь рванине, а еще лучше - в лагерном бушлате, и не днем пришел, а ночью, с условным стуком в дверь, озираясь по сторонам и прячась за каждым столбом от филеров НКВД-КГБ. И непременно чтоб худой был, небритый, чтобы глаза были ввалившиеся, чтобы кожа светилась! А тут, смотри ты, разлетелся - румянец во всю щеку..."

Далее Шмелев объясняет: то была "плата за... независимость". Правда, из контекста не вполне понятно, что именно в эту плату входит: собственное преуспеяние или презрение людей вроде Аси Берзер.

В мемуарном отделе Г.Ратгауз вспоминает о своей единственной встрече с Анной Ахматовой, а Г.Медведева - о "феномене" Юлия Даниэля: "Он был писателем - его судили как уголовника. Он был свободным человеком в несвободной стране - общество желало видеть его в роли борца против тоталитаризма. Он любил переводить стихи - от него ждали разоблачения лагерных ужасов в прозе. Он был органически естественным человеком, не игравшим ни в какие игры, - его полагали фигурантом судебного процесса, не удосужившимся заиметь собственное мнение и зависимым от расхожих". Если выстраивать внутренний сюжет февральского "Знамени" как поколенческий (версии судеб шестидесятников), то эти воспоминания вполне можно причислить к историям о "плате за независимость".

Очередной "Конференц-зал" посвящен российскому "среднему классу". В разделе "Критика" Леонид Ашкинази рассуждает о "литературе седьмого сегмента", вернее, сообщает некоторые сведения о "культуре FidoNet", называя при этом литературой любую деятельность, связанную с появлением буковок на экране монитора.

Наконец, - рецензии в "Знамени". Они не столько хороши, сколько знаменательны: Владимир Шпаков пересказывает "Рекреации" Андруховича по переводу, опубликованному "Дружбой народов". С кристальным пылом неофита рецензент припоминает все известные ему украинские имена - от Гоголя до Ивана Драча, после чего с облегчением соскальзывает на знакомую колею, сводя Андруховича с... Сергеем Гандлевским. Галина Ермошина пытается сообщить нечто концептуальное о прозе Андрея Левкина ("Разговор внутри постоянной паузы"), но самой концептуальной, как обычно, оказывается цитата из самого Левкина про слова, которые "ползут, бормочут буквами, шипят и скрипят. Покрывают весь пол серым ворсом вшивого ковра, кишат, заползая друг другу в дырочки и петельки. Потом находят щели и лезут на улицу. Улица оказывается замусоренной словами, бормочет, лепечет, картавит, роняет слюни". Наконец, в рубрике "Незнакомый журнал" Л.А. (Леонид Ашкинази?) делится некоторыми соображениями о проблемах существования журналов вообще и научно-популярных журналов в частности. Соображения таковы:

"Каждая вещь имеет своего потребителя. И научно-популярный журнал - тоже. Куда же он делся, этот стотысячный читатель? А никуда. Он либо зарабатывает, либо тратит. И так, и этак на чтение журналов у него времени нет. При социализме он в большинстве случаев ни зарабатывать, ни тратить не мог. В очередях за колбасой стояла жена, а он читал о полетах на Марс. И еще: на прочтение одного номера человек тратит несколько часов. За это время средний читатель такого журнала может заработать долларов пять. Это упущенная выгода. И один-два доллара стоит номер. Хоть в сумме и дешевле кино, но оно - отдых, а чтение журнала - отчасти и работа. А после зарабатывания хочется расслабиться".

Казалось бы, ясно: к падению толстожурнальных тиражей все давно привыкли, смирились и нашли тому десятки объяснений. Если проблема выживания ТЖ и существует, с увеличением тиражей она, видимо, все же не связана никак. Однако...

Теперь о грустном. Мы так подробно разбирались с non-fiction в "Знамени", вовсе не касаясь non-fiction в "НМ", по одной простой причине. "НМ"-ской non-fiction нет в сети. И появится она нескоро. Почему? Вы будете смеяться: именно таким образом редакция "НМ" рассчитывает поднять тираж. Ход мысли, надо думать, таков: не обнаружив в "Журнальном зале" статьи Андрея Серегина "Владимир Соловьев и "новое иррелигиозное сознание" или, скажем, измышлений Владимира Губайловского "о современных поэтах", сетевой читатель немедленно помчится в магазин, а то и на почту. Ну не хватит у него сил справиться с нетерпением: что же там пишут нам эти серегины-губайловские, эти сименоны толстожурнальной публицистики? Но и это еще не самое невероятное. Конечно, проще всего было бы решить, что редактора "НМ" покинул присущий ему здравый смысл. Однако лаконичная рецензия Андрея Василевского в последней "Книжной полке" на сборник статей из "Русского журнала" свидетельствует об ином: "Как пользователь, подписанный на рассылку материалов "РЖ", я с интересом прочел на бумаге то, что пропустил в Сети, а увидев знакомые сетевые тексты, понял, что мутировал - роман или стихи все еще хочу держать в руках, а небольшую статью, беседу, рецензию - уже необязательно". Вот уж воистину - человек не ведает, что творит.

На этом можно было бы поставить точку, но мы все же поступим иначе. Мы проведем здесь маленький интерактив, который посвятим всем редакторам толстых журналов. Итак, дорогие читатели, выберите один вариант ответа в каждой из трех последовательностей:

Я не выписываю (не покупаю) толстые журналы и никогда этого не делал
Я выписывал (покупал) их всегда, сейчас - тоже
Раньше я их выписывал (покупал), а сейчас - нет
Сейчас я их выписываю (покупаю), а раньше этого не делал

Я регулярно посещаю онлайновый "Журнальный зал"
На "Журнальный зал" я обычно попадаю только по ссылкам с других сайтов
Я никогда не был в онлайновом "Журнальном зале"

Не обнаружив полной версии журнала в сети, я непременно куплю журнал или оформлю подписку
Я не стану делать ни того, ни другого