Русский Журнал
/ Круг чтения / Периодика www.russ.ru/krug/period/20011224_bav.html |
Есть свет за светом ночи Критический реализм - 21: Владимир Аристов, подаренный на Рождество Дмитрий Бавильский Дата публикации: 24 Декабря 2001 Андрею Лебедеву Почему вдруг Владимир Аристов в колонке, завязанной на информационные поводы? Ведь последняя книга (книжица) у него вышла еще в прошлом веке, концом 90-х отмечены и последние публикации в журналах... А потому что под новый год захотелось, знаете ли, чтобы в колонке пошел снег и заискрилась изморозью изнанка литературного процесса. Чтобы стать мне немного волхвом, бредущим по чернильной мгле к праздничному свету, обещающему спасение. Чтобы голова, наконец, отдохнула от прозы, ибо проза, все ж таки, прерогатива буден, а в редкие праздники, когда появляется возможность остановиться да задуматься, хочется не прозу, но стихи читать. И говорить приятные слова тем, кто их заслужил. I.
Но - странное дело: взялся я за бумажные оттиски следов Аристова, и снега, зимы в них почти не нашел. Есть "Воскресная ярмарка в Форосе" и "Майские омовения", есть "Невские стихи" и "Дом Платона", имеются "Трамвай в Гренобле" и "Омега моря", а так же "Кинорежиссер", "Балтийские отражения" и даже "Дельфинарий". В этих стихах его, в тематическом плане, очень много воды и даже пара, но практически нет льда. Однако снег в стихах Владимира Аристова пошел, стоило мне пересесть в Интернет. Здесь, на сайте "Вавилона", висит самое большое количество текстов поэта, любовно собранных по разным городам и весям. И снежное стихотворение, которое мы переносим в конец колонки, открывает персональную страничку В.А. Вообще, должен заметить, странная ситуация: именно Интернет оказался для стихов Аристова более естественной средой обитания, нежели целлюлозо-бумажные их воплощения. Да-да, на трепетном-то экране струящиеся буквы выглядят как-то аутентичнее. А еще потому, что здесь у бездомного поэта (неужели никто так и не догадается, издать В.А. пузатый, изящный (настоящий!) томик?!) есть возможность собрать воедино разрозненные и редкостные публикации.
II.
Один из главных мотивов творчества Владимира Аристова - свет проникающий во все закоулки мира и изменяющий наше представление о мире; свет, изменяющий не только "картинку", но и внутреннее ощущение предметов, связи между ними. Кино, созревающее в кинотеатре лобной кости. То, что у Алексея Парщикова называлось "фигурами интуиции".
Начинаешь цитировать и не можешь остановиться: стихи струятся - как свет, как снег, их невозможно прервать. Все кажется существенным, важным. Многозначным. Именно поэтому стихотворения В.А. выдерживают второе (какое угодно) прочтение - важнейший принцип, посредством коего и нужно пытаться судить любое поэтическое произведение. III. С Владимиром Аристовым странная история. Имя его на слуху, все его знают, должны знать, но если взяться и проследить путь поэта, то вдруг обнаружится, что ничего не обнаружится. Горсточка публикаций, две беглых брошюрки, парочка текстов в антологиях, несколько упоминаний в перечислениях - все! Между тем, Владимир Аристов, работающий и сегодня много и хорошо, кажется одним из самых интересных (пишу так из политеса: Аристов для меня сегодня - самый интересный) русских поэтов, чья творческая активность - залог спасения и выхода из тупика нынешнего мелкописания.
Известен он стал вместе с другими поэтами-метафористами - Аркадием Драгомощенко, Александром Еременко, Иваном Ждановым, Ильей Кутиком, Алексеем Парщиковым, образовавшим на излете отечественной литературоцентричности последнее великое поэтическое течение, направление, школу. Правда, в этом сочетании несочетаемого всегда было больше различий, нежели пересечений. Поэтому ими так и не выработалось никакой общей методы или стиля. Общность скорее возникала во внимании к невидимому, в попытке передать, выразить невыразимое.
Содружество метаметафористов давно уже распалось и, что самое печальное, замолчало (об этой ситуации см. мое эссе "Молчания" в журнале "Знамя", 1997, # 12), члены его превратились в безмолвных попутчиков и созерцателей. Активно продолжают работать разве что Аркадий Драгомощенко и Владимир Аристов (Илья Кутик пару лет назад неожиданно выдал протуберанец книжки, посвященной смерти своего кота, и снова куда-то пропал). Но странная закономерность: писатели, сохраняющие остатки метонимической поэтики, с каждым годом работают все лучше, все глубже и содержательнее. Именно поэтому творческая активность Аристова кажется мне значительнее и интереснее, нежели многозначительное молчание его коллег.
IV. В первом приближении, это напоминает разреженный воздух американских модернистов или соприродные гармонии японцев-китайцев. Однако эти русские стихи восходят к совершенно другим источникам, имеют совершенно иную страну происхождения. Обрывки впечатлений складываются здесь от полноты чувств (прямо противоположной оказывается метода Геннадия Айги), когда, казалось бы, разрозненные впечатления возникают, как узелки, на пересечении невидимых воздушных потоков, своим появлениям обнаруживая тайные и подспудные связи и сочетания между разрозненными сущностями и явлениями. И еще. В основе метареалистической поэзии - полистилистика полнозвучного симфонического оркестра, в который русская поэзия превратилась после двух столетий усиленного, ускоренного развития. Весь этот джаз, весь этот лес, вырастающий, встающий за каждой строкой шум, состоящий из перекличек и подробного неба. Для того, чтобы стихи Аристова заработали во весь голос, необходимо включить все перепутанные между собой провода и проводочки, словом - все жизни, все жизни, клубок, кусок дымящейся совести, важными испарениями которого мы тут, во дни тягостных раздумий, эпидемий острых респиратурных, все и дышим. Так созревает имаго отечественного стихосложения, помноженное на особенности современного мышления, искореженного информационной травмой и экологическим неблагополучием (аллергии и экземы густых металлургических лесов). И - на особенность современной эпистолы, дробной, разорванной, смятенной... В ситуации, когда главной проблемой поэзии оказывается исчерпанность тематического диапазона, когда труднее всего - найти повод к простому поэтическому высказыванию, идея создавать портреты состояний оказывается выигрышной и продуктивной. Близкой абстрактной живописи, например, абстрактному экспрессионизму. V. Несмотря на творческую активность, Владимир Аристов до сих пор оказывается самым невостребованным, неизданным, неявным. Он последний из метаметафористов держится поля неофициальной культуры (если таковое еще осталось). Две его книжки вышли в окраинных, полулюбительских издательствах ("Арго-риск" и "РИА Элинина"), тиражом 100 и 300 экземпляров. Эссе В.Аристова о снах и эйдосах публикуют также не самые тиражные (даже на фоне толстяков) и рейтинговые издания для новых умных - "Комментарии", "Арион" и "Митин журнал". Но, кажется, такое положение вещей вполне устраивает Владимира Аристова, который, как и положено истинному философу, проверяет стройность и строгость собственной доктрины стилем существования. В своем самом большом интервью журналу "Уральская новь" (1998, # 3, его легко можно найти в "Журнальном зале") Аристов так отвечает на вопрос о тактике держаться теневой стороны:
VI. Привычка к подпольной творческой (и какой угодно) жизни идет у Аристова от советского воспитания, ведь метаметафоризм (о котором широкая публика узнала из статьи Сергея Чупринина "Что за сложностью?" в "Литературной газете") возник и развивался в диалоге с растительной простотой советского образа жизни. Впрочем, как и другое великое (и тоже, к сожалению, последнее) течение в российской культуре - концептуализм. Непростые и запутанные отношения двух этих школ, скрытое их противостояние и онтологическая близость - тема особая, требующая еще одного новогоднего праздника.
