Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск 55
Новая русская книга #7 (1-2001); Зеркало #15-16 (1-2001)

Дата публикации:  8 Октября 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

урнальное чтиво" возвращается из отпуска и чувствует себя не вполне уверенно: привычной инерции как не бывало. Может, оно и к лучшему. Похоже, за год мы все друг от друга порядочно устали: я от журналов, журналы от меня, а читатели РЖ от нас вместе взятых. Теперь все мы отдохнули и даже слегка соскучились (я, по крайней мере).

Так что возобновляем наши игры. Но все же - со скидкой на постотпускную непривычку и привычку - наоборот - к иным впечатлениям и погодным условиям, начнем не с пасмурно-осенних московских толстяков, а с экзотического средиземноморского "Зеркала" и с примыкающего к нему в некоторых авторско-географических подробностях, хоть и еще более тяжело-пасмурного, - очередного номера питерской "НРК".

Собственно, "НРК" - пусть и последний (однако 1-й в 2001-м), но сильно несвежий, и писать о нем стоило где-то в начале лета, однако что-то мешало. И сейчас тоже мешает. Все, кто этот пресловутый номер "НРК" видели, надо думать, понимают, о чем речь, те же, кто не видали, теперь заинтригованы. Я не знаю, придерживается ли редакция РЖ известного правила: не отвечать на критику, коль скоро она некорректна (скажем так), проще было бы проигнорировать и странную статью Анны Матвеевой, и злосчастный номер "НРК" вместе с его "фейс-контролем", констанцскими теоретиками и средиземноморскими прозаиками, но, в конце концов, при чем тут прозаики с теоретиками, и наезд был как-никак корпоративный, а от корпоративных наездов отмахиваться вообще-то не принято. Так что ничего не поделаешь, придется пропиарить неведомую нам Анну Матвееву (впрочем, кажется, электорат "Художественного журнала" ее знает и любит, так что извините, если что), но где-то ближе к концу нашего "чтива" мы это сделаем, потому как "что похуже - на потом", или - в терминах автора: "в заключение со смущением".

А вначале - про тель-авивское "Зеркало", о котором мы уже писали однажды в том духе, что ему как нельзя более подошло бы вычурное название "Гостиница для путешествующих в прекрасном", потому как более всего в журнале - путешествий и путевых заметок, а авторы - сплошь "перемещенные лица". Такова географическая, историческая и биографическая реальность.

Новый номер "Зеркала" всему вышесказанному не противоречит. Авторы неизменно странствующие, правду сказать, вектор перемещений здесь несколько иной. Рубрика озаглавлена "Обратная перспектива", пункт назначения - Москва. Александр Бараш ("Трип "Москва") посетил нас, судя по всему, очень недавно, Наум Вайман ("Записки сохнутовского эмиссара") - в августе 1991-го. Ничем, кроме путчевого юбилея, публикацию ваймановского дневника не оправдать: скрупулезно физиологические, житейские "Записки", может, пригодятся "аннальным" историкам лет этак через восемьдесят. Впрочем, я вот уже не помню, сколько стоил доллар в августе 1991-го, а Вайман вдруг напомнил: столько же, сколько сейчас! Разница в том лишь, что три тыщи - тогда считались сумасшедшими деньгами ($100!), и добропорядочные московские хозяева постеснялись брать столько с постояльца. Что до собственно впечатлений-ощущений того, кто посетил сей мир в его минуты роковые, то они сводятся по большей части к подробному меню, продовольственным закупкам, мужской охоте и еврейским страхам.

Московские записки Александра Бараша совсем иного рода - суть этого "путешествия в обратно", кажется, в особого порядка отстранении: увидеть себя глазами иностранца - не фокус, а вот глазами не совсем иностранца, а как бы "иностранца" - все понимающего "иностранца", иностранца, который сам удивлен несовпадением своих ожиданий и сам каждую минуту готов отстраниться и взглянуть на свое "там" глазами из "здесь", - это в самом деле увлекательно, тем более что персонажи сплошь - знакомые все лица:

Несколько виртуальных литературных знакомых оказались более громоздкого физического облика, чем казалось "заочно": как бы другого, "полуторного" масштаба, вылезая за рамки уже сложившегося полуосознанного образа.

Брутальный детина, с каким-то сквознячком опасности в повадках, опредметился в качестве критика Курицына. Правда, первое впечатление диковатости (азиатскости? эксгибиционирующей энергетичности?) скоррелировалось тихой, ласковой, рассеянной, доброжелательной скороговорочкой в приватном скользящем общении. Типа - пластичность крупных хищников. Вообще эта постмодернистическая мягкость (чуть ли не самый актуальный тон) - диаметральная противоположность залихватской, с вечной подначкой манере Гробмана, репродуцирующей, насколько можно судить, стиль "арт-богемы" 60-х годов. Некоторую - рафинирующую - эволюцию мы прошли за последнюю треть века!
Еще один человек, не вписавшийся в заочный портрет, - Сергей Костырко из "Нового мира". В узком пенальчике своего редакционного постсоветского кабинетика с видом на стройпустырь - с трудом умещается на вертящемся кресле, стряхивая пепел с папиросы в огромную длань, - римский центурион, с вырубленными из серого песчаника тяжелыми чертами лица. Впрочем, это вызывающее легкий астигматизм совмещение образа с рабочим местом - не более странно с точки зрения консервативной логики, чем все остальное, - в коридорах, где посетитель проходит вдоль ряда выполненных вялыми эпигонами Кабакова черно-белых прямоугольников в рамках, с подписями Ставский и пр., а войдя в кабинет, первым делом натыкается взглядом на полную подшивку "Континента" - за стеклянными дверцами конторского шкафчика.
...

Глядя на своих друзей и приятелей, референтную группу в целом (можно с совершенной естественностью нырнуть обратно вновь и навсегда) - я обнаруживаю только одно, пожалуй, отличие "наше" от "них". Оно в основном технического толка, но и не только.

Мы соединяем старинную, литдиссидентских времен неангажированность, оттянутость, расслабленность, ДАЧНОСТЬ - с определенной обеспеченностью, денежно-вещевой. (В нашем мире она где-то на нижнем крае среднестатистического миддл-класса, что нормально для "гуманитариев".) В Москве же такое соединение, кажется, практически никому не дается. Если ты зарабатываешь какие-то относительно неплохие деньги, ты даже не то что тратишь на это чуть ли все время и силы, но - меняешь, хотя бы и как бы временно, шкалу приоритетов. Если же ты такой же "дачник" в российской столице, как мы - в своем палестинском Крыму, то на тебе лежит тень бомжевания, от тебя идет запашок неудачничества и жалкости... Ты можешь это почти успешно преодолевать независимостью и глубокомысленностью и тем, собственно, что ты делаешь, - текстами и проч., но образ жизни не проходит бесследно для твоего облика. Возникает и сквозит через тебя нечто, безоговорочно отличающее дворнягу от породистого (домашнего) животного. И - сейчас я употреблю два хороших старославянских понятия - это не только в имидже, но и в мессидже.

Вот такие - и другие - московско-палестинские аналогии.

Но то была актуальная ныне квазилитература, а собственно литература представлена в этом номере романом Дмитрия Гденича (sic! не Гнедича и не Юденича) "Странствие в Ган-Элон", что по жанру - детское фэнтази. Место назначения, как это следует из авторского предисловия, "легко локализуется рядом с тем чрезвычайно ограниченным, технологически продвинутым габонским хронотопом, сугубую достоверность которого, как и гибель его в ядерной катастрофе, постулировал Вяч. Вс. Иванов в своей книге по истории названий металлов", "мир "Странствия" вписан в какой-нибудь стратиграфический лабиринт, до которого руки геогнозии еще не дошли. Сапиентность не является в этом мире достоянием только людей...", наконец, коллизия происходит из "гумилевской теории этногенного энергетического толчка и последующего затухания импульса с тепловой смертью в лимите. Эта близость смерти служит завязкой "Странствия", с той, однако, поправкой, что исцеление народу несет не просто лучистая энергия Космоса, а инициированное ею цветение райского Древа Жизни (тхоржовника), в странствие за плодами которого и пускаются герои различной видовой принадлежности... итд.". Предисловие, как видим, написано сугубо для взрослых. Исключительно тех, которые всерьез озабочены "гумилевской теорией этногенного энергетического толчка" и для которых "лучистая энергия Космоса" - не пустые слова.

