|
||
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь |
Журнальное чтиво: выпуск сорок первый "Новый мир" #5, 2001; "Знамя" #5, 2001 Дата публикации: 29 Мая 2001 получить по E-mail версия для печати В майском "НМ" классическая в своем роде Галина Щербакова: роман про "Мальчика и девочку", любовь и смерть (вернее, попытки смерти, - все ведь понарошку: как бы пугает и как бы не страшно. Но неприятно), про учительницу и ученика, дядю и племянницу, про глупых и ограниченных родителей, про больных женщин и собак, про психопатологии опасного возраста и т.д. Как это всегда бывает у Галины Щербаковой, - болеют много и со всеми медицинскими подробностями. Но все остаются живы, из шкафа выпадает скелет, все концы стремительно сходятся, любовь побеждает смерть. По понятным причинам, у такого "чтения" есть свой читатель. И его - читателя - много. Он будет вознагражден сполна. Остальная проза "НМ" - тяжеловесно бытописательная, хоть и в малых формах: таежно-охотничий Мих.Тарковский и "последний поэт деревни" Борис Екимов. В "Знамени" все иначе, здесь как-то пестро да затейливо на этот раз. В популярном нынче жанре семейной эпопеи-идиллии, но с модной приправой "дзэн", Марина Москвина ("Мусорная корзина для алмазной сутры"). Опять старые большевики-буддисты, буддисты-старые большевики, чудесные реинкарнации и т.д.
Перевоплощения происходят весело и легко, и читаются тоже - легко и весело. Чего не скажешь о тяжело-эстетских рассказах Николая Кононова, последнего "григорьевского лауреата". Там в некотором роде "тихое зрелище", причем читатель, который вслед за автором-вуайером, "досмотрел" все это до последней страницы, с ним же согласно и выдохнет:
Другая проза - монтажно-вспоминательный рассказ Гриши Брускина с соответствующим названием "Как в кино" и слезно-эротическая повесть Ирины Кудесовой "Циники" с подзаголовком "История любви":
О да! Вот еще хорошая цитата оттуда же: Хотелось бы все на свете забыть, кроме Бродского. И это не надо понимать как эпиграф к разговору о поэтическом отделе "Знамени". Здесь цветут все цветы. Я предпочитаю Мих.Айзенберга, но процитирую Юрия Арабова - вручную, назло веб-мастеру "Знамени" (потому что если вы кликнете "Сумму теологии" Арабова, вам отзовется театральная рецензия, подписанная "О.Офельева", впрочем, если вы кликнете эту самую "О.Офельеву", отзовется она же). Итак:
А если вы кликнете Дмитрия Александровича Пригова, то вам отзовется Дмитрий Александрович Пригов, повествующий на этот раз о мировой гармонии:
А вот ему в pendant Иван Ахметьев из "НМ":
Еще несколько перекличек, но уже из non-fiction:
Это был Борис Раушенбах из "НМ".
А это уже "Знамя" и "манифест нового века" от серийного изготовителя всевозможных манифестов Мих.Эпштейна. Ему как раз-таки приснился Интернет. У того же Бориса Раушенбаха в "Праздных мыслях" любопытные воспоминания о Леониде Леонове и его "ненаписанной биографии". Старый академик сдержан и осторожен в оценках, в том, что касается искусств и художеств, предпочитает ссылаться:
А вот (уже в "Знамени") записки Лидии Чуковской "Памяти Тамары Григорьевны Габбе":
Кстати сказать, сказки, переведенные, пересказанные или отредактированные Тамарой Григорьевной Габбе, читали сегодня, кажется, все. Просто в том возрасте, когда не смотрят в реквизиты и выходные данные. А записки Лидии Чуковской как всегда увлекательны своей любовной преданностью персонажу, равно и присущей этической и художественной нетерпимостью в оценках:
А ведь странные, однако, были у Тынянова ученики. И разные, что замечательно. В том же мемуарном разделе "Знамени" (под рубрикой "Non-fiction") рассказ Алексея Кузнецова об отце, сложно смонтированный из лондонских открыток, собственных, спустя десятилетия, комментариев и воспоминаний. Настоящий драматизм участи отца и сына остается за скобками (или между строк). А здесь - дом-сараюшка на Куреневке, киевская бабушка, пережившая там две войны, не считано - оккупаций, голод, Бабий Яр, писательский успех сына, его эмиграцию, и в конце жизни получающая открытки из Лондона с изображением пестрых вывесок и красных почтовых ящиков. В "Конференц-зале" речь о военной реформе, в "Публицистике" - парадоксы Александра Храмчихина по свежим следам думского обсуждения закона о партиях, в "Литературном пейзаже" - русский Харьков (довольно бледный), в "Незнакомом журнале" - знакомый "Крещатик". Из рецензий - лучшая, безусловно, Наталья Иванова: "Чужие письма читать не рекомендуется" (об изданной "Захаровым" переписке Игоря Ефимова и Сергея Довлатова). В критическом отделе "НМ" - питерский десант. Никита Елисеев с характерной обстоятельностью разбирается с Владимиром Бондаренко: критик уверяет, что Вл.Бондаренко - публицистический alter ego Вл.Сорокина. Под общим заголовком "Мейнстрим и мы. Спор двух петербургских восьми(девяти?)десятников" Сергей Завьялов и Валерий Шубинский - об изменениях в поэтической географии и смене поэтических поколений. О географии - уходе Питера как "второй столицы" с поэтической авансцены - питерские поэты спорят, что же до смены поколений, здесь они, пожалуй, сходятся: Сергей Завьялов: - Пожалуй, главная беда (прямо скажем: тяжелая болезнь) современной русской поэзии заключается в затвердении и омертвении этого самого мейнстрима, в его неспособности к жизненно важному обмену (диалогу) с областью радикализма. Это и привело к тому, что и семидесятилетний Геннадий Айги, и шестидесятилетний Дмитрий Александрович Пригов, и пятидесятилетний Лев Рубинштейн все, как мальчики, гуляют в радикалах. То есть исполняют роли, которые им уже не по возрасту. То есть, если совсем откровенно, занимают чужое место. Валерий Шубинский уточняет детали: К сведению моего оппонента: Пригов уже включен в школьную программу - пока в хрестоматию для внеклассного чтения. И по телевизору с ним была не одна передача. Том "Русская литература XX века" из Детской Энциклопедии "Аванты" украшает большой портрет Кривулина. Статья про Айги есть в изданном еще десять лет назад Российском Энциклопедическом Словаре (статьи про Михаила Кузмина, к примеру, там нет). Правда, Айги-то как раз шестидесятник. Но и Пригов мог бы при желании присутствовать на лицейском экзамене. Почему же он кричит кикиморой? Потому что иначе он перестанет быть Приговым. Он ведь и пытался стать нормальным живым классиком. Подписывал (по старому русскому обычаю) серьезные письма - протесты против войны в Чечне, к примеру... Однако подпись "Дмитрия Александровича Пригова" так же точно превращает любое письмо в фарс, как превратила бы, скажем, подпись Козьмы Пруткова. Пригов - жертва эстетической концепции, не разделяющей текст и жизненное поведение. Так смеялись над Бенедиктовым (байронический поэт, а сам служит в Министерстве финансов), и этот смех породил великую карикатуру - Козьму Пруткова. Так смеялись бы над старым Байроном, вернувшимся в лоно семьи и церкви и примыкающим в палате лордов к тори. У байронического поэта был выход - умереть молодым, а какой выход у Пригова?
поставить закладку написать отзыв
|
inna@inna.kiev.ua |
|
||