Окраинным процессам, которые описывает Аристов, нужны приватность и сосредоточенность, которые не оставляют возможностей для участия в общей жизни. Именно поэтому, в том числе, поэт оказывается вне премиального движения: премии у нас никогда не давали за качество текстов, но, как правило, за социальную адекватность, мобильность или лояльность. В этом смысле, вершинным "достижением" Владимира Аристова является включение в 1999 году его имени в длинный список премии Андрея Белого, институции наиболее подходящей для поощрения его эфемерного, на глазах испаряющегося стиля. Именно эта самая нестойкость химических соединений, распадающихся на наших глазах, - главное достоинство и know-how поэтической методы поэта Владимира Аристова. VII. Нет, это не верлибр, сознание противится точным определениям, это даже и не белый стих, потому что рифмы, внутренние и традиционные, нет-нет - да встречаются, покалывают. Проще всего сравнить его стиль с джазом, однако, речь, в этом случае, должна идти не о музыке, но о ритме. И о колебаниях воздуха, вызванных сольными импровизациями. Перепад температур или атмосферного давления, разница агрегатных состояний, возникающих по ходу продвижения стихотворения от начала к финалу, - вот что здесь для меня особенно важно. Тот случай, когда начинаешь за здравие, а заканчиваешь уже на другом берегу эмоции, мысли или впечатления. Тексты Аристова похожи на брикеты подтаявшего пломбира: уже более нет никакой внутренней жесткости, края подтаяли, форточка второй скобки все время остается открытой, превращаясь в отсутствующее многоточие, в прореху на месте знаков препинания. И хвойные иглы редких рифм, встречающихся вне всякой системы, комочками в манной каше. Так нарушается причинно-следственная связь, делая произведение обратимым, закольцованным: словесная и образная вязь столь сложны, что пока доберешься до середины, наверняка забудешь свои дебютные впечатления. Мне кажется, кризис современного стихописания, во многом завязанного на гладкопись, технически можно преодолеть сочетанием каких-нибудь разных, противоположно направленных поэтик, условно говоря, Бродского и Айги. Нечто подобное, конечно, уже делает Дмитрий Александрович Пригов, но мы же знаем, что этот (приговский) остров необитаем...
Поэтика Аристова и лежит на пересечении регулярного стихосложения (тексты его вторичных поэтических призраков еще не растеряли) и экзистенциально насыщенных пауз, лакун и зияний. Внутренняя кристаллическая решетка распалась, высвободив необходимое количество энергии, именно этими излучениями стихи еще живы, именно поэтому они еще шевелятся. Так как читатель обречен отставать от работающего на опережение автора - дискурс внутри строфы уже изменил очертания, но инерция читательского ожидания запаздывает, фиксируя изменение чуть позже, чем сам автор. Так и возникают все эти питательные, питающие машинку разгадывания шифров несовпадения, в зазоры которых набивается всяческий эзотерический мусор.
VIII. Ближайшими родственниками Владимира Аристова по симфоническому оркестру оказываются Аркадий Драгомощенко и Елена Шварц. Полузатонувшая Атлантида пыльного питерского существования ("Здесь только люди живы") оказывается родной и близкой. Сочетание органики и расчета - вот что делает Аристова двоюродным санкт-петербужцем. Город-план, победивший геометрию и превратившийся в одну медленно испаряющуюся руину, на камнях которой вырастают порой странные цветочки... Первым близость Драгомощенко и Аристова отметил еще Михаил Эпштейн, который выделил внутри метаметафоризма "континуализм": организацию внутри текста особых стилистических и информационных потоков и завихрений, образующих вокруг себя особенные хронотопы одновременного движения сразу в обе стороны (об этом см. выше). Но еще более существенна, в данном случае, родственность В.А. растительной поэтике Елены Шварц, чья дикопись последнего времени (но и не только последнего) выращивается как растение, цветет точно цветок, пузырится запущенным садом, тянется навстречу теплу и солнечному свету - гибкая, сочная, алогичная. Сбои и нарушения, неправильности, непростительные уже даже графоманам, но организованные и аранжированные в изысканные композиции, - вот что сообщает таким стихотворением силу и радость собственного существования. Несмотря на погоду за окном, когда снег, лед и прочие атмосферные явления прилежно заштриховывают улицу. Однажды кулисы заморозков раскроются: на выжженных морозом пространствах зашевелится, заплещется иная жизнь. И мы увидим небо в алмазах (звезда с звездой - могучий стык), угольная пыль превратится в основу новой грифельной оды, кто-нибудь возьмет да и наберет ее на своей навороченной клавиатуре. Плод, который нарывал еще в стихотворении у Мандельштама, возьмет да и свалится на чью-нибудь молодую да светлую голову. Владимир Аристов уже сегодня рассчитывает траекторию его - нет-нет, не падения, - полета. IX. Кода * * * Свет в решетку течет. |