Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск тридцать шестой
Дата публикации:  25 Апреля 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

"НЛО" #47, 2001

Главный сюжет последнего номера "НЛО" и около трети журнального пространства принадлежит на этот раз отделу теории. Имеет смысл напомнить, что в "НЛО" четыре равноправных отдела: "Теория", "История", "Практика" и "Библиография", однако границы между первыми тремя в последнее время все более размываются. "Теоретический" сюжет 47-го номера призван в известном смысле прояснить ситуацию: речь здесь вновь пойдет о "новом историзме" (тема была открыта публикациями из Стивена Гринблатта в #35 и концептуально организованной С.Козловым подборкой из статей Л.Монроза и Х.Уайта в #42). Формула, ставшая девизом "нового историзма" - "историчность текстов и текстуальность истории", то есть история, равно как и литература, суть тексты, каковые тексты обязательным образом коррелируют друг с другом. Как методологическая установка такого рода "исторический подход" для отечественной филологической традиции исключительной новости не представляет: Сергей Козлов ("На rendez-vous с "новым историзмом") вспоминал здесь статьи Лотмана по "семиотике поведения", на которые достаточно часто ссылался и сам Стивен Гринблатт. Затем на практику "нового историзма" опирались в своих работах Ирина Паперно и Виктор Живов, Эрик Найман и Александр Жолковский, наконец, что как не "культурное целое" в свете "властных отношений" и соответствующих им "иерархий дискурса" делает предметом анализа Андрей Зорин (см. последнюю книгу, изданную "НЛО", "Кормя двуглавого орла...").

Основная коллизия русской филологической школы в ее принятии-неприятии "нового историзма" связана с тыняновским наследием. "Хороший русский филолог изначально приучен мыслить историю литературы в тыняновских категориях", замечает Сергей Козлов, и тут же "с глубокой личной печалью и ностальгией" признает, что "тыняновская парадигма вообще, как кажется, плохо совместима с сегодняшними гуманитарными задачами". Приблизительно о том же, хотя и под иным углом зрения, сокрушаются в 47-м номере Лев Гудков и Борис Дубин (но как раз их-то в сети и нет, так что читатель сетевого "НЛО" о настоящем - не без примеси скандала - сюжете последнего "НЛО" получит несколько одностороннее представление. Мы здесь по крайней мере исправим смешную оплошность журнального веб-мастера. Статья Льва Гудкова и Бориса Дубина называется так: "Раздвоение ножа в ножницы, или диалектика желания", а не так: Лев Гудков. Раздвоение ножа в ножницы, или Борис Дубин диалектика желания. Т.е. Дубин & Гудков, а не Гудков vs Дубин).

Итак, в сетевой версии "НЛО" из пяти статей осталось три, и заявленного спора как бы и нет. Сначала Александр Эткинд ("Новый историзм: русская версия") объявляет себя чуть ли не первым и единственным русским "новым истористом", доступно и эффектно разъясняя профанам, в чем же суть его собственной "русской версии":

Строго говоря, в человеческих делах существуют только две эмпирические реальности: тела и тексты. Все огромное пространство между текстами и телами заполнено нашими спекуляциями (которые в свою очередь воплощаются в тексты).

Риторике Эткинда вредит собственно практика Эткинда (а более всего на примере своих трудов Эткинд и демонстрирует "ново-историческую" методологию): "Для Белинского и Лотмана русской энциклопедией был Онегин; я нашел ее в Сказке о Золотом петушке". Иначе говоря, для Эткинда "Сказка о Золотом петушке" - один из текстов, "интерпретирующих русское сектантство". "Энциклопедия" здесь, надо думать, все же метафора, а Пушкину - автору "Сказки" - Эткинд приписывает собственные интересы и собственные же задачи.

Еще забавнее выглядит то, что Эткинд проделывает с "Пиковой дамой": вот присутствующему на отпевании графини англичанину "сообщают, что Германн был побочным сыном покойной, "на что англичанин отвечал холодно: Oh?" Этот короткий диалог поднимает конфликт до шекспировских страстей - и возвращает его в русскую историю. Если Германн - сын графини, как свидетельствует "близкий родственник покойницы", - то он убийца своей матери".

На этом основании автор "русской версии нового историзма" сближает Германна с... отцеубийцей Александром I. Чтоб оценить головокружительность последней аналогии, нужно сосчитать то количество иронических многоточий, которые Эткинд на ходу превращает в восклицательные знаки, но для начала следует вообразить, что автор "Пиковой дамы" не Пушкин, а начисто лишенный чувства юмора Эткинд.

Завершается статья о "русской версии нового историзма" образом "сильного читателя" по Ричарду Рорти: "Сильный читатель" имеет собственный словарь, который он вкладывает в тексты, давая им свои сильные чтения. ... Успех имеет только такое чтение, которое отвечает центральным проблемам современной ему культуры. В демократическом обществе (а чтение всегда демократичнее политического режима) читателям судить, которое из чтений им интереснее".

