Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск 53
"Арион" #2, 2001

Дата публикации:  27 Августа 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Второй номер "Ариона" - несвежий, но последний из сетевых, - это еще наследие старого "Журнального Зала". Кажется, он - самый удачный из всех номеров этого "зеркала русской поэзии", - тех, что нам приходилось здесь читать. Притом, что у "Ариона", несмотря на декларируемую широту и всеядность, есть довольно узкий круг постоянных авторов, и они - со стихами и прозой - выступают на этих страницах из номера в номер, журнал, тем не менее, получается ...всякий. #2 определенно удался. Правду сказать, в Сети около половины номера, не попадают на этот раз т.н. "Листки" и "Мастерская", часть "Голосов" и "Пантеон", представляющий Илью Тюрина. А попадают отличная статья Григория Кружкова о русской метафизической поэзии ("Сложная речь"), "диалоги" Дмитрия Кузьмина и Леонида Костюкова об антологиях, концептуальная работа Екатерины Орловой о Татьяне Бек и "Ойкумена", где Андрей Грицман представляет американскую поэзию конца прошлого (ХХ-го, то есть) века.

Открывается #2 загадочным подзаголовком "Поэты и меценаты", далее следуют традиционный "Читальный зал" и "Голоса", - с поэтами все понятно, а вот кто такие "меценаты" и каким образом они здесь представлены, - понятно не вполне. Вернее, совсем непонятно. (Может в бумажном журнале содержится разгадка, а может редакция знает о своих авторах что-то такое, чего не знаем мы, но тем не менее.)

Первым из поэтов здесь выступает новомировский классик Олег Чухонцев, у его подборки "итоговое" название "После лирики, после эпоса", но понимать его, видимо, надо не в свете "пост-опыта", а как тоскливый вопросительный знак. По крайней мере, так в оригинальных стихах:

Без хозяина сад заглох,
кутал розу - стоит крапива,
в вику выродился горох,
и гуляет чертополох
там, где вишня росла и слива.

....

Страшно мал, но велик зело,
ибо в царстве теней пригрелся,
пожирающий знак зеро.

Вот и думай, мутант прогресса,
что же будет после всего,
после сныти, болота, леса,

после лирики, после эпоса...

Следующие затем стихи, кажется, парадоксальны - бессвязной невыговариваемостью сна и четкой предсказуемостью рифмы:

Помню, а выпадает из памяти,
вижу, а вроде оканемел:
это перстом по китайской грамоте
водишь-глядишь, а в уме пробел.

Расцеловал бы первого встречного!
в рожу бы плюнул! а все зачем?
чтобы припомнить лицо, а нечего,
что-то такое на букву м.

Серо-седое и уши с ватою,
злое, с щетиною на щеках -
вот оно - в зеркале - лиловатое,
и эта штучка в худых руках,

этот цветок - сквозь кустарник - искрами
сыплющий в парковый мрак с полян,
огненный - как его, черт? - и выспренний
и еще рифма к нему: тимпан.

Дышит один и винит, а некого,
благоухает в руках другой.
А назови - и завесят зеркало:
рама, а в раме - вечный покой.

Вот вам и дружба вернее верного:
втиснется первый в багетный гроб,
ляжет второй на груди у первого,
добрый был малый, хоть мизантроп.

Кто этот малый? но губы наглухо:
красный цветок и лиловый нос.
Как его имя? И шепот на ухо:
не догадался еще ..?

...А рифмуется с белым венчиком из роз, однако...

Другой классик "Читального зала" - Евгений Рейн с питерско-московскими стихами, где соседствуют "колоннады", "громады", Лубянка и "коридоры Кремля". Подборка называется "Римлянин и скиф"), зачин шокирующий:

Я полюбил НКВД
любовью поздней и взаимной,
теперь мы с ним наедине
в какой-нибудь прогулке зимней.

Я на Лубянку выхожу
и вижу темную громаду... и т.д.

Москва под пером питерского поэта приобретает зловещие черты другой - имперской столицы.