Неизменная в "Зеркале" (и в "НРК" тоже) "тель-авивская проза" Александра Гольдштейна, южно-цветистая, пышно витиеватая и невоздержанная в периодах:

...Это зима, а зимой в Тель-Авиве - недурное начало... не для книги, для одного из фрагментов ее, передающего, пожалуй, настроение разлуки после встречи, - зимой в Тель-Авиве белое вино Клеопатры растворяет жемчужину. Я люблю этот нежный, изменчивый лепет, благорастворенность морских упоений, обжигающую сладость кофе к золотым сигнальным огням в быстрых масляных сумерках, к рано возжегшимся медным светильникам в антикварных лавчонках, уютный литературный бензин, пахнущий, ты уже догадался, духами, домовитость кондитерской выпечки, свежие водоросли, в этой смеси есть нечто или даже кое-что европейское, сродни той неостывающей влаге, по которой бык сплавил Европу. Эдак навообразишь себе, размечтавшись, призрак новой жизни - чуть было не сказал "невзначай", и, будь уверен, сказал бы, если б не заключительный, в ударной позиции к выше, чайный слог этого слова, столь некстати роняемый в чашку кофе, сервированную десятком строк выше... итд.

Другая проза "Зеркала" - и еще одно пересечение с "НРК" - Николай Кононов ("Мраморный таракан"). - Эта проза тоже средиземноморско-эстетского свойства, но без наивного заговаривания самим собой, любование здесь с намеком на эллинские сюжеты, равно как и стихи в "НРК":

Я букву "эпсилон" наружу выпускаю до греческого острова лететь:
Вот Наксос, Лесбос, Корфу, веселее что может быть - вино-вино, за домом огородик
Гуляют овцы по холму - я ими долга отдал половину
Две трети мне прощает Афродита, и пять седьмых наследники заплатят.

Наконец, non-fiction в этом номере "Зеркала", как всякая рефлектирующая метафизика, превращает "Зеркало" в нормальный толстый русский журнал, хоть в том же "круглом столе" по "русско-еврейскому вопросу" часть ораторов как раз таки настаивают на том, что "Зеркало" - журнал совершенно отдельный и на московские "толстяки" никак не похожий. Раздел называется "Новый этнос", и здесь провокативный Дмитрий Сливняк с "Русским манифестом" и архаично митинговый - из эпохи "России, которую мы потеряли" - Алексей Смирнов ("Русско-еврейская народность"). Сливняк со своим тезисом единой человеческой общности "русско-еврейского народа" и с эффектно-скандальными выкладками о "ханаанском казачестве" выглядит нарушителем спокойствия в маленькой мононациональной стране Израиль, так что участники следующего непосредственно за ним "круглого стола" ("Остров любви или полуостров отчуждения") пытаются скандал некоторым образом погасить, все вместе и каждый по-своему настаивая на своей единственно израильской идентичности. Последнее слово почему-то остается за Алексеем Смирновым, возможно, затем лишь, чтоб трафаретной риторикой "закрыть" "круглый стол", который "стол" сам по себе - очень неформальный и очень "домашний" по интонации, чем и замечателен.

Теперь об "НРК", который отныне практически безупречен в своей сетевой версии и удобен в навигации, состоит из нескольких разделов, один из них - литературный (зовется - "Автор" и отчасти пересекается с "Зеркалом"), следующий - "(Кон)текст", - и здесь Александр Пятигорский в любимом жанре - "упражнение в литературной философии". "Упражнение" на сей раз посвящено Игорю Смирнову и его любимому автору: "Не забавно ли, но как раз проза Сорокина, более, чем чья-либо другая, и приглашает к "необязательным" историософским соображениям", - предупреждает Пятигорский, снимая тем самым все возможные и невозможные претензии к тексту.