Две следующие статьи являют собою рефлексы не столько на "русскую версию", сколько на проблематику "нового историзма" вообще: Игорь П. Смирнов ("Новый историзм как момент истории") производит своего рода ревизию исторических концепций. А затем Сергей Зенкин ("Филологическая иллюзия и ее будущность") рассуждает о перспективах ревизии отечественной филологической традиции, которую в первых строках уподобляет "ослабелой империи", со всех сторон теснимой "набегами соседей":

Русская культура, с точки зрения современной западной науки, являет собой некоторые явно экзотические или же архаические черты, одна из которых заключается как раз в аномально высоком статусе филологии; задача состоит не в том, чтобы "исправлять" эти отклонения, а в том, чтобы отрефлектировать, проблематизировать их, заново пустить в дело. Это своего рода экзистенциальный акт, в принципе повторяемый вновь и вновь: делать себя из "вещи в себе" "вещью для себя", сознательно принимать свою судьбу и свою (историческую, культурную, национальную, дисциплинарную) индивидуальность, учиться рассматривать свою интеллектуальную установку как некоторую продуктивную фикцию, плодотворную иллюзию.

Дальше происходит самое интересное. Но не в сети.

Статья Льва Гудкова и Бориса Дубина имеет подзаголовок "О работе Александра Эткинда "Новый историзм, русская версия". Возможно, это было не лучшим ходом публикаторов, потому что статья все же не о Эткинде по большому счету. "Русская версия нового историзма" Эткинда - не самый удачный повод для серьезной дискуссии о состоянии гуманитарного знания в России", - заявляют эти авторы в самом начале, однако в дальнейшем тексты Эткинда становятся иллюстрацией того феномена, о котором главным образом и идет здесь речь: "...об особенностях и последствиях рецепции в России упрощенного или даже вульгаризированного постмодернизма, ... - об экспансии модных французских авторов с их интеллектуальной безответственностью, часто неотличимой от теоретико-методологического шулерства". Далее авторы пытаются ответить на вопрос: почему состояние академической гуманитарной науки в России в такой мере способствовало размыванию конвенциональных границ между профессиональной исследовательской деятельностью и спекуляциями эссеистов-эзотериков в пространстве между "телами и текстами".

"Вопрос для нас в том, (...) заместителем чего выступает такой род деятельности в нашей теперешней культурной, научной, общественной ситуации? (...) Чего в российских (и, позже, советских, а теперь и в нынешних, теперь уж как бы постсоветских) условиях действительно недостает - это представлений об ответственном субъекте действия (...). Мы имеем в виду субъекта, который учитывает в своих действиях и представлениях интересы и точку зрения "другого" - любых значимых для него партнеров и персонажей в разнообразии их представлений и взаимоотношений с ним, действующим, мыслящим и не могущим делать этого иначе, как во взаимности с важными для него людьми и фигурами. Без этой исходной конструкции (своего рода идеи завета, давшей в своем историческом разворачивании в Европе принципы общественного договора, конвенции, ассоциации) представления о взаимодействии сводятся (...) исключительно к репрессии, манипуляции, оккупации и тому подобным вещам."

Я обильно цитирую Гудкова-Дубина по той причине, что в сетевой версии "НЛО" они - в отличие от оппонента - никоим образом не представлены. Между тем у оппонента и так гораздо больше шансов быть понятым и принятым: он предлагает простые вещи вместо сложных, и риторика его зазывна.

Итак, Гудков & Дубин про "тела и тексты": "Изначальный постулат историка (как и социолога) - в том, что есть другие люди, их представления и действия, и что эти действия осмысленны, а совершающие их люди в некотором роде свободны. Поэтому их не сведешь к телам и текстам - биологии и литературе. Да и откуда между этими названными двумя "героями" взяться истории?.."

Надо сказать, что еще Сергей Козлов в первой своей статье о "новом историзме" очертил некий "барьер", который разделяет традиционных отечественных гуманитариев и провозвестников новой западной методологии. Говоря о лотмановском историзме, он артикулировал чуждость его как марксистскому, так и фрейдистскому тезису "разоблачить, чтобы преобразовать" и процитировал статью М.Б.Плюхановой из 1-го Лотмановского сборника: "Едва ли не единственным его идейным врагом был психоанализ, который он полностью изгнал из гуманитарной сферы. Это в громадной степени развитое интеллектуальное целомудрие было то ли запрошено нашим временем, то ли навязано ему воздействием Лотмана. Во всяком случае оно сделалось духом времени". И оно же - в культурной традиции воспринятое интеллектуальное целомудрие - "полностью исключает всякую возможность того самообнажения исследователя, той постановки себя в позицию визави к тексту, - это уже Сергей Козлов продолжает о "новых истористах", - на которой так настаивает Монроз во имя тотальной историзации. Для Монроза такое самообнажение означает интеллектуальную честность, для русских филологов - интеллектуальную нечестность".

Здесь имеет смысл добавить еще "традиционную филологическую добросовестность", о которой в другом, но отчасти сходном контексте, вспоминает один из постоянных авторов "НЛО".

Если говорить в целом о контексте 47-го номера, он вполне последователен, и в нем естественным образом выглядит раздел под названием "Брань", где снова воспроизводится "антимаргинальный" блок Жолковского-Постоутенко. (Отповедь "маргинальному" философу-Иванову с его "телегой на славистику" мы уже читали в прошлогоднем "НЗ").

Что же до титульного скандала вокруг "русской версии нового историзма", то последнюю точку тут ставит все же Александр Эткинд - в статье под элегическим названием "Два года спустя". Этой статьи в сети нет, вероятно, по причине присущего редакции "интеллектуального целомудрия". Здесь уже оппоненты фигурируют не как тексты, но как тела, Александр Эткинд срывается на фальцет, апеллирует к собственной биографии, приводит длинный перечень своих заслуг, книг и ученых степеней, обзывает ругателей "Дудкиными", в общем бранится зло, несмешно и неприятно. Очевидно, что участники "спора" в самом деле говорят на разных языках и "спора" как такового не получилось.

В pendant к тыняновской теме в этом номере статья Аркадия Блюмбаума "Конструкция мнимости: К поэтике восковой персоны у Ю.Тынянова", где к тыняновской прозе применяются Тыняновым же описанные механизмы порождения смыслов.

В том же блоке, что и статья о Тынянове (под общим названием "Проблемы нарратологии"), Борис Маслов подвергает сомнению популярный в своей однозначности миф о Ходасевиче как персонаже набоковского "Дара" ("Поэт Кончеев: опыт текстологии персонажа"), и Ирина Каспэ пытается описать "странные" нарративные стратегии Бориса Поплавского ("Ориентация на пересеченной местности").

Тотально не попадает в сеть подборка статей "Египет в русской литературе", где две статьи - о Блоке и Хлебникове, и одна - совсем другого порядка: Михаил Вайскопф. "Мы были как во сне": тема исхода в литературе русского Израиля".

Замечательным образом под рубрикой "Юбилеи, чествования" обретается отличная статья Е.В.Душечкиной "Дед Мороз: этапы большого пути". Деду Морозу - 160: именно столько лет прошло после опубликования "Детских сказок дедушки Иринея" В.Ф.Одоевского. При этом "Мороз Иванович и елка, принадлежа к разным культурным традициям, совершенно разведены: Мороз Иванович пришел из русской деревни (как обработка народного Мороза), елка - с Запада (как усвоение немецкого обыкновения). Отсутствующая вначале связь возникнет двумя десятилетиями позже, когда сказка Одоевского будет включена в состав "елочных" текстов".

Мемориальный блок на этот раз посвящается Леониду Черткову, поэту и филологу, культивировавшему "малых" поэтов. Завершается он статьей Романа Тименчика, которую хочется привести полностью, но я процитирую по крайней мере последний абзац:

Осмотришься, какой из нас не свалян из хлопьев и из недомолвок мглы. Покойный был свалян из эвакуационной неприкаянности, оттепельной слякоти 1955 года, подслеповатого библиотечного света, тюремных снов, жидкого полуморока ленинградских сумерек. Его непременно кто-нибудь назовет поэтом второго ряда прошлого века, как будто поэты выстраиваются рядами. Но ему, может статься, и понравилось бы. Он был партизаном недооцененных и непроявленных, сброшенных с пароходов, списанных в расход, в отставку, в спецхран, в запасник, в сноску, в петит. Вот вспомнилось - защищал кандидатскую по Пушкину В.Э.Вацуро, Леня написал мне: "К чести Вацуры надо сказать, что он хотел защищать по Хемницеру, что не было позволено ввиду малозначительности этого автора. Так-то, любители малых сих".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск тридцать пятый /16.04/
Советское кино для начитанных инженеров, пионерская игра "Зарница" и бестселлеры из пыльного мешка. "Новый мир" # 3.
Аделаида Метелкина, Пятьдесят девятый подход /12.04/
"Великий полдень" Сергея Морозова: Ein Buch fur Alle und Keinen.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск тридцать четвертый /09.04/
Постскриптум к интерактиву: все вычеркиваем; я сам лучше кинусь под паровоз, чем брошу на рельсы героя; литература, однако. "Знамя" # 3.
Аделаида Метелкина, Пятьдесят восьмой подход /06.04/
Селениты в колесе.
Аделаида Метелкина, Пятьдесят седьмой подход /03.04/
Апрель. Конец сезона латиницы.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru