Ноябрьский "Новый мир" открывает подборка Олега Чухонцева ("Фифиа"), библейская по духу, а по сути - она о Райском саде, о времени и о Вечности, о Творце, о "сверчке" и о творческом начале, что стоит у истоков этого мира.

Под тутовым деревом в горном саду,
в каком-то семействе, в каком-то году,

с кувшином вина посреди простыни,
с подручной закуской - лишь ветку тряхни,

с мыслишкой, подкинутой нам тамадой,
что будем мы рядом и там, за грядой,

Амо и Арсений, Хухути и я,
и это не пир, а скорей лития.

<...>

Вот! роды прейдут, и державы сгорят,
и сад промысловый пожрет шелкопряд,

и речь пересохнет, но из году в год
цикада семнадцатилетняя ткет,

а рядом сверчок, безъязыкий толмач,
смычком высекает свой варварский плач.

Деместикус, дектикус, коноцефал,
да кто бы им имя какое ни дал,

личины меняя, он тот же, что был,
Амо и Арсений под сению крыл,

словесная моль, дегустатор октав,
скажи: каннибал - и не будешь не прав.

Напарники литературных декад,
здесь самое место нам, в цехе цикад.

Я процитирую здесь еще одно стихотворение - про Иону-пророка, главным образом потому, что следом за стихами Чухонцева в этом номере "НМ" первые три части длинного-длинного "метаромана" Анатолия Кима "Остров Ионы". Андрей Немзер в своем журнальном обзоре "исчисляет" все романы Кима за последние годы, сообщая, что Анатолий Ким ступил "на путь натужного и затяжного философствования лет, эдак семнадцать, назад, когда появился его роман "Белка". Новое сочинение Кима, если верить Немзеру и Ивану Ивановичу Дмитриеву "не уступает предшествующим". Если и так, то скажем по крайней мере, что сюжет в "библейском" романе Кима построен сложно и замысловато, с чередой воплощений и временных перемещений. Кажется, этот автор уподобляет себя не ветхозаветному пророку, испытавшему на себе волю Божью, но Демиургу, дергающему за ниточки и управляющемуся с путаными хитросплетениями путей (исповедимых!) и судеб (исчислимых) персонажей, им же созданных. Библейская притча разыграна как "этюд", следовательно "...и мы можем провести небольшое умственное расследование, разыграть данный этюд по-своему".

Таков "случай Кима", у Чухонцева все не так: сюжет об Ионе учит смирению и нестроптивости. А вовсе не авторской гордыне. Хотя стихи, приведенные выше, немного о другом. Но это уже внутренние коллизии "новомирской" подборки.

Вот Иона-пророк, заключенный во чреве кита,
там увериться мог, что не все темнота-теснота.

В сердце моря, в худой субмарине, где терпел он, как зек,
был с ним Тот, Кто и ветер воздвиг, и на сушу изверг.

И когда изнеможил, когда в скорби отчаялся он,
к Богу Сил возопил он и был по молитве спасен.

По молитве дается строптивость ума обороть:
Встань, иди в Ниневию и делай, что скажет Господь.

Ах, и я был строптив, а теперь онемел и оглох,
и куда мне идти, я не знаю, и безмолвствует Бог.

Не пророк и не стоик я, не экзистенциалист,
на ветру трансцендентном бренчу я, как выжженный лист,

ибо слаб я и обременен расточительством лет,
я властей опасаюсь, я микроба боюсь и газет,

где сливные бачки и подбитые в гурт думаки,
отличить не могущие левой от правой руки,

как фекальи обстали и скверною суслят уста,
врешь, твержу про себя я, не все темнота-теснота.

...........................................................

Вырывающаяся из рук корабельная снасть
не дает кой-то век уже судну в порт приписки попасть.

На кого и пенять косолапым волкам, как не на
пассажира уснувшего, под которым трещит глубина.

Растолкать? Бросить за борт? Покаяться? Буря крепка,
берег тверд, и за кормчим Невидимая Рука.

Не пугайся, Иона, у нас впереди еще Спас,
еще встанет растеньице за ночь и скукожится враз.

Так что плыть нам и плыть, дни и луны мотая на ось,
на еврейский кадиш уповать и на русский авось.

Другой большой прозаической "позицией" в литературном отделе "НМ" стали "главы из книги" Владимира Новикова "Высоцкий", успевшие уже вызвать реакцию, скажем так, неоднозначную. Это в любом случае хорошо, хотя коли уж скидывать кумиров с корабля современности, то наверное не столь опосредованным и более убедительным (что ли?) образом. Речь, понятное дело, о недавней статье Дмитрия Бавильского в "Круге чтения" ("Обло, стозевно и лаяй") - я ставлю здесь ссылку на нее, а также на обсуждение, что происходило в другом месте, хотя оговорюсь сразу: мне не кажется, что автор статьи - человек "клановый", равно как и оправдание Бавильского - "сижу, никого не трогаю, примус починяю" - выглядит известным лукавством в устах публично пишущего человека.

Поскольку дисциплинарно здесь в первую очередь дОлжно говорить о новомирской публикации Владимира Новикова, а не о культе Высоцкого, то единственное, в чем стоило бы согласиться с Бавильским, это крайне неудачная, фальшивая интонация, найденная биографом для своего культового персонажа. Человек, который неведомым образом, перескакивая с третьего лица на первое, произносит нечто со страниц "Нового мира", в самом деле - в некотором приближении - адекватен тому пошлому чудовищу, которое, пугаясь сам и пугая всех прочих, живописует нам Дмитрий Бавильский. (У самого Бавильского, однако, случаются пассажи удивительные. Вот этот, например: "Тонкой, стыдливой, застенчивой душе русского человека привили несвойственную ей грязь и агрессию, заставив терпимо относиться к разливанному морю пошлости и разврата... " и т.д. И понеслась душа в рай!)

Но кажется, это все же битва с ветряными мельницами или с неким картонным "чудищем", культовым "Володей", знаковым героем поколения, "Высоцким" из "ЖЗЛ" Вл.Новикова, наконец. И когда Бавильский заявляет: "Энергия первоисточника диктует общий стиль подачи материала", - он более чем не прав. Чужая энергия не может диктовать стиль, она не поддается имитации, именно поэтому Высоцкий Новикова, равно как и любой другой Высоцкий в чужом исполнении, выглядит бледной тенью. Я подозреваю, что стилистическая натяжка новиковского текста происходит еще из попытки перевода устной речи (расшифровка магнитофонных записей, конферанса на концертах и т.д.) в письменную, что всегда неадекватно. Что же до Бавильского, начинающего свою статью с "психоаналитического" диагноза, то он врет (и не в первый раз!) на предмет "поколенческой" арифметики. Высоцкий никак не годится в "отцы" Владимиру Новикову, но "оговорка по Фрейду" в самом деле имеет место. Это Бавильский без конца выясняет отношения с "отцами-шестидесятниками", что извинительно. Не извинительно лишь отыгрываться на культовых покойниках. Если цель этой статьи - провокация в чистом виде, то автор своей цели достиг. Но, кажется, пафос был не в этом. (А пафос Бавильского однозначен, лишен стиля как такового, и в силу этого гораздо более уязвим, нежели развенчиваемый им "пафосный дискурс" "ВВ и других".) Наконец, даже для провокаций есть некоторый критический уровень безответственности. По правде говоря, Жеглов из "Места встречи..." был сотрудником МУРа, а не той организации, к которой его с ходу для пущей убедительности приписывает Бавильский.

И главный вопрос: для чего? Если верить Бавильскому, то все, что там неправда, а там неправда - почти все, - суть "рама", повод, чтобы - пользуясь словами другого ненавистного Бавильскому автора - "выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке". Между тем, если речь о знаменательном культурном жесте: "И я сжег все, чему поклонялся...", о развенчании кумира, то он имеет право - и должен - быть. Выяснение отношений с "культом" правомерно потому хотя бы, что культовые персонажи, обрастая "дополнительными обстоятельствами", - не перекрывают (это все же иллюзия), но затемняют историческую перспективу. Бавильский пытается ее по-своему восстановить, получается чудный компот из бардов, рокеров и Анжелики Варум, и если цель была в том, чтобы выяснить кто кому рабинович, то результат выглядит по меньшей мере несерьезно.

Наверное, прежде чем выводить традицию "из Высоцкого-Окуджавы" - и заведомо попасть пальцем в небо, следовало поискать предшественников. Может, тогда картинка выглядела бы несколько иначе. По крайней мере, вот замечательно полезное свидетельство из "полудокументальной" книги Владимира Новикова. Высоцкий приблизительно в одно и то же время поет свою "Татуировку" (о лермонтовском сюжете которой некоторое время назад вскользь поминалось) и... "Есть у меня твой силуэт" - на музыку Таривердиева в "Герое нашего времени" на Таганке. Собственно, речь о характерном для ролевых баллад Высоцкого стилистическом травестировании сюжета - здесь: о навеки запечатленном в душе (и носимом на груди!) изображении. Мотив "выцарапывания" милого образа на груди - тоже лермонтовский ("Ночевала тучка золотая..."), то есть мы имеем дело с буквальной реализацией условно-литературной метафоры. Если пойти чуть-чуть дальше в противоположном направлении - уже к лермонтовским источникам, обнаружится другой совсем текст - "Нет, обманула вас молва..." Баратынского (о том, что именно Баратынский "породил" лермонтовское "Расстались мы, но твой портрет..." - прямое указание у Сушковой). И тогда тот "мотив соперничества", который казался у Высоцкого "усложнением" лермонтовской темы, очевидно, будет выглядеть ролевым упрощением: противоречие между внешним - обманчивым и внутренним - глубоким и верным чувством, присущее одной человеческой душе (у Баратынского: Другим курил я фимиам, / но вас носил в святыне сердца; / молился новым образам, / но с беспокойством староверца) в "Татуировке" распределена между персонажами: Я ношу в душе твой светлый образ, Валя. / Алеша выколол твой образ на груди... и т.д.

История получилась не о Высоцком и Лермонтове даже, о а приключениях "интертекста", но кажется это все же сложнее и увлекательнее, нежели недоказуемые уверения в "литературной беспомощности" и следующие затем сближения далековатых идей.

Однако мы увлеклись, ушли в сторону от ноябрьского "Нового мира", между тем в критическом отделе находим своеобразные вариации нашего сюжета об интертексте: там Виктор Мясников реабилитирует низкие жанры ("Бульварный эпос"), предлагая ход, скажем так, неожиданный:

Что касается криминального содержания, так оно в былинах и тех же сказках на каждом шагу, словно за тысячу лет мало что изменилось. <...> Васька Буслаев с бандой отморозков творит в Новгороде сущий беспредел. Собственного крестного батюшку убил тележной осью. Потом, правда, и сам убился, прыгая через заветный камень. Показал удаль, гробанулся не хуже, чем на джипе. Киевские богатыри, отправляясь на зачистки в ордынскую степь, тоже кровь льют рекой, периодически устраивают разборки меж собой и пьют очень много зелена вина. А вот очень современный сюжет: по ложному обвинению заточили в узилище ветерана локальных войн Илью Муромца, но, когда орды исламистов осадили столицу, сам князь Владимир молит у богатыря прощения. Илья снова идет в бой, но не ради князя, а чтобы родину защитить. Вы думаете, этот боевик звучал в княжеских палатах? Вряд ли как и прочие былины о муромском крестьянине Илье, Алеше - сыне деревенского попа и сиротке Добрыне из мелкоторгового сословия. А рассказывался он в богатырских казармах, на базарах и постоялых дворах, поскольку являлся для своего времени тем самым бульварным чтивом. На княжих пирах блистали Бояны с иными песнями, высокохудожественными и эстетически выдержанными. Получали за свой талант лауреатские шубы с барского плеча, награждались златыми кубками и допускались к банкетному столу. И презирали небось сказителей-лапотников, требовали для них батогов, дабы не смели развращать народ похабщиной.

Следом в том же отделе статья Георгия Цыплакова о Б.Акунине ("Зло, возникающее в дороге, и дао Эраста") о сложном генезисе акунинского детектива - из западноевропейского романтического архетипа и восточной философии.

В "документальном" разделе продолжение "Дневников" Игоря Дедкова "Новый цикл российских иллюзий", записи 1985-1986 гг., - из сегодняшнего дня поразительно само ощущение незыблемости миропорядка:

11 марта: сообщение о смерти Черненко; избрание Горбачева, выпускника МГУ 1955 года (юридический факультет); на наш век этого избрания, без сомнения, хватит; к власти пришел человек нашего поколения (1931 год); начинается очередной цикл российских иллюзий...

И чуть раньше: "Высшая политическая жизнь в нашем отечестве, судя по газетно-телевизионным отражениям, замерла: отсутствует Черненко, ну и, значит, остальные не выглядывают. На наш век этой политической игры, по недоразумению называемой, вернее, относимой к "развитому социализму", хватит.

В "Письмах издалека" постоянный американский "корреспондент" "НМ" Владимир Ошеров - об этнонациональной ситуации в современной Америке: "Что случилось с "плавильным котлом"?". Парадокс в том, полагает этот автор, что мультикультурные тенденции не способствуют ассимиляции, скорее наоборот.

В завершение номера - и в завершение обзора - "Периодика" от Андрея Василевского с удивительными выписками из самых разных журналов, как то:

Когда я жил с бабушкой и мамой, у нас в квартире завелись мыши. Они полкАми бегали, и мы не знали, как от них отделаться. Мышеловки мы не хотели ставить, потому что нам было жалко мышей. Я вспомнил, что в требнике есть увещевание одного из святых диким зверям. Там начинается со львов, тигров и заканчивается клопами. И я решил попробовать. Сел на койку перед камином, надел епитрахиль, взял книгу и сказал этому святому: "Я ничуть не верю, что из этого что-то получится, но раз ты это написал, ты, значит, верил. Я твои слова скажу, может быть, мышь поверит, а ты молись о том, чтобы это получилось". Я сел. Вышла мышь. Я ее перекрестил: "Сиди и слушай!" и прочел молитву. Когда я кончил, перекрестил ее снова: "Теперь иди и скажи другим". И после этого ни одной мыши у нас не было!