В качестве предуведомления

Двухмесячный перерыв в работе "Журнального зала" заканчивается. Его работа возобновляется в рамках нового проекта "Журнальный зал в РЖ". И, естественно, возобновляется раздел Обозрение С.К.

Предлагаемое ниже Обозрение, первое на сервере Русского Журнала, может одновременно считаться и восьмидесятым. 79 Обозрений было написано для ЖЗ, располагавшемся поочередно на серверах "Агамы", "Инфо-Арта", "России-он-лайн". И поскольку функция этих обозрений - помогать посетителю ЖЗ ориентироваться в выставленных здесь текстах, а также давать краткий обзор литературных и культурных окрестностей ЖЗ в Сети - не меняются, то, соответственно, и формат этих обозрений какое-то время сохраняться прежним. Но не слишком настойчиво.

Пока же это краткое предуведомление я хочу закончить цитатой из своего давнего обозрения, содержавшего нечто вроде эстетической декларации:

"Вроде как не по-интернетовским правилам и установлениям делали мы до этого свой "Журнальный зал".

Вроде как все неправильно. В Интернете полагается быть поджарым, стремительным, ироничным, афористичным и проч и проч.

Но - почему?

В конце концов, ведь не мы для Интернета, а Интернет для нас...

Разные люди сюда ходят. Есть и такие, которым нужна определенная неторопливость, обстоятельность, сосредоточенность на предмете. А предмет у нас, согласитесь, требующий именно медленного и вдумчивого освоения. Мы имеем дело с современной русской литературой. И чтобы ни говорили о новых и старых временах, а литература вещь очень консервативная. Меняется очень медленно. И слава богу. Это та сфера нашей жизни, где уместнее всего вспомнить поговорку: Поспешай, не спеша.

Вот как раз это - поспешать, не спеша: быть оперативными, но не суетливыми, обстоятельными и сосредоточенными - мы попытаемся сохранить на новом месте.

Естественно, что в новых условиях мы намерены несколько изменить содержание "Журнального зала", дополнить его новыми страницами. И надеемся, что изменения будут не только количественное, но и качественное."

Ставшее совсем близким соседство моих обзоров с регулярными обзорами Инны Булкиной РЖ несколько облегчает, точнее, меняет задачи моих Обозрений. Неутомимая Булкина стремительно перелистывает почти все выставляемые в "Журнальном зале" издания - за ней не угнаться. Да и незачем. Читателя РЖ оперативно информируют обо всех более или менее интересных новинках. И - замечательно. Ну а кому мало Булкиной, пожалуйста - рядом (а в Интернете все рядом) регулярные обзоры Андрея Немзера. А также всегда под рукой ежемесячные обзоры "Ex libris НГ". И так далее. Глупо дублировать в "Журнальном зале" их работу.

Поэтому из задач, стоявших ранее перед моими Обозрениями, остаются "только" две: представлять то, что пишет газетная критика о журнальных новинках в жанре рецензии. Ну и, слегка злоупотребляя положением составителя, самому высказываться.

Должен сказать, что первая основная задача - разглядывать современную журнальную литературу в зеркале газетной критики - усложнилась. Похоже, жизнь услышала стенания наших теоретиков по поводу нелепой литературоцентричности нашей жизни - контакты с толсто-журнальной литературой (которая по-прежнему и есть, собственно, современная русская литература, - осмелевшие издатели, рискующие издавать новинки неопробированными журнальной публикацией, еще, увы, погоды не делают), так вот контакты эти сократились до уровня полуаннотационных обзорных заметок. Редакторам газет более насущным кажется освещение театральных и музыкальных премьер (причина такого иссушающего интереса к театру, балету и музыке, надо полагать, в том, что они еще и составная светской жизни, чего не скажешь о собственно литературе). Но, в конце концов, и из этой ситуации можно извлечь некоторую свою обозревательскую выгоду - будем считать, что появился еще один критерий оценки: смогла или не смогла журнальная публикация прошибить равнодушие газеты к современной литературе.

В последние недели два текста стали предметом внимательного рассмотрения в газетах: повесть Александра Титова "Жизнь, которой не было" ("Новый мир", # 8) и новый роман Ольги Славниковой "Бессмертный" ("Октябрь" # 6).

Первым о Титове написал, разумеется, Андрей Немзер, много лет с пристрастием относившийся к кругу писателей журнала "Волга":

"Писатель из Липецкой области был открыт "Волгой" - теперь его проза добралась до столицы. Одно воскресное утро в разваливающемся колхозе. Выстудившаяся за ночь хата идиота-подростка, все ждущего возвращения недавно умершей бабки. Добродушный отрок Митя и дед-самогонщик Игнат, опекающие несчастного безумца. Трактористы, приходящие сюда распить бутылку-другую-третью. Клубящиеся, как во сне, воспоминания о недавнем и давнем прошлом. Угрюмство Митиного отца, философствования умного и бесшабашного работяги по кличке профессор. Скулеж члена всех нововозникающих партий, борца за "справедливость", дрожащего перед своей страхолюдной сожительницей-самогонщицей. Тихая печаль, перерастающая в страшную тоску. Митина мать, "бывшая знаменитая доярка", в очередной раз разгоняющая странный клуб.

Короткая и большая проза." (цитата из обзора "Новые журналы")

(Более хладнокровно отнеслась к повести Инна Булкина: "НМ" открывается большой безрадостной "деревенской" повестью Александра Титова... Чтение на любителя, но Андрей Немзер отдал ей должное. Вымирающая деревня, самогон, деревенский дурачок, деревенский праведник, деревенский философ, "есть женщины в русских селеньях" и т.д. Коллекция деревенских типов и "тихая печаль, перерастающая в страшную тоску".)

Развернутый аналитический текст опубликовал в Литературной газете (#38) Павел Басинский, рецензировавший когда-то в "Новом мире" (1998, # 9) более раннюю повесть Титова "Полуночная свадьба":

"Повесть "Жизнь, которой не было" это продолжение "Полуночной свадьбы" с общими героями и общей темой деревенского идиота, концентрирующего на себе внимание всей деревни, идиота все зовут Джон, и главной загадкой и источником раздражения для деревенских баб оказывается то, зачем мужики ежедневно собираются в его избе. То есть понятно зачем - пить. Точно так же какие-нибудь американские сельские рабочие собираются в каком-нибудь поселковом баре в Оклахоме отдохнуть от кукурузы за стаканчиком виски.

Но почему у идиота, в грязной, задымленной избе?

Джон ничего не понимает в происходящем в родной деревне, он и в самом деле в ней как бы "американец". Но он очень остро реагирует на все происходящее, иногда весело, иногда болезненно. И наоборот, мужики все прекрасно понимают (русский мужик умен), но уже ни на что не реагируют, смирившись со своей долей как с неизбежностью, притом смирившись вовсе не религиозно, а тупо, материалистически. Это смирение, может быть, самое жуткое, что случилось с нашей деревней.

Это спокойствие человека, перескочившего болевой порог. Люди, вынужденные (я подчеркиваю: именно вынужденные), ежедневно и тяжело работая, жить тем не менее постоянным воровством (не своруешь в колхозе зерно, комбикорм - не проживешь, это аксиома), - в душе таких людей, в их нравственном составе происходят некие необратимые изменения. У нас выведена редчайшая порода ворующего труженика, то есть такого человека, который работает от зари до зари, но прожить без воровства не в состоянии.

Обо всем этом Титов (...) рассказывает без нажима, без пафоса, зато мастерски, стилистически жестко. (...) Читая его, невольно поражаешься: какое же точное художественное перо у этого, по всей вероятности, провинциального журналиста описаны все эти деревенские посиделки, пьяные пляски под балалайку, как прочно схвачены индивидуальные жесты героев, их мимика, бытовые краски. Это и после Бунина с Замятиным не стыдно прочитать."

Вторым текстом из летних журналов, удостоившимся персональной рецензии, стал роман Ольги Славниковой "Бессмертный" (журнал "Октябрь", # 6). Разговор об этом романе начал Андрей Немзер (я уже слышал упреки за безудержное цитирование Немзера в своих обзорах, - ну а что мне делать, если, как только что-то появляется значительное в прозе, так сразу появляется и текст Немзера; пишите, господа и вы так же много и так же вовремя, буду вас цитировать):

"Бессмертный" ("Октябрь", N 6) - третья крупная вещь Ольги Славниковой, решительно заявившей о себе романом "Стрекоза, увеличенная до размеров собаки". Если осенью 1997 года, когда "Стрекоза..." нежданно залетела в букеровский шорт-лист, изрядная часть литераторской тусовки знать не знала писательницы из Екатеринбурга, то четыре года спустя имя Славниковой более чем "засвечено". Она успела поработать в жюри трех престижных премий, напечатала кучу статей и рецензий во всех статусных журналах, кое-кого разнесла в пух и прах и (это редко случается с критиками из писателей) умно оценила свершения многих коллег. И все это не в ущерб главному: вослед "Стрекозе..." появился роман "Один в зеркале" (1999), ныне мы читаем "Бессмертного", а "Новый мир" анонсирует еще один роман. Такой напор впечатляет и сам по себе, но особенно - при внимательном чтении славниковской прозы. Медленной, болезненно пристальной, обволакивающей персонажей и читателей цепкой паутиной безнадежности.

Славникова пишет об одиночестве и взаимонепонимании "бедных людей", что обречены мучительно соприкасаться друг с другом и волочить на себе груз неуклюжей и бесформенной жизни. Они живут, инстинктивно подчиняясь заведенному порядку или лихорадочно изобретая "другую реальность". Тешась несфокусированными воспоминаниями или громоздя "прожекты". И всегда переживая настоящее как дурной сон, наваждение, идиотский утомительный аттракцион, куда завлекли тебя ушлые колдуны-мошеники. Крутишься на чертовом колесе, а соскочить не можешь. Деньги плачены. Приз какой-то полуобещан. И потом еще вопрос, не оштрафуют ли тебя, коли пожелаешь сойти? Как занесло сюда героев? Уже и не вспомнить. Наверно, кто-то страшный присудил: катайтесь. Зачем? А кто его знает? Может, поглумиться над бедным человеком хочет, может - для своей корысти, а может - просто так.

Но на всякий яд есть противоядие. Ответом на тотальное колдовство могучего Анонима (Судьбы, Власти, Истории - возможны варианты) становятся "магические опыты" замордованных неудачников. Вернее - неудачниц. Трех женщин, сгрудившихся вокруг много лет парализованного ветерана Великой Отечественной войны, "бессмертного". В нем - то ли отключенном от химерного мира тяжким недугом, то ли не снисходящем до этой мельтешни - жизнь. Тяжелая, неповоротливая, самодостаточная. Умрет "бессмертный" - все кончится. И для жены, - ибо только мужем привыкла она держаться, только он гарантия надежности в глумливом мире призраков... И для падчерицы, подбирающей для своих чувств к отчиму "практическое объяснение" (главная статья дохода - ветеранская пенсия). И для тетки из собеса, существующей за счет истерического "сострадания" своим подопечным и потому жадной до их - реальных или сходу изобретаемых - злосчастий. "Бессмертный" должен жить. А потому надо огородить его от окружающей жизни, каковую кто-то близоруко считает "реальной", а персонажи Славниковой - наколдованной. Вот и останавливает время падчерица - вешает в комнате портрет Брежнева (с коим постепенно отождествляется многопудовый паралитик), запрещает близким говорить о делах сегодняшних, даже монтирует телевизионные отчеты о двадцать-каких-то съездах КПСС. А заодно обманывает и себя... Пытается вписаться в игры негодяев-волшебников: участвует в избирательной компании некоего прохвоста и, разумеется, оказывается "крайней", ответственной за проплату выборов, а после "победы" - ненужной. Только самообманы (падчерицы, жены, тетки из собеса) проходят успешнее, чем обман "бессмертного". ("Время новостей" 22/06/2001)

И вот недавно еще рецензия - Дмитрия Бавильского, назвавшего роман Славниковой лучшим текстом прошедшего лета, и объясняющего, почему он так считает:

"Проза ее - классический случай рецидива модернистских практик, прививка розы местному дичку, пример обустраивания внутреннего пространства, окультуривания внутренней жизни - то, чего так значимо не хватает современной русской литературе. Современной российской жизни.

Сюжет "Бессмертного" крутится вокруг кровати, на которой распластан ветеран Харитонов. После инсульта он превратился в едва живую куклу. Поэтому тягучий и безнадежный стиль "Бессмертного" оказывается точным слепком угасающего и недвижимого сознания старика: на все мы будто бы смотрим его глазами. Вокруг него хлопочет жена, работница соцобеспечения, в квартире обитает дочь Марина, которая придумала для поддержания стабильности больного не рассказывать ему про изменения, происходящие в стране. Для этого на стене висит портрет Брежнева, а по видеомагнитофону показывают специально смонтированную хронику времен застоя. Понятный этот символ обратимости времен запутал критиков, решивших, что "Бессмертный" в духе классического экссоветского романа настоян на рефлексиях Славниковой по поводу политики и социума.

А вот и нет. Или - так, но отчасти. Потому что есть и более существенная задача: описать странные, едва заметные изменения состояний сознания. Посему сюжет здесь призван не историю рассказывать (она по определению вторична, служебна), а зафиксировать едва уловимые токи мыслей и чувств. Ощущений. В этом смысле проза Славниковой действительно весьма похожа на поэзию - не только целями и задачами, но и по способу оформления языкового материала: когда важнее оказывается неназванное, то, что не в словах закреплено, но между слов веет и дышит.

Именно поэтому неправильно социологизированное толкование "Бессмертного", осуществленное, например, Андреем Немзером. В том-то и дело, что события общественной жизни необходимы писательнице лишь для того, чтобы заварить чай сугубо метафизических проблем. Конечно, очень легко поддаться на отвлекающие манки (шаржи на современных политиков, гротесковая реальность предвыборной суеты, парализованный пенсионер - бывший палач и каратель, в его комнате висит портрет Брежнева и т.д.), но они нужны Славниковой только для того, чтобы окончательно не оторваться от реальности, не уйти в автономное, одиночное, без руля и ветрил, плавание.

...Проявления Общественной жизни и воображаемая (преображаемая) людьми реальность - лишь самый внешний, может быть, шов этого сюжета. На самом деле главная проблема, которая волнует писательницу в этом тексте, - приучение и научение себя старению, близости к смерти. И в этом смысле "Бессмертный" оказывается близок фильмам Александра Сокурова - того его периода, когда были сняты "Круг второй", "Камень", "Мать и сын". Из нынешней зрелости, в которой счастливо пребывает автор "Бессмертного", старость выглядит дурной бесконечностью, схожей с образом существования парализованного человека - ну да, настоящего героя последнего ее романа".

"Для Славниковой... сюжет имеет сугубо вспомогательное значение, она и не думает стесняться того, что для нее фабульное удовольствие - дело сто десятое.

Впрочем, подобная участь, кажется, преследует все лучшие русские романы.

Если же попытаться найти параллель еще более методологически корректную, сразу вспоминаешь про фантастический реализм Габриэля Гарсиа Маркеса. Проза Славниковой и есть такой стихийно образовавшийся русскоязычный коррелят "Ста дней одиночества", "Хроники объявленной смерти" и "Любви во время чумы", одни уже названия которых идеально ложатся на проблематику славниковского текста. Еще более близкими произведения Славниковой и Маркеса оказываются, если смотреть на них с точки зрения схожести поэтик: длинные, тягучие периоды, отсутствие диалогов. Ну и, конечно, ощущение времени, как живого, подвижного, дикого зверька, который вычерчивает неподвластные уму хороводы округлых графиков.

Под Славникову нужно и должно подстраиваться.

Недовольных она тащит на аркане мощных и удивительных метафор, которые блестками рассыпаны по ее тяжелому тексту. Мощь фантазии и точность сравнений у Славниковой просто поразительные, теряешься от их избыточной изобразительной силы. Ради удовольствия отыскать парочку таких вот, с позволения сказать, изюминок и перелопачиваешь рыхлую громаду меланхолического романа".

Я уже хотел прервать текст в этом месте, чтобы влезть с несогласием подобной оценки славниковских метафор ("недовольных тащит на аркане метафор"). Нет у Славниковой отдельной работы с метафорами, потому как феномен прозы Славниковой в этом и заключается - в особости языка, и соответственно, - особости зрения, и соответственно, - видения и понимания, и соответственно - представленного мира. Можно, конечно, ахать, - я всегда ахаю, - наблюдая изысканность и щегольство в обращении со словом и образом, но так срабатывало все-таки "попутное зрение" - внутрь текста вводит другое. Да, согласен, метафоры Славниковой бывают поразительно эффектны. Но прежде всего - они точны. И потому красота и эффектность метафор у Славниковой не отслаивается в самодостаточную величину, как скажем у Олеши, попытавшегося заменить в "Ни дня без строчки" демонстрацией своей уникальной писательской мускулатуры собственно работу.

И я уже набрал было в грудь воздуху, чтобы ввязаться с уважаемым мною коллегой в спор, но прочитал нижеследующий пассаж Бавильского и отчасти успокоился:

"Однажды я уже заменил рецензию на роман "Один в зеркале" списком наиболее удачных и поэтичнейших находок. Но с тех пор Славникова, кажется, пошла еще дальше, зело усовершенствовав свою оптику и письмо. Что, видимо, говорит (должно говорить) о том, что все эти россыпи драгоценных опорных сигналов - не домашние заготовки расчетливого деловара, но самая суть творческой стратегии". (НГ, # 149; www.ng.ru/culture/2001-08-15/7_sand.html)