В разделе "Rossica" Илья Калинин рецензирует "Книгу о Родине" Ирины Сандомирской ("Книга о Родине, или Русский человек на rendez-vous"), где "Родина" - некая идеологическая конструкция на стыке политической рефлексии, историософии и лингвистики, "продукт политического воображения нации". Там же Мария Маликова представляет в некотором роде оригинальное образование - набоковский гипертекст ("www.nabokov"), мюнхенский "набоковский сборник" под редакцией все того же Игоря Смирнова, "выращенный" на сайте. Слависты из Констанцы в "НРК" традиционно доминируют, соответственно - постлакановский дискурс занимает место самой "нужной и своевременной" новой русской книги, что следует понимать не как объективную реальность, но как сознательный выбор редакции, данный нам в ощущении. Можно было бы привести еще одну эффектную цитату из рецензии на лакановское "Телевидение" (Виктор Мазин) о том, что "реальность всегда лишь "гримаса Реального"". Но я приведу другую поразительную цитату - из рецензии Надежды Григорьевой на книгу Мих. Вайскопфа "Писатель Сталин": "Как тиран он был, безусловно, и в этом я согласен (sic!) с основной идеей книги Вайскопфа, - примитивным горцем, преодолевшим историю в мифологическом насилии над ней. Но у этого человека было и другое лицо, о котором мы не имеем права забывать. Его принадлежность к большевикам-интеллектуалам, таким как Богданов, Горький, Красин, Чичерин, Коллонтай и т. д., превратила его из носителя стихийного бунтарства в элитное существо, тем более абсолютизировавшее свою элитарность, чем больших успехов оно добивалось".

Справедливости ради заметим, что не Лаканом-Жижеком единым, и "НРК" иногда представляет совсем другого порядка книги. В этом номере отличный мемуарный блок с подробными разборами мемуаров П.Гнедича и М.С.Плюхановой, уничтожительной рецензией А.Лаврова на пошловатую двойчатку от "XXI века - Согласия" - "Две любви, две судьбы" (Воспоминания К.Н.Бугаевой и Л.Д.Блок) и концептуальной статьей Е.Андреевой о "Сложном прошедшем" Михаила Германа:

Герман, рассказывая о своих большей частью для него самого драматических столкновениях с жизнью, не раз упрекает себя в "книжности", приверженности каким-то выдуманным литературным конструкциям. Посторонним об этом, конечно же, судить сложно. Но вся сделанная в литературе жизнь русской интеллигенции неопровержимо доказывает свою состоятельность...

В известном смысле, про то же - про "книжность" и "литературные конструкции" - речь в "актуальном" блоке, где М.Трофименков представляет курицынского "Матадора" этаким "центоном-Франкенштейном" и Александр Скидан объясняет перипетии петербургского романа Сергея Носова ("Член общества, или Голодное время"), исходя из каламбурной формулы "проглочен текстом".

Наконец, в историко-литературном разделе находим обстоятельную рецензию К.Осповата на переиздание ранних работ Г.А.Гуковского, Наталья Злыднева реферирует здесь "Риторику повседневности" Елены Рабинович и Александр Эткинд под видом рецензии на "Литературу и государственную идеологию..." Андрея Зорина пытается по обыкновению подменить Гирца Гринблаттом, историю - "новым историзмом", а Зорина - собою любимым, выдавая в конечном счете собственную экстравагантную концепцию русского Просвещения:

...Книгу Зорина следовало бы переименовать в историю государственной утопии. Значительная часть рассказанных здесь историй - греческий проект Екатерины, священный союз Александра и даже народническая риторика Уварова - являются утопиями в строгом смысле слова. Все эти проекты не столько кормили государственного орла, сколько учили его, двуглавого, смотреть на одну сторону: дергали за хвост, щипали и мучили и в конце концов свернули ему шеи.

Но не были ли Петр и Екатерина колонизаторами самой России (тезис не мой, но Бакунина)? Не становится ли в ряд с внешней политикой русской императрицы, покорявшей Малороссию, бурная биография немецкой принцессы, покорившей Россию? Не являются ли чертами колониальной политики экзотизирующий характер ее православия; пьесы о шаманах; война с Пугачевым; раздача латифундий? Вольтер подталкивал свою царственную читательницу освободить Грецию от Турции примерно тогда, когда другие его читатели освобождали Америку от Англии. Победы Потемкина одновременны победам Вашингтона. Такова диалектика Просвещения: призыв к разуму и свободе можно читать в смысле собственного освобождения от зависимости, а можно читать в смысле необходимости освобождать, а значит покорять, другого.