В "Голосах" соседствуют нестоличные неклассики, и открывает рубрику Наталья Хаткина из Донецка, о которой недавно как раз приходилось писать, что в городе Донецке ее уже к классикам причислили, и недурно было бы иногда выходить из привычного пейзажа и проверять себя на "чужом поле". Именно это, надо думать, и произошло. В результате почетная ничья. Не проиграла и не выиграла. С одной стороны предсказуемая интонация "женской метафизики": экзальтированные "разговоры с Богом" за варкой супа, с другой - совпадение этой самой интонации "высокой приземленности" с "портретируемой" здесь же Татьяной Бек. Про "метафизику" вообще, и другую, хоть и женскую "метафизику", замечательным образом разъясняет в этом же номере Григорий Кружков, и то, что Хаткина никоим образом не "совпадает" со Светланой Кековой, к примеру, но "совпадает" с Татьяной Бек, есть знак принадлежности к какой-то другой поэтической эпохе, более приземленной и менее отстраненной, более "домашней" по строю речи.

Наталью Хаткину сменяет Борис Рыжий, и вряд ли эта подборка в свое время собиралась как "мемориальная", просто Рыжий из тех поэтов, что всегда пишут о смерти, всегда пишут о себе в прошедшем времени, и любое, наугад взятое стихотворение, способно сойти за некролог. Вот хоть такое:

...Как я любил унылые картины,
посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.

Поскольку их начало отзвучало,
на память не оставив ничего.
Как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.

Но мальчик был, хотя бы для порядку,
что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.

Илья Фаликов - один из постоянных авторов "Ариона", и делает он какие-то, видимо, наболевшие для авторов "Ариона" вещи: так в прошлом номере Леонид Костюков ломал голову над тем, как "измерить длину стихотворения" и зачем поэты "сращивают строки". Его собственные опыты в этой области мы находили в прошлогодних номерах, а вот эксперименты Ильи Фаликова:

Она сидела на земле, и я ее узнал, и шел народ навеселе куда-то
на вокзал. Она раскачивалась так, как и на судне том, когда
топтался на бортах тысячетонный шторм. Она просила ей подать,
и песенку плела, и сквозь асфальтовую гладь на корабле плыла.

Очень интересные стихи получаются. Потому что если записать обычным образом, будет вот что:

Она сидела на земле,
и я ее узнал,
и шел народ навеселе
куда-то на вокзал ...и т.д.

"В воскресный день с сестрой моей...", короче говоря.

А Леонид Костюков на этот раз выступает со статьей (репликой) "Антология как вопль", где речь идет о читательской прагматике жанра:

Мне кажется, что в основу отбора должен быть заложен ... иной, посторонний взгляд. Предусмотрен скорее невнимательный и уж никак не ангажированный внешний читатель.

То есть этот автор - не сторонник т.н. "профессиональных" антологий, которые пытается систематизировать здесь же Дмитрий Кузьмин. Антологии составляются для дилетантов, - заявляет Леонид Костюков, с чем проще не согласиться, чем наоборот. Но вот с чем не согласиться трудно, это с соображениями "объема":

"Строфы века" Евтушенко имеют массу внутренних недостатков, но все они меркнут перед внешними: слишком объемно, слишком дорого. Сомневающийся, колеблющийся, коматозный читатель, кого и должна захватить и приобщить антология, просто отшатнется от этакого кирпича.

Что в той же мере применимо и к "Самиздату века", к слову сказать. Какой бы ни был читатель, но такого рода издатели рассчитывают, надо думать, на цирковой трюк Я сама помню, как мне пришлось однажды прожить некоторое время в одной комнате с "СВ" (иначе и не скажешь!). И всякое желание "посмотреть, полистать" пропадало, как только представишь себе, что сейчас надо встать на стул и достать это со шкафа (нигде больше оно не помещалось), затем постараться не упасть вместе с этим со стула, донести это до дивана и т.д.

