У меня, например, так уже было: публикация "Дневников" Витольда Гомбровича ("Новый мир", 1996, #11, 1998, #2) открывала замечательного писателя - ум, темперамент, стилистическая изощренность, эстетическая и интеллектуальная независимость, обаяние. Дополнительное удовольствие при чтении "Дневника" состояло в предвкушении чтения самой прозы Гомбровича. Увы, как раз проза его не пошла вообще. В ней было все обещанное: и ум, и художественная изощренность, и как бы писательский драйв, но - сухим пайком. Эмоционального и - соответственно - интеллектуального напряжения ни "Порнография", ни "Фердыдурке" не создавали. После "Дневника" это были красивые, но бумажные цветы. (Здесь и далее речь идет о тех дневниках писателей, что писались - или специально обрабатывались - для публикации, о дневнике как литературном жанре, а не личных записках, место которых в последних томах ПСС.)

Естественно было предположить, что для Гомбровича не нашлось своей Риты Рйт-Ковалевой (русский Сэлинджер) или Ларисы Беспаловой (Ивлин Во). Но "Порнографию", например, я пытался читать в переводе того же Юрия Чайникова, который перевел "Дневник". Так может, проза его непереводима в принципе, как непереводима на другие языки проза Зощенки, или - классический пример - поэзия Пушкина?

Или здесь ситуация, как с нашим Нагибиным, автором добротной культурной прозы, очень даже неплохой, но впоследствии отодвинутой его неправильным ("отвратительным" с точки зрения большинства критиков и просвещенных читателей) "Дневником" - текстом больным, обиженным, желчным, брюзгливым, мстительным, и при этом обладающим неожиданной для Нагибина внутренней свободой и, соответственно, художественностью?

И вот новый сюжет для размышлений о месте "Дневника" в творчестве писателей: "Уральская новь" в #10, 2001 года осуществила "стерео-публикацию" Дневников Анаис Нин 1956 года и Дневника Нины Горлановой "Записки из мешка" 2001 года.

На имя Анаис Нин я сразу не отреагировал; что-то смутно знакомое - и только. И потому доверился представлению, сделанному редакцией и переводчиком: Анаис Нин, "интерес к которой уже перелетает через планку общероссийской осведомленности" (от редакции), в сочетании с "великая космополитка и писательница", ее "Дневником" "так восхищался Генри Миллер", настраивают на знакомство с еще одним писателем из открываемой нами элиты ХХ века, из круга Беккета, Лоуренса Даррелла, Генри Миллера. И ожидания не обманывают. "Дневник" содержит картинки из жизни европейской и американской литературной и художественной элиты, портреты, неожиданные суждения об искусстве и о месте писателя в нынешним мире и т.д. В том, что "Дневник" пишет мастер, убеждать тоже не надо - слишком видна литературная хватка автора, способного в нескольких репликах передать саму атмосферу разговора или в двух-трех абзацах прокрутить микросюжет с массой психологических нюансов. С суждениями ее о литературе можно не соглашаться, но несомненно то, что писались они изнутри собственного опыта:

"В ожидании Годо" хватает качества, изобретательности, присутствия духа при чувстве потерянности. Некоторые фразы трогательны, другие вызывают смех. Эта пьеса превосходит многие другие и оставляет приятное послевкусие. Я не знаю, почему она не трогает целиком, - не больше чем Джойс. Потому ли, что все это является не настоящим антиподом, а еще одной симуляцией интеллектуальности, воспроизведением иррационального, повторением, а не прямым выражением? Все это тщательным образом построено и исходит из сознания, а процесс распада является лишь отражением истинного подсознания".

И естественно было, читая "Дневник", держать в уме еще и вопрос, почему мы раньше не слышали ничего об этом писателе, что было причиной ее замалчивания. Непривычно свободные, внутренне раскованные суждения о, скажем так, "вопросах пола" или, скажем, изящная, с внутренним сочувствием написанная микроновелла о лесбиянке - вызывает предположение, что тут, наверное, и причина. И только дочитав "Дневник" до середины, я вдруг сообразил, что я, на самом-то деле, знаю, чей дневник читаю. Что это ее книги, изданные, например "Амфорой", за год заполонили чуть ли не все наши книжные магазины. Странные это книги. Изданные в элитных интеллектуальных сериях, они удивляли китчевыми обложками, более уместными для оформления какого-нибудь "крутого любовного романа". Тогда я решил, что это, наверно, такой ход, рассчитанный на контраст "сексуальной" обложки и высоколобого текста (вариант с названием романа Гомбровича "Порнография"). Но нет - я открывал книги и натыкался на тексты, вполне соответствующие стилистике оформления. Что-нибудь про юную девственницу, которая в руках опытного мужчины приобщается к тайнам плотских наслаждений, и все это, если судить по беглому - 15-20 минут по диагонали у книжного прилавка - чтению, излагается с утомляющей прописанностью физиологии самого процесса. То есть, вполне заурядная полупорнографическая литература, только почему-то в элитной упаковке.

Ну а как же "Дневник"? Нельзя, наверно, составить впечатление о книге, полистав ее у прилавка. Может, я проглядел, может, там другое? √ может, издатели начали издавать современного мастера, работающего с малоосвоенной в русской литературе темой эротики. У нас с этим туго, у нас любовь в литературе все больше - бесплотные тургеневские барышни или физиологическое отправление, опыт разработки собственно эротических тем от Батюшкова и Пушкина до Набокова никак не складывается в традицию, и даже высоколобые наши литературоведы под эротикой вполне простодушно числят порнографию и отцом российской литературной эротики считают Баркова.

После чтения "Дневника" Анаис Нин я снова взял ее книги для более внимательного чтения. Да нет. Все так. Про сокровенные бугорки, про соски, набухающие в процессе, про глухие стоны страсти и функционирование клитора - а о чем еще можно писать таким, например, языком (цитаты выбрал не из-за своей излишней стыдливости, а как наименее тошнотворные, а тошнотворно там практически все - особую похабность этой прозе придает еще и стилистическое жеманство переводчиков): "она находилась полностью под чарами пальцев Пьера", или "она расцветала под его ласками, и в ней рождалась уже не девочка, а женщина", ну и так далее.

И где же в этой прозе - Анаис Нин из ее "Дневника"? А - нигде. Очень хотелось бы думать, что тут вина переводчиков, для которых без разницы, что переводить - или Анаис Нин, или бесконечную "Эммануэль" - "траханье" оно и есть "траханье".

Но приходит на ум и уж совсем пессимистичное предположение о том, что это знак времени: писатель Анаис Нин четко, внутри себя разделила писание текстов для потребителя (которого автор "Дневника", сочиняя, скажем, "Дельту Венеры", не может не презирать) и на себя в "Дневнике" - умного, тонкого, обладающего достаточной культурой чувства, и эротического в том числе, интеллектуала и писателя. В подобном контексте слова переводчика Ксении Кунь о том, что славу Анаис Нин принес как раз Дневник, и что это главная книга в ее творчестве - звучат зловеще.

Вторая составная публикации в "Уральской нови" - "Дневник Нины Горлановой" (опубликован под названием "Записки из мешка"). Для читателя, знакомого с ее рассказами и повестями, специального усилия для вхождение в текст не потребуется. Грани между текстом ее "Дневника" и ее прозы практически отсутствуют. И дело, разумеется, не в том, что Горланова "простодушно" описывает всегда и везде свою собственную жизнь, детей, мужа, соседей, пермских и московских друзей. Нет, она художник с особым даром. В "Дневнике", как и в своей прозе, она работает с окружающей ее повседневностью прежде всего как художник, выбирая из "бытового мусора" только то, что персонифицирует атмосферу, дух, внутреннее содержание - и этого дня, и включенность его в череду дней, и включенность в ее собственную жизнь; иными словами, у нее редкий дар вылущивать из шелухи бытового - бытийное.

В редакционной врезке к публикации сказано: это интересно потому, что здесь уже есть наброски будущих текстов Горлановой. Не согласен категорически. Это все равно, как если бы про Розанова сказали: читать его отрывистые заметки в "Опавших листьях" и во всех остальных текстах интересно потому, что здесь можно увидеть наброски к монументальным литературно-философским монографиям (автором, к счастью, не написанным). "Дневник" Горлановой в опубликованном "Уральской новью" - это еще и художественный код ее прозы, самый скупой и точный иероглиф ее прозы.

Подробно рассказывать о содержании этого "Дневника" бессмысленно - если я скажу, что текст про все то же: нищету, болезни, добывание еды, вещей, лекарств, бесконечную позиционную войну с соседями по коммуналке, про страшную промороженную "горлановскую Пермь" за окнами сложенного когда-то из блоков четырхэтажного - барака скорее, чем дома; и про истовую непрекращающуюся творческую работу, как единственно оставшийся способ уже не жизни, а выживания, - то пересказ такой, при всей его формальной точности, будет ложью. Это только материал, но не содержание. При всей его "чернушности" в прозе Горлановой нет ничего заунывно-жалостливого, надрывного. Это текст про радость жить несмотря ни на что. И про то, что эту радость дает.

Некоторая двусмысленность есть в определении "стерео-публикация" в приложении к этим двум текстам. В первом приближении их сочетание, может поразить контрастом между жизнью благополучной внешне учатснице международных элитарных сообществ, которой жизнь позволила полностью сосредоточиться на вопросах искусства и любви, с одной стороны, и с другой - драматизмом противостояния русского писателя тяжести жизни. Этот контраст предполагает еще противопоставление творческой бескомпромиссности нашей писательницы и той модели поведения, которую выбрала для себя ее американская коллега, и которая (модель поведения) - сплошной компромисс.

Я думаю, что возникновение вот такого стерео-эффекта закроет путь к обоим представленным здесь замечательным текстам. Гораздо плодотворнее и справедливее был бы другой поход, по принципу взаимодополнения, - два подлинных художника, выстраивающих себя и свою жизнь с помощью слова. Внешнее благополучие судьбы Анаис Нин не должно обманывать - сытые и довольные собой люди не испытывают такой всепоглощающей потребности писать, которая толкала американку на создание своего монументального "Дневника" (опубликованный - не полностью - один дневник за 1956 год представляет из себя целую книгу, а весь дневник охватывает не меньше тридцати лет). "Дневник" Анаис Нин вырос из собственно дневника девочки-подростка, в одиннадцать лет ощутившей страшную пустоту после ухода из семьи отца и попытавшейся с помощью дневника восстановить утраченное равновесие в жизни. По сути, эту функцию писание дневника" выполняло и уже в зрелые годы, когда дневник писался как книга. Та же, отчасти, природа дневника и у Горлановой, с аввакумовской истовостью пишущей всегда и везде, потому что писание для нее - единственная форма выживания. Убери творчество из жизни автора горлановского "Дневника" - и уберешь человека вообще. Преодоление тяжести жизни, предложенное в горлановских текстах, - заключается в самом способе преодоления: в эстетическом осмыслении этой тяжести и в связанном с ним мужеством человека, размышляющего не над тем "за что мне это все?", а над вопросом "а для чего мне это дано?".

Цитаты:

Анаис Нин:

• Мы живем в век толпы. Быть личностью - это серьезное преступление.

• Красивый, с седыми волосами. Еще одна жертва мира издателей. Его книги, хотя и вызывают восхищение и уважение, но продаются плохо, поэтому его вдохновение сейчас почти иссякло. Еще один раненый писатель. Но мы внушили ему надежду на успех. Он прочел нам одну из своих новелл. Рэндом Хаус отказался опубликовать его последнюю книгу после того, как запросил одобрение у литературного критика из журнала "Тайм". Они заплатили ему 175 долларов, чтобы он прочел рукопись, и поскольку он ответил "Нет", то Рэндом Хаус ее не принял. Новая игра, заведомо бесчестная, в отношении публикаций, поскольку во власти "Тайм" сделать или сломать карьеру писателю - лишь бы издатель был в курсе. Критики зарабатывают подобным образом до двух тысяч долларов в неделю. Один из моих друзей, музыкальный критик, ушел на покой в тридцать восемь лет, обеспечив себя таким доходом за счет музыкантов и домов грамзаписи. В каком мире мы живем!

• Тревоги делового человека мне непонятны, так же как и его радости. Конечно, мне можно возразить, что в своей озабоченности любовью я показала больше тревоги, чем радости, но это был мир глубоко обогащенный, и прибыль была сокровищем воспоминаний. Стремление к богатству отнимает всю вашу жизнь, как капризная любовница, и удовлетворяет ваши желания лишь когда вы состаритесь, или же стирает их из памяти, если повезет, и это, несомненно, гораздо более обманчиво, чем любовник, который все время вкладывает свое богатство в вас.

• Теперь я познала жизнь в общине. Но я все еще убеждена в том, что эти люди, которые так гордятся тем, что дали жизнь и растят троих детей, привносят в мир меньше, чем Бетховен, Пауль Клее, или Пруст. Меня угнетает их уверенность в своей добродетельности. Мне бы хотелось, чтоб их окружало меньше детей и больше красоты, чтобы у них было меньше детей и больше образованности, меньше детей и больше еды для всех, больше надежды и меньше войн. Я совершенно не испытывала гордости от того, что помогла скоротать воскресный день троим детям с лицами, перемазанным пудингом или овсяной кашей. Я бы чувствовала большую гордость, написав пьесу для квартета, способную зачаровывать многие поколения.

• Я прибегаю к помощи анализа только когда хочу побороть болезнь или внести ясность в путаницу. Как только все обретает ясность, я вновь начинаю избегать его, как и людей, которые анализируют слишком много. Анализом следует пользоваться только в том случае, когда он необходим. В остальном нужно жить страстно и импульсивно, созидать и испытывать свою силу.

Нина Горланова:

• Если б пессимизм был полностью Богом осужден, не включили бы в "Ветхий Завет" главу "Экклезиаст", где тоже о том, как напрасны все земные хлопоты.

• Господи, благодарю тебя! Неужели я встала?! Позади тяжелейший денек и еще более страшная ночь... Начну сначала. Вчера отнялась спина. Денег нет на лекарства. Но девочки купили дешевый перцовый пластырь. И тут стало плохо Даше: температура 38. Кашель без перерыва. Вызвать "скорую", но в больницу нужны свои лекарства, а денег нет. Пока начали доксициклин, он был, но она пила его 7 раз! И три часа поминутно меряли температуру - наконец начала снижаться.. Был Сеня, но я уже оказалась едва жива... Голова раскалывалась всю ночь, не могла ничем помочь... Шли стихи, а мне было так плохо, что я сползла с кровати и на полу их записывала... Слава пришел с суток, говорит, что его напарник, придя на смену, сказал: всю ночь из-за перемены погоды мучился. Не я одна...

• Хотела я идти к исповеди, но температура держится. Видимо, только такая жизнь и нужна мне, чтоб не потерять чувство МИСТИЧЕСКОГО (возможность и желание писать). Потому что с температурой и больной спиной сижу и с удовольствием пишу, а было б все хорошо, может, бегала бы по магазинам.

• Мой конфликт: между максимализмом и смирением...

• Основная идея автобиографического романа: сначала я набирала свободы, все больше и больше! Потом стала христианкой, сознательно стала ограничивать свою свободу (в жизни и в прозе). Назвать: "НЕЛЬЗЯ, МОЖНО, НЕЛЬЗЯ". При советской власти было много чего нельзя... потом наступила эпоха свободы, но я уже сама себе поставила границы... Песочные часы такие, свободу ссыпала назад.

• На плавках, что я давно купила Славе в секонд-хэнде, нашлась надпись (лэйбл): "Гамлет". Слава: вопрос быть или не быть переместился в другую плоскость? А я думаю: может, "Октябрь" возьмет повесть? Там герой - Гамлет Эльбрусович. Нашли лэйбл к счастью (справка: повесть не взяли).

• Куда ни пойду, и тело за мной тащится...

• Приходила вчера журналистка из "Жизни", и все вопросы о деньгах: а если писать для заграницы, а если для любителей приключений? Но я тогда бы лучше пошла торговать. Честнее... Дались им эти деньги! По мне, в жизни лучше НЕДОБРАТЬ, чем ПЕРЕБРАТЬ. А в золотую средину попасть нелегко, все равно промахнешься, уж лучше недобрать...