И... "в заключение со смущением": именно так - не без понятного стеснения - формулирует свою основную претензию к РЖ Анна Матвеева, автор "фейс-контрольного" обзора "ХЖ" vs. "РЖ". Я не знаю, насколько корректно сопоставлять некоторые институции, находясь при этом очевидно в неодинаковом положении по отношению к ним. Я, по крайней мере, не стану сейчас сравнивать РЖ с каким бы-то ни было другим изданием по той простой причине, что в эту минуту пишу для РЖ и делаю это довольно часто. Анна Матвеева играет по своим правилам - и бог ей судья. Как бы там ни было, она сравнила два дайджеста, один ей активно симпатичен, другой активно несимпатичен. Похоже, что сама она причисляет себя к "профессионалам в области актуального искусства", и именно такие люди, по ее словам, являются авторами "ХЖ". Тогда как авторы РЖ - люди совсем иного толка, они суть "локальное сообщество гуманитариев-универсалов, с охотой и за гонорар употребляемых по всякой культурной нужде". Насчет "гуманитариев-универсалов" далее разъясняется: "...у доброй половины авторов тематика их текстов отлична от сферы их профессиональной деятельности. Математик Вербицкий пишет о Европе и Америке 60-х, философ Секацкий - о феномене "новых русских" в современной (выходу дайджеста) России, филолог Лейбов - о баннерной рекламе в Интернете. То есть люди пишут "за жисть". Тут есть несколько моментов. Что до "профессионализма", то со сферой деятельности математиков и филологов все понятно, что же до "профессионалов в области актуального искусства", то по каким критериям их назначают, я не вполне понимаю. По логике этого автора о "феномене "новых русских"" должен написать какой-нибудь Дерипаска, да и самой Анне Матвеевой не пристало писать о сетевых изданиях, потому что о баннерной рекламе в Интернете сама она, очевидно, узнала из той самой статьи Лейбова, и не более того. В противном случае право (приоритет) "филолога Лейбова" писать о баннерах не составляло б для нее проблемы.

Другая логическая претензия происходит из неминуемого совпадения этих столь разных авторских "сообществ": круг авторов РЖ, вопреки всем заверениям о его "локальности", "тусовочности" и т.д., покрывает собою известное количество "профессионалов в области актуального искусства", тех, что имеют честь писать для "ХЖ". И если я ничего не путаю, Анна Матвеева тоже имела несчастье быть "употребляемой", с охотой или нет - не скажу, но всяко же - за гонорар, и надо думать, по какой-нибудь культурной нужде. Здесь начинаются претензии этические, и в свете вышесказанного - еще одна цитата:

"ХЖ был и остается безгонорарным журналом; единственными стимулами к публикации в нем для автора могут быть доброе имя, высокий статус и хорошая компания. РЖ авторам платит, и довольно неплохо. То есть - письмо по делу и/но "за интерес" versus письмо обо всем на свете и/но за гонорар".

Вообще-то при нормальной (вменяемой) системе отношений (логической, этической, какой угодно) здесь следовало бы поставить на вид редакции "ХЖ": за профессиональную работу принято платить. Но коль скоро существует школа мысли, полагающая отдельной добродетелью безгонорарное "профессиональное" письмо, издателей "ХЖ" и иже с ними ждет великое будущее, потому как впереди, если верить Анне Матвеевой, "раздел ... зон влияния ... более внятное определение культурных ниш и выработка уже корпоративных критериев качества для письма обоих типов". Если корпоративный критерий качества проходит через кассу, то насчет раздела зон влияния можно не волноваться, однако утопия всегда оставалась мечтой доброго сердца, и если Анна Матвеева права и маленький лысый человек тоже прав, все произойдет как нельзя лучше - и по крайней мере одна отдельно взятая культурная ниша будет жить при коммунизме.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Александр Агеев, Голод 56 /05.10/
Практическая гастроэнтерология чтения: теперь, значит, проза "Октября" - это Ананьев с Алешкиным?
Сергей Костырко, Обозрение С.К. /03.10/
"Новый мир" #9 - Ольга Шамборант и Александр Генис.
Ревекка Фрумкина, "Это моя страна" /21.09/
ЧП в Америке, согласно конституции, позволяет пользоваться неприкосновенным запасом. Ирония судьбы: свежий номер журнала "НЗ" я открыла 12 сентября - в день, который в CNN был назван the day after.
Сергей Костырко, Обозрение С.К. /13.09/
О благотворном соседстве с Инной Булкиной, о долгожданной и горестной утрате "литературоцентричности" и о собственно литературе: Александр Титов и Ольга Славникова.
Сергей Костырко, WWW-обозрение С.К. /04.09/
Сетевое: Легенда об Экслере, небиологическое самоусовершенствование, литературное Рок-Кабаре и архив приказов по Литературному институту.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru