Русский Журнал / Круг чтения / Периодика
www.russ.ru/krug/period/20011224_bav.html

Есть свет за светом ночи
Критический реализм - 21: Владимир Аристов, подаренный на Рождество

Дмитрий Бавильский

Дата публикации:  24 Декабря 2001

Андрею Лебедеву

Почему вдруг Владимир Аристов в колонке, завязанной на информационные поводы? Ведь последняя книга (книжица) у него вышла еще в прошлом веке, концом 90-х отмечены и последние публикации в журналах...

А потому что под новый год захотелось, знаете ли, чтобы в колонке пошел снег и заискрилась изморозью изнанка литературного процесса. Чтобы стать мне немного волхвом, бредущим по чернильной мгле к праздничному свету, обещающему спасение.

Чтобы голова, наконец, отдохнула от прозы, ибо проза, все ж таки, прерогатива буден, а в редкие праздники, когда появляется возможность остановиться да задуматься, хочется не прозу, но стихи читать.

И говорить приятные слова тем, кто их заслужил.

I.

В зале темно,
Но елочный запах уже появился
В темной золе неизведанных прежде предметов.
Цифры в ракушечном сердце не спят.
Пальцем их в диске ракушечном тихо заводят...

Но - странное дело: взялся я за бумажные оттиски следов Аристова, и снега, зимы в них почти не нашел. Есть "Воскресная ярмарка в Форосе" и "Майские омовения", есть "Невские стихи" и "Дом Платона", имеются "Трамвай в Гренобле" и "Омега моря", а так же "Кинорежиссер", "Балтийские отражения" и даже "Дельфинарий".

В этих стихах его, в тематическом плане, очень много воды и даже пара, но практически нет льда.

Однако снег в стихах Владимира Аристова пошел, стоило мне пересесть в Интернет. Здесь, на сайте "Вавилона", висит самое большое количество текстов поэта, любовно собранных по разным городам и весям. И снежное стихотворение, которое мы переносим в конец колонки, открывает персональную страничку В.А.

Вообще, должен заметить, странная ситуация: именно Интернет оказался для стихов Аристова более естественной средой обитания, нежели целлюлозо-бумажные их воплощения. Да-да, на трепетном-то экране струящиеся буквы выглядят как-то аутентичнее.

А еще потому, что здесь у бездомного поэта (неужели никто так и не догадается, издать В.А. пузатый, изящный (настоящий!) томик?!) есть возможность собрать воедино разрозненные и редкостные публикации.

Ангел вступил носком на стезю
На ускользающем золоченом шаре.

Не было больше зеркала колебанья
И жидкой замазки небес.
Расторгнуты рамы пустые,
И за ними - море.

И тицианской Венеры
Колышется зеленый сорт тишины
И Кунсткамеры - фарфорово-точный мундир.

Растаявший признак люда
Да японский флаг
За кормою консульского дворца
На Мойке.

Искорки январского гранита
Залетают киноварью снегирей
В сокрытые наши ладони
И летняя ночь ушла.

(Невские стихи)

II.

Один из главных мотивов творчества Владимира Аристова - свет проникающий во все закоулки мира и изменяющий наше представление о мире; свет, изменяющий не только "картинку", но и внутреннее ощущение предметов, связи между ними.

Вряд ли одухотворенные, одухотворяющие эти потоки имеют религиозные коннотации, свет для Аристова, прежде всего, физическое явление. Что не отменяет странной и глубокой силы, возникающей вокруг мерцающего ъекта (sic!) и пеленающих его процессов и явлений, связанных уже даже не со зрением или осязанием, но со смещением воздушных масс и всяческих там излучений, перемещений, сновидений, мысленных мыслей...

Кино, созревающее в кинотеатре лобной кости. То, что у Алексея Парщикова называлось "фигурами интуиции".

Где ты? Иные миры из молекул
Гудят в кофемолке
И под сахаросборочным языком,
На столе между звука мне незнакомого
ложки о чашу небесную,
Пробираясь соленою нитью за ножом
вдоль никелевой дорожки.
Белый сын твой
Гитарного звука трезубец
Между редких и нежных зубов сохранил,
Но хоть тысячу раз мы повтОрим в себе
броневую подземную влагу -
Тень дворца городского...
В летний день ночь от пепла во тьме
папиросного солнце разделит,
То, о чем мы мечтали, делением света укроет.

Начинаешь цитировать и не можешь остановиться: стихи струятся - как свет, как снег, их невозможно прервать. Все кажется существенным, важным. Многозначным. Именно поэтому стихотворения В.А. выдерживают второе (какое угодно) прочтение - важнейший принцип, посредством коего и нужно пытаться судить любое поэтическое произведение.

III.

С Владимиром Аристовым странная история. Имя его на слуху, все его знают, должны знать, но если взяться и проследить путь поэта, то вдруг обнаружится, что ничего не обнаружится. Горсточка публикаций, две беглых брошюрки, парочка текстов в антологиях, несколько упоминаний в перечислениях - все!

Между тем, Владимир Аристов, работающий и сегодня много и хорошо, кажется одним из самых интересных (пишу так из политеса: Аристов для меня сегодня - самый интересный) русских поэтов, чья творческая активность - залог спасения и выхода из тупика нынешнего мелкописания.

Еще сверкнет Ерусалим
В небесной дали Иордана,
Губами из-под льда молим,
Заговорившими нежданно.
Но в тех живых, что вырваны из льда,
Ненарушаема свобода,
Как камень в бездне небосвода,
В других не кровь и не вода -
Лишь пыль, встающая у входа,
Убитых и воскресших без суда.

("Пробуждение")

Известен он стал вместе с другими поэтами-метафористами - Аркадием Драгомощенко, Александром Еременко, Иваном Ждановым, Ильей Кутиком, Алексеем Парщиковым, образовавшим на излете отечественной литературоцентричности последнее великое поэтическое течение, направление, школу.

Правда, в этом сочетании несочетаемого всегда было больше различий, нежели пересечений. Поэтому ими так и не выработалось никакой общей методы или стиля. Общность скорее возникала во внимании к невидимому, в попытке передать, выразить невыразимое.

Все постарели в одну ночь
Из сада зимнего изъяты
Счастливейших семидесятых.
("Пробуждение")

Содружество метаметафористов давно уже распалось и, что самое печальное, замолчало (об этой ситуации см. мое эссе "Молчания" в журнале "Знамя", 1997, # 12), члены его превратились в безмолвных попутчиков и созерцателей.

Активно продолжают работать разве что Аркадий Драгомощенко и Владимир Аристов (Илья Кутик пару лет назад неожиданно выдал протуберанец книжки, посвященной смерти своего кота, и снова куда-то пропал).

Но странная закономерность: писатели, сохраняющие остатки метонимической поэтики, с каждым годом работают все лучше, все глубже и содержательнее.

Именно поэтому творческая активность Аристова кажется мне значительнее и интереснее, нежели многозначительное молчание его коллег.

По стенам умилительные улыбки
Угасающего людского жилья
И древесные стены хранят дневное тепло

Эта книга изгнала хозяев?

Лишь дыханию их еще приоткрыта щель
Толщиною в тень

Это они озабоченно в кухонных стеклах скользили.
Это они, доведя до сияющей силы свой сон?
Чтобы мог Платон возвратиться в мир?

("Дом Платона")

IV.

В первом приближении, это напоминает разреженный воздух американских модернистов или соприродные гармонии японцев-китайцев. Однако эти русские стихи восходят к совершенно другим источникам, имеют совершенно иную страну происхождения.

Обрывки впечатлений складываются здесь от полноты чувств (прямо противоположной оказывается метода Геннадия Айги), когда, казалось бы, разрозненные впечатления возникают, как узелки, на пересечении невидимых воздушных потоков, своим появлениям обнаруживая тайные и подспудные связи и сочетания между разрозненными сущностями и явлениями.

И еще. В основе метареалистической поэзии - полистилистика полнозвучного симфонического оркестра, в который русская поэзия превратилась после двух столетий усиленного, ускоренного развития.

Весь этот джаз, весь этот лес, вырастающий, встающий за каждой строкой шум, состоящий из перекличек и подробного неба.

Для того, чтобы стихи Аристова заработали во весь голос, необходимо включить все перепутанные между собой провода и проводочки, словом - все жизни, все жизни, клубок, кусок дымящейся совести, важными испарениями которого мы тут, во дни тягостных раздумий, эпидемий острых респиратурных, все и дышим.

Так созревает имаго отечественного стихосложения, помноженное на особенности современного мышления, искореженного информационной травмой и экологическим неблагополучием (аллергии и экземы густых металлургических лесов). И - на особенность современной эпистолы, дробной, разорванной, смятенной...

В ситуации, когда главной проблемой поэзии оказывается исчерпанность тематического диапазона, когда труднее всего - найти повод к простому поэтическому высказыванию, идея создавать портреты состояний оказывается выигрышной и продуктивной.

Близкой абстрактной живописи, например, абстрактному экспрессионизму.

V.

Несмотря на творческую активность, Владимир Аристов до сих пор оказывается самым невостребованным, неизданным, неявным. Он последний из метаметафористов держится поля неофициальной культуры (если таковое еще осталось).

Две его книжки вышли в окраинных, полулюбительских издательствах ("Арго-риск" и "РИА Элинина"), тиражом 100 и 300 экземпляров. Эссе В.Аристова о снах и эйдосах публикуют также не самые тиражные (даже на фоне толстяков) и рейтинговые издания для новых умных - "Комментарии", "Арион" и "Митин журнал".

Но, кажется, такое положение вещей вполне устраивает Владимира Аристова, который, как и положено истинному философу, проверяет стройность и строгость собственной доктрины стилем существования.

В своем самом большом интервью журналу "Уральская новь" (1998, # 3, его легко можно найти в "Журнальном зале") Аристов так отвечает на вопрос о тактике держаться теневой стороны:

"В этом - и продуманность, и стечение обстоятельств. Приходится много работать (мне кажется, есть проблемы, которые кроме меня не сможет, если не решить, то хотя бы поставить, никто - это одна из индивидуальных иллюзий), и поэтому трудно быть в гуще событий. Эта "тактика" (или свое экологическое пространство, может быть, это свой лес) оправдана для меня тем, что я пытаюсь осознать разные модели и способы жизни. Богемный - это один из возможных и, как кажется, более известный. Есть terra incognito обычного "среднего" человека, но изобразить ее извне недостаточно. Надо быть им (этим "средним"), а также многими другими. Такова апология подобного способа действий. Как и всякая утопия, она ущербна. Но это тот риск и искус, который кто-то должен испытать и пройти и, может быть, избыть. <...> Совместить слишком многое сложно, отсюда постоянные перенапряжения и разрывы. Находиться на периферии не труднее, чем в центре, но есть чувство (хотя и пунктирное) всеохватывающего горизонта".

VI.

Привычка к подпольной творческой (и какой угодно) жизни идет у Аристова от советского воспитания, ведь метаметафоризм (о котором широкая публика узнала из статьи Сергея Чупринина "Что за сложностью?" в "Литературной газете") возник и развивался в диалоге с растительной простотой советского образа жизни. Впрочем, как и другое великое (и тоже, к сожалению, последнее) течение в российской культуре - концептуализм. Непростые и запутанные отношения двух этих школ, скрытое их противостояние и онтологическая близость - тема особая, требующая еще одного новогоднего праздника.

Появление нас здесь непредсказано,
Бессмысленны и легки, словно ветер, вести.
Слишком поздно, мучительно рано
Мы появились здесь.
("Трамвай в Гренобле")

Окраинным процессам, которые описывает Аристов, нужны приватность и сосредоточенность, которые не оставляют возможностей для участия в общей жизни.

Именно поэтому, в том числе, поэт оказывается вне премиального движения: премии у нас никогда не давали за качество текстов, но, как правило, за социальную адекватность, мобильность или лояльность.

В этом смысле, вершинным "достижением" Владимира Аристова является включение в 1999 году его имени в длинный список премии Андрея Белого, институции наиболее подходящей для поощрения его эфемерного, на глазах испаряющегося стиля.

Именно эта самая нестойкость химических соединений, распадающихся на наших глазах, - главное достоинство и know-how поэтической методы поэта Владимира Аристова.

VII.

Нет, это не верлибр, сознание противится точным определениям, это даже и не белый стих, потому что рифмы, внутренние и традиционные, нет-нет - да встречаются, покалывают.

Проще всего сравнить его стиль с джазом, однако, речь, в этом случае, должна идти не о музыке, но о ритме. И о колебаниях воздуха, вызванных сольными импровизациями.

Перепад температур или атмосферного давления, разница агрегатных состояний, возникающих по ходу продвижения стихотворения от начала к финалу, - вот что здесь для меня особенно важно. Тот случай, когда начинаешь за здравие, а заканчиваешь уже на другом берегу эмоции, мысли или впечатления.

Тексты Аристова похожи на брикеты подтаявшего пломбира: уже более нет никакой внутренней жесткости, края подтаяли, форточка второй скобки все время остается открытой, превращаясь в отсутствующее многоточие, в прореху на месте знаков препинания. И хвойные иглы редких рифм, встречающихся вне всякой системы, комочками в манной каше.

Так нарушается причинно-следственная связь, делая произведение обратимым, закольцованным: словесная и образная вязь столь сложны, что пока доберешься до середины, наверняка забудешь свои дебютные впечатления.

Мне кажется, кризис современного стихописания, во многом завязанного на гладкопись, технически можно преодолеть сочетанием каких-нибудь разных, противоположно направленных поэтик, условно говоря, Бродского и Айги. Нечто подобное, конечно, уже делает Дмитрий Александрович Пригов, но мы же знаем, что этот (приговский) остров необитаем...

Из интервью журналу "Уральская новь": "Изменение курса стихотворения - способ вместить больше, это способ концентрации мыслей, метод сказать нечто большее, чем подсказывает (может быть) правильная и благородная инерция стиха. При этом приоткрывается внутреннее пространство, и "на сцену" выступает новый "персонаж", ожидавший за кулисой своего часа или мгновения. Здесь способны лучше отразиться повороты внутренней драматургии. <...> Строфы совершенно различной массивности, геометрической формы, "быстроты" в своем движении - это те сценические "тела", которые должны воздействовать. Часто при переходе к новой строфе, где сразу заметно внешнее ускорение или замедление стиха, совершаются и психологические повороты, здесь скрыты драматургические коллизии, возможно достижение кульминации".

Поэтика Аристова и лежит на пересечении регулярного стихосложения (тексты его вторичных поэтических призраков еще не растеряли) и экзистенциально насыщенных пауз, лакун и зияний. Внутренняя кристаллическая решетка распалась, высвободив необходимое количество энергии, именно этими излучениями стихи еще живы, именно поэтому они еще шевелятся.

Так как читатель обречен отставать от работающего на опережение автора - дискурс внутри строфы уже изменил очертания, но инерция читательского ожидания запаздывает, фиксируя изменение чуть позже, чем сам автор.

Так и возникают все эти питательные, питающие машинку разгадывания шифров несовпадения, в зазоры которых набивается всяческий эзотерический мусор.

И боится боится войти человек
В свое непрерывное непрерывное отражение
В озеро сна с рукотворной кувшинкой
Здесь побеждает - слабейший, побеждает - точнейший,
Побеждает ничтожная нежная вещь.
И мерцание отражений друг в друге
Доведенное до дробной дрожи молекул.
Там хранится в несгорающем дне мысль, посвященная нам.

Эмиграция снов,
Эманация слов моих к вещам этим, оттолкнувшим свет
К людям
("Трамвай в Гренобле")

VIII.

Ближайшими родственниками Владимира Аристова по симфоническому оркестру оказываются Аркадий Драгомощенко и Елена Шварц.

Полузатонувшая Атлантида пыльного питерского существования ("Здесь только люди живы") оказывается родной и близкой. Сочетание органики и расчета - вот что делает Аристова двоюродным санкт-петербужцем. Город-план, победивший геометрию и превратившийся в одну медленно испаряющуюся руину, на камнях которой вырастают порой странные цветочки...

Первым близость Драгомощенко и Аристова отметил еще Михаил Эпштейн, который выделил внутри метаметафоризма "континуализм": организацию внутри текста особых стилистических и информационных потоков и завихрений, образующих вокруг себя особенные хронотопы одновременного движения сразу в обе стороны (об этом см. выше).

Но еще более существенна, в данном случае, родственность В.А. растительной поэтике Елены Шварц, чья дикопись последнего времени (но и не только последнего) выращивается как растение, цветет точно цветок, пузырится запущенным садом, тянется навстречу теплу и солнечному свету - гибкая, сочная, алогичная.

Сбои и нарушения, неправильности, непростительные уже даже графоманам, но организованные и аранжированные в изысканные композиции, - вот что сообщает таким стихотворением силу и радость собственного существования.

Несмотря на погоду за окном, когда снег, лед и прочие атмосферные явления прилежно заштриховывают улицу.

Однажды кулисы заморозков раскроются: на выжженных морозом пространствах зашевелится, заплещется иная жизнь. И мы увидим небо в алмазах (звезда с звездой - могучий стык), угольная пыль превратится в основу новой грифельной оды, кто-нибудь возьмет да и наберет ее на своей навороченной клавиатуре. Плод, который нарывал еще в стихотворении у Мандельштама, возьмет да и свалится на чью-нибудь молодую да светлую голову.

Владимир Аристов уже сегодня рассчитывает траекторию его - нет-нет, не падения, - полета.

IX. Кода

* * *

Свет в решетку течет.
Снег решетку сечет.
Чет. И нечет. И чет.
Сад нечетных камней,
Сад нечетких детей,
Анемии теней
Из огромного времени вызванный.
Летний свет
Сад - и нет.

Здесь кончается склад.
Тени школьных оград.
И ребят вводят в сад,
Бреют в ряд под баянный обряд.
А за школьной листвой
начинается кладбище.

Твой мучительный взгляд.
Через весь вертоград
Ты проходишь в белесом платочке -
Проницая сетчаткой листвы
решеток скользящие сети.
Здесь
На свете.