Ссылки

Британский критик и романист Питер Акройд ("Завещание Оскара Уайльда", "Дом доктора Ди", "Чаттертон", "Процесс Элизабет Кри") дал вежливо-уклончивое интервью обозревателю московского специализированного еженедельника. "Исторический контекст - это просто освещение того, что происходит сейчас". Лошади кушают овес и сено. "Я вообще не вижу особой разницы между такими вещами, как прошлое и настоящее". Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

Резкий контраст - энергичная беседа критика и романиста Q с сибирским фантастом Михаилом Успенским ("Там, где нас нет", "Время Оно", "Кого за смертью посылать"), помещенная в другом центральном еженедельнике. "Хорошо, что в Красноярске нет литературной жизни в таком ее понимании. Нет культурной так называемой элиты. Омерзительное самоназвание... Цвет нации, блин... А какой-нибудь воронежский врач или пермская воспитательница дефективных - они не элита по сравнению с этой швалью. Которой я от всей души пожелал бы, чтобы их отправили на лесоповал во главе с Аллой Борисовной".

И третье нынешнее интервью. Удачливый публикатор приватных эпистоляриев Игорь Ефимов отвечает на вопросы американской woman of lettres г-жи R. Содержание исчерпывается заголовком: "Я не мог спрятать под замок текст Довлатова". По мнению Ефимова, "аргументы и обвинения" литературной прессы в его адрес "по большей части нелепы". Ну да, ну да.

Внеsиsтемная девушка S щедро одеколонит газетную страницу жеманным и вздорным эссе о творчестве жеманного и вздорного итальянского прозаика Алессандро Барикко.

Другая бумажная девушка, T, посвящает свою авторскую колонку поэтическому фестивалю п/у Дмитрия Кузьмина, прошедшему недавно в клубе "Проект О.Г.И.". T неприятно удивили опусы участницы фестиваля Маши Степановой: "запомнились в основном рифмами "звезды - гнезда" и "где ты? - рассветы". Колонка с фотографией T открывает литературный раздел свежего номера weekly; а завершает его симметричная колонка с фотографией поэтессы Людмилы Абаевой. "Ветвей - соловей", рифмует Абаева, "бремя - время", "человека - века". "Голоса - небеса".

M-lle U - последняя на сегодня бумажная девушка - рецензирует в столичной ежедневке "Пелагию и Черного Монаха" Бориса Акунина и "Мачо не плачут" Ильи Стогоff'а. Я бы подписалась под всеми суждениями U - кроме, пожалуй, вот этого, о "Монахе": "...точно выдержанный "пасечниковый" язык, заимствованный из "Вечеров на хуторе..."..."; параллель Акунин - Гоголь, на мой вкус, чересчур экстравагантна. В Акунине и Достоевского-то с Лесковым - явный пересол.

Теперь я поставлю ссылки сразу на три толстожурнальных ревю, не захлебнитесь в водопаде информации. Тут обозреваются "Иностранки" ## 1 и 2, тут - февральские толстяки скопом, а тут - скопом же мартовские. Автор последнего по счету обзора, бумажная г-жа V, в частности, пишет: "Роман Дмитрия Быкова "Оправдание" уже выпустил "Вагриус" и восторженно отрецензировала молодая генерация критиков. Не будем торопиться с оценками, дождемся окончания публикации..." Занятно здесь не то, что в данном случае "молодая генерация критиков" - фактический синоним словосочетания "один отдельно взятый Лев Данилкин". Занятно то, что V считает публикацию "Оправдания" незаконченной, хотя "вагриусовский" серый томик с полным текстом романа уже недели две как поступил в широкую продажу. Близость к толстожурнальному миру придает понятию "обнародование текста" крайне специфическую узуальность. Например, в том же "Новом мире" # 3, куда заверстано полромана Д.Быкова, есть этапная статья Ирины Роднянской "Гамбургский ежик в тумане", а в статье - такие строчки: "Метко сказал... В.Губайловский в неопубликованном эссе "Нобелевская премия", которое я с его разрешения процитирую..." Между тем "Нобелевскую премию" Губайловского вы можете прочесть прямо сейчас, не отходя от экрана, а "Ежика" Роднянской - не можете. И долго еще не сможете.

Спайки

Вообще-то отреагировать на заметку Александра Архангельского "Матрена без двора. В журнале "Знамя" напечатана новая повесть Андрея Дмитриева" можно было и днем раньше. Я просто надеялась, что нынче этот материал появится в сетевой версии "Известий" - а то у меня подушечки пальцев ноют, к перемене погоды, наверно. Не появился. Избегает Александр ненужной сетевизны, чурается ее отчего-то. Придется набирать самой - от начала до конца.

"Вообще-то рецензию на повесть "Дорога обратно" можно было написать месяцем раньше. (Первый номер "Знамени" пришел к подписчикам в феврале.) Но все это время рецензент пытался решить роковую для себя проблему: нравится ему новая вещь Дмитриева или нет. Причем колебания совершались в странной амплитуде; выбирать приходилось не между полуприятием и полунеприятием, а между крайне высокой оценкой и крайне низкой".

Я думаю, если б совестливый рецензент столкнулся с аналогичной "роковой проблемой", он не через месяц, а уже через полмесяца тихонько перебазировался бы на курсы управдомов. Однако Архангельский, слава богу, всего лишь кокетничает. Повесть Дмитриева ему нравится, очень-очень нравится, вы увидите; она наверняка приглянулась ему еще в проекте, ведь в быту Андрей и Александр - давние друзья, не разлей вода. Но продолжим.

"С одной стороны, история, рассказанная сочинителем, простовата: неграмотная сорокалетняя няня героя (которому в момент описываемых событий всего три года, а ныне - столько же, сколько ей было тогда) отправляется в загул. В самый день Пушкинского дня поэзии. Пьют до Пушкинских Гор, пьют в Пушкинских Горах, потом она бредет в Псков - одна, без денег, без сил; на последние тринадцать копеек куплен томик пушкинских стихотворений. Няня, как нетрудно догадаться, неграмотная".

Догадаться и впрямь нетрудно: о том, что няня неграмотна, Архангельский сообщил нам в начале абзаца. Сюжет вообще изложен на редкость доходчиво, с высоким популяризаторским и стилистическим мастерством: "в самый день дня" etc.

"А рассказчик - грамотен очень; он то и дело переходит на ритмизованную прозу, напускает смыслового туману...

С другой стороны, многие сцены этой простоватой (по крайней мере, внешне) истории написаны с такой пронзительной силой (началось; я предупреждала. - Ад.М.), что поневоле вспомнишь о классиках - от Чехова с Буниным до Солженицына. Ироничное, нежное, жесткое до ледяной тональности описание Пушкинского праздника в Михайловском. Мария, ощупывающая страничку с пушкинскими стихами, недоступными ей "текстуально". Любовная сцена - с солдатиками. Ну не бывает так, чтобы изумительное письмо соединялось с неудачным замыслом; стиль - первое, что отторгается несостоятельным сюжетом".

Прям-таки "не бывает"? Помнится, "Взятие Измаила" многие ругали именно за несоответствие блестящего стиля диверсионному замыслу, и Архангельский был в этих многих числе. Но ведь Шишкин - один коленкор, а Дмитриев - совсем, совсем другой; Шишкин противный, а Дмитриев и-зу-ми-тель-ный, скоро в гости к Александру придет, сядут за стол, выпьют-закусят, и за чаем Александр уронит по-простому, по-дружески: "Ну, ты, Андрюха, скажу тебе откровенно, удрал штуку. До чего дерзко талантище-то свой развернул! Ай да Дмитриев, ай да сукин сын!" Представляете?

"В конце концов, рецензент пришел к простому и весьма диалектичному решению. Виноват не писатель, а читатель: просто Дмитриев дерзко развернул свой талант в направлении, современной словесностью отвергнутом. Отвергнутом, казалось, навсегда (отвергнутом современной словесностью навсегда; ну ни шагу без провидческого парадокса. - Ад.М.). Через голову нынешней эпохи (а на самом деле, в сотрудничестве с ней - в повести слышны переклички и с Юрием Давыдовым, и с Борисом Екимовым, и с молодой Александрой Васильевой) он прорывается во времена раннего Солженицына. "Матренин двор" - вот ближайший литературный образец, с которым Дмитриев диалогизирует. Вопреки моде он становится писателем-моралистом, указательный палец просверливает ткань его повествования насквозь".

Интересно, где это вице-президент Академии словесности видел, как просверливают ткань? Однако дальше, дальше; осталось немного, а в финале будет самое захватывающее.

"Просто его Мария (рабыня его Изаура. - Ад.М.) - бездомна, у нее ни кола ни двора; что такое "высокая нравственность" она, в отличие от Матрены Васильевны, не ведает; кем-кем, а праведницей ее уж точно не назовешь. Тем не менее, если бы Дмитриев решил завершить свою повесть нравоучением, в духе автора "Красного Колеса", он тоже мог бы припомнить пословицу о селе, не стоящем без праведника.

Между его безбытной, бестолковой, пьющей и "дающей" Марией и Россией поставлен знак смыслового равенства. Как между Россией и Пушкиным.

И последнее".

Погодите, погодите с "последним", я и предыдущего не в силах переварить. Мария = Россия. Россия = Пушкин. Следовательно, бестолковая и пьющая подстилка Мария = Пушкину, так ведь выходит по арифметике? В каком же плане она ему равна, объясните мне? Мария ведь не ведает, что такое высокая нравственность, а Пушкин, он... кхм. Но - как не остановить бегущего бизона...

"И последнее.

Дмитриев принадлежит к тому литературному (и общественному) поколению, которое именно сейчас начинает играть главную роль в современной культуре и гуманитарной мысли (нечто подобное я недавно где-то читала; чудеса. - Ад.М.). Либеральный исторический романист Алексей Песков и консервативный политический писатель Максим Соколов, историк-концептуалист Андрей Зорин и литературный критик Андрей Немзер, классик-постмодернист Тимур Кибиров и жизнеописатель Петр Алешковский, авантюрный прозаик Алексей Слаповский и стихотворный пересмешник Лев Рубинштейн, издатель Ирина Прохорова и теоретик Сергей Козлов.

Славные имена. Принципиально разные направления. Но Пушкина читали - все. Хотя и не все за тринадцать копеек".

Конец. Я имею в виду конец рецензии, а не конец одаренного литературоведа и критика Александра Архангельского. Помолчим минуту. Попробуем постичь мессидж этого, на первый взгляд, абсолютно нелогичного финала, где начертан еще один загадочный "знак смыслового равенства". Попробовали? И я пробовала. Эффект - нулевой.

То есть я, конечно, впитываю: все, с кем идейно и плотно кумовничает Архангельский (почти каждый из названных людей, взятый вне реестрика, лично мною глубоко уважаем), читали Пушкина. И сие уникальное свойство уравнивает их с безбытной Марией. Моралиста Солженицына - тоже, очевидно, уравнивает, ибо и тот Пушкина наверняка читал. Я поняла, я не тупая.

Но вот тринадцать копеек-то здесь при чем?