Дмитрий Кузьмин подобными сомнениями как раз не озабочен, он понимает антологию именно как "масштабный эпос" и себя видит непременным создателем, то есть составителем современного эпоса. Различая "антологии знакомства" и "антологии расширения", "антологии целого" и "антологии части", "СВ" он относит как раз-таки к "антологиям расширения" и "антологиям целого" в одно и то же время. Поводом для всех этих небесполезных соображений стали вышедшие в конце века в Англии и Америке две антологии современной русской поэзии "In the Grip of Strange Thoughts: Russian Poetry in a New Era" (1999) и "Crossing Centuries: The New Generaton in Russian Poetry" (2000). Представления англичан и американцев (концептуальные или нет) о новой русской поэзии наверное каким-то образом могут коррелировать со статьей русско-американского поэта Андрея Грицмана об американской поэзии последней четверти ХХ-го века ("Живой пейзаж"). Главной особенностью этого "пейзажа" становится, по мысли автора, "децентрализация": классики ушли несколько ранее. А дальше начинаются общие места "внешнего взгляда": американский поэт глазами Андрея Грицмана обитает в университетском кампусе, непоправимо страдает политкорректностью (или от политкорректности), не умеет писать в рифму и регулярно посещает психоаналитика. Короче говоря, средний американский обыватель глазами среднего российского обывателя. Временами автор оговаривается (вспоминая о собственной политкорректности, должно быть), получается банальность вроде: "...американский поэт существо той же породы, что и русский ... Талантливый художник, который видит и слышит мир по-иному, остается художником на любом языке, или, рискну сказать, теоретически и без языка. Эмоциональные истоки творчества - одни и те же".

Наконец, центральная, и безусловно лучшая статья номера - "Сложная речь" Григория Кружкова. Здесь фактически наблюдаем тот же прием, что бывает в стихах: нечто зашифровано, "анаграммируется", в конечном счете, прочитывается, впрямую не называясь. В "метафизической" статье Григория Кружкова прочитывается и просматривается "Священный лес" Элиота. Наверное, именно по этой причине "метафизическую школу" автор поверяет английскими образцами и, соответственно, русскую метафизическую традицию начинает не с Баратынского и Тютчева, но с Пастернака.

В России метафизическая школа началась в 1916 году со стихотворения "Марбург", в котором студент-философ (новый Хома Брут) рассуждает о любви... вот именно как студент-философ:

Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своем подымалась.

Здесь ставится семиотическая проблема означаемого и означающего, разрешаемая в следующей строфе в пользу непознаваемости означаемого: "И все это были подобья". В трех строфах, начиная с пятой, появляется аллегорическая фигура старика Инстинкта, которому Пастернак приписывает различные мысли ("и думал"), речи ("твердил мне") и действия ("вел меня мудро"). А под конец стихотворения, помните, появится еще аллегория Тоски, которая "пассажиркой скользнет по томам / И с книжкою на оттоманке поместится", а также Страсти, которая, "как свидетель, седеет в углу" (седеет, предположительно, от ужаса).

Далее Кружков убедительно разъясняет парадокс современного авангарда (он же - концептуализм):

К сожалению, минус-приемы хуже комбинируются между собой, чем "плюс-приемы" (яблоки с грушами можно брать в разных пропорциях, в то время как отсутствие яблока мало чем отличается от отсутствия груши), поэтому они быстрее исчерпываются. А дальше приходится ходить по кругу и повторять собственные зады. Современный авангард цикличен; он похож на цветы, которые воруют с могил, чтобы снова продать. К счастью, многие покупающие того не ведают.

Собственно, суть "метафизического метода", по Кружкову, - стремление к сложной "украшенной" речи: "...Я бы назвал это "притяжением леса". То есть, наряду с боязнью леса, боязнью заблудиться в лесу, существует (как знает всякий читатель сказок) и непреодолимое желание все-таки отправиться в лес и все-таки там заблудиться".

И самое парадоксальное в этой блестящей статье - ее заключительные, уже пост-бродские констатации: "метафизическим поэтом #1" на сегодняшний день автор назначает ... Беллу Ахмадуллину. "Метафизический поэт" #2 - тоже дама, Светлана Кекова.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 52 /20.08/
Новоселье "Журнального Зала": поминанья, мемории, автоэпитафии и юбилей Нины Берберовой.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 51 /13.08/
Фрэнсис Фукуяма и антропология постсоветского человека. А был ли Пиночет? Праздник на улице неоднозначности.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск пятьдесят /06.08/
Милан Кундера рекомендует; Лютер, Кальвин и ваххабиты; еще раз о Гарри Поттере: Кондуит и Швамбрания в одном флаконе.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск сорок девять /30.07/
Герцен, леволибералы и социалисты: варварская сбивчивость понятий; Лидия Гинзбург, Чапаев и... Пустота. Фуко в России
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск сорок восемь /24.07/
Ужасный субтропический июль наступил на нас; путевые заметки английского командировочного; сценарий забавного сериала про Ленина, Крупскую и Инессу Арманд┘
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru