Светлана Кекова.

"По новым чертежам". "Знамя" #11, 2001

Публикация Кековой состоит из двух циклов. Первый назван "У Татарского вала". "Татарский вал" - это крайне неопределенный топоним. Татарским валом называют самые разные места Восточной Европы. Это одно из названий пограничного укрепления в Тамбовской области, сооруженного в семнадцатом веке для защиты от вольной степной конницы. Это другое укрепление - рядом с рязанским кремлем, и третье - на Керченском полуострове. Сказать, какой именно из этих (или других) Татарских валов имеет в виду Кекова, невозможно. Поскольку -

Что-то воинов мало у Татарского вала,
и забыты они, и убиты.
Их нетленные кости спят на нищем погосте,
виноградной лозою увиты.

И дальше:

волнуют крики чаек, плеск волны,
песок зернистый и сухой ковыль,
которым зарастает вал Татарский,

и где-то близко с Татарским валом

"В лесу пустом и голом мороз побил рябину"
"Осины молча стынут, берез белеют свечи".

Лоза, ковыль, рябина-осина-береза. Не получив определенности пейзажа, Татарский вал перестает быть реальным местом на земле, но становится "местом невидимой встречи", и встречи отнюдь не мирной.

Положение на границе крайне неустойчиво. Топонимическая, пейзажная, вещная реальность обладает собственной логикой и собственной достоверностью. На нее можно опереться. Кекова, однако, от этой опоры отказывается. Пространство чистой спекуляции тоже обладает замкнутостью и надежностью, хотя и другой - формально-логической. Кекова отказывается и от нее: ведь Татарский вал не только абстракция столкновения добра и зла в пространстве-времени, но и место (места) на земле. Этот Татарский вал и предмет и абстракция одновременно. Двигаясь по этой складке, очень легко соскользнуть в пустоту.

Но Григорий Кружков, справедливо, на мой взгляд, замечает: "Если... говорить не о метафизическом переливании из пустого в порожнее, которого в текущей поэзии хоть пруд пруди, а о тяжелой воде метафизики, которой не так уж много в этом пруду, то наивысшую концентрацию оной я нахожу в стихах Светланы Кековой. Новы не только сочетания ее концептов, но и многие из них в отдельности..." В определенном смысле Татарский вал и есть такой новый концепт. Ведь какова природа концепта? Он состоит из конкретных слов, имеющих собственное уникальное значение, свою словесную реальность, и в то же время эти слова так пригнаны друг к другу, что это свое значение они частично утрачивают, отливаясь в единый семантический блок.

Жизнь раскололась, как пустой сосуд,
и на снегу лежит осколков груда.
Грядет не Новый Год, а Страшный Суд,
и все же мы надеемся на чудо.

Есть ли в этом четверостишии хоть одно новое слово? Кажется, все уже было стократно. Но нет, это слово есть. Это - "и все же", чья влажность делает все высказывание живым и единым целым. Чтобы стать бетоном, смесь песка и цемента нуждается в воде.

---

Александр Ревич.

"Выпита полная чаша...". "Дружба Народов" #11, 2001

Точные и трогательные слова о стихах Ревича были сказаны на форуме "Русского журнала" (37676. Арутюнов 14 декабря, 2001 - 14:46): "Подборка Ревича в последней "ДН" внезапно (не ожидал просто) дала позабытое ощущение поэзии - просто стихи о том, что мир хрупок, а высокое сожаление очищает. Старческая слеза вдруг уместна - то ли вижу его, хромающего к своей машине, пережившего буквально накануне клиническую смерть, отпевание, но наутро приехавшего вести семинар (и проведшего-таки!), то ли вообще они, фронтовики, сделаны искреннее и понимают действительно больше многих... Бывает, сочтешь человека клиническим переводчиком, читаешь насквозь, только чтобы принять к сведению, а тут... ...И как будто ничего особенного, но словно морозного воздуха после духоты".

Та хрупкость, о которой говорит автор поста, подчеркивается вибрирующей тонкой трещиной, которая идет не по тексту только, но и по миру, который воплощается в стихах Ревича. Эта вибрация рождает звенящий, дребезжащий, высокий звук.

Тех лет трамвайный перезвон
доносится, и все трезвонит
отчаявшийся телефон
в жилье, где больше никого нет...

подъезд, ступени, дверь в тени
и шаг на выдохе и вдохе.
и только руку потяни
к звонку дверному сквозь эпохи.

Трамвай, телефон, дверной звонок. И "трепещущие скважины органа". И "визжали пилы, ржали кони". "И свист хлестал, как плетью по лицу". Эта трещина - нестыковка, неудобство, сбой, но именно сквозь нее сочится музыка и проникает свет.

---

Илья Фаликов.

"Под перекаты вороньего грая". "Новый мир" #12, 2001

Подборка Ильи Фаликова очень добротная. Но мне в ней не хватает сбоя, "грамматической ошибки". Хочется, чтобы строка "киксанула", как теннисный мячик, после удара уходящий куда-то за трибуны - вместо того, чтобы лечь аккуратно в корт. И игрок сокрушенно качает головой, и становится понятно, что он не машина для ударов по мячу, а живой человек, и у него есть нервы, и ему не всегда с ними удается справиться.

В стихах Фаликова не к чему придраться. Они написаны очень ровно. Лексика - современно-литературная, в меру приправленная медицинской терминологией - "эпикантус", "ранитидин", строфика - отчетливая, ритм правильный - без провалов и выпадений.

Перемолоты старые книги машиной,
золотые обрезы померкли во мраке.
Мировое скитальчество нитью единой
серебрится в руках у ткачих на Итаке.
Академик Саврасов на туче грачиной
видит сквозь эпикантус последние знаки.

Но когда в стихотворении "Свищут, блещут косы. Веет сеном" возникает легкая рябь ассонансной рифмофки, это кажется глотком свежего воздуха.

Неопубликованным, забытым
хорошо запрятаться за бытом,
совершенно не литературным.
Хорошо лежать в траве забвенья,
услаждая орган слухозренья
платиновым небом и латунным.

"Латунным" - хорошо. Но, может быть, и достаточно? Может быть, нет необходимости в драгоценной платине? Этим стихам не то что чего-то не достает, нет. У них, напротив, всего слишком много. Или слишком велик запас прочности, или они ведут сразу во все стороны света и потому не трогаются с места.

---

Марина Тарасова.

"Свеча в сугробе". "Новый Мир" #12, 2001

Три старца молятся в скиту,
всю ночь свеча горит в сугробе,
зима, подобная киту,
качает их в своей утробе.

Эта свеча не растопит снег, не растопит лед, не приблизит весну, но она противостоит общему холоду и мраку. Свеча в сугробе - молитва трех старцев. Может быть, ей одной живы и мы.

Тема "Ионы" вообще актуальна для последних номеров "Нового мира": роман Анатолия Кима - "Остров Ионы" в 11 и 12 номерах, стихи Олега Чухонцева в 11 номере "Вот Иона-пророк, заключенный во чреве кита", и вот та же тема у Тарасовой. Может быть, это и не совсем случайно?

---

Владимир Блинов.

Стихотворения из повести "Стук бамбука". "УРАЛ" #12, 2001

Владимир Александрович Блинов - родился в 1938 г. в Свердловске. Автор нескольких книг стихов и прозы. Член Союза писателей России, член Союза архитекторов. Профессор Уральской архитектурно-художественной академии. Живет в Екатеринбурге. (Сообщает журнал "УРАЛ".)

Владимир Блинов пишет стилизации под хайку и танка. Как бы я ни относился к подобного рода стилизациям (а отношусь я к ним очень сдержанно - мне время от времени кажется, что это какая-то ненастоящая поэзия), - тем не менее стихи Блинова совершенно живые.

* * *
Завтрак окончен. Гляжу на тебя.
Братья медлят. Сосед не уходит.
Улыбаешься заспанно, потянулась.
Кефир не отерла с губ.

* * *
На упругом шнуре, на июльском ветру -
Множество трусиков гимназисток,
Будто флаги великих держав:
Девчонки, салют!

И "кефир" - получился, и "трусики" - удались.

* * *
Письмо прочитал, загрустил:
Три декады до встречи с тобой:
В конверт заглянув,
Золотистый нашел волосок,
Как пружинка, упругий.
И совсем несоленый на вкус.

Это - поэзия: в кефире на губах, в несоленом на вкус волоске. Может быть, действительно, именно минималистский верлибр лучше всего подходит для таких непреднамеренных штрихов бытия. Блинов совсем не старается соблюдать ни слоговою меру, обязательную для дальневосточной силлабики, ни число строк, и стихи от этого только выигрывают. Не знаю, как бы я воспринял тыщи полторы таких стихотворений, а в малых дозах - просто хорошо.

---

Время учета цыплят. Премиальный сюжет.

Все литературные премии можно очень условно поделить на два типа: "дебют" и "триумф".

Самая известная премия второго типа в России - собственно "Триумф". Это награда, вручаемая по совокупности заслуг, сразу за все выдающиеся достижения лауреата в родной словесности. Эта премия ничего не добавляет ни писателю (кроме 50 000 "зеленого бабла", как говорит Вячеслав Курицын, что совсем неплохо, но для безбедного существования все-таки маловато), ни, самое главное, читателю. Она никого и ничего не открывает. Просто подводится своего рода итог, и писателю говорят: ты хорошо поработал, мы тобой довольны. Эта премия не работает на литературу, она только тормозит процесс. Но это не значит, что такого рода премии не нужны. Они нужны как цель, как заданность, как то, к чему можно стремиться. Нобелевская - тоже премия типа "триумф". Эти премии действенны, пока писатель их не получил. Но чтобы они были действенны, их, к сожалению, нужно давать. Александр Агеев назвал "Триумф" почетной пенсией. Так, вероятно, и есть.

Премий типа "дебют" - много, как и должно быть. Это премии, призванные открыть автора или текст. Литература - это озеро в кратере потухшего вулкана. Само озеро довольно спокойное, там мало что происходит. Пересыхает помаленьку. Здесь признанные и принятые тексты признанных и принятых писателей. Здесь те произведения, которые не читают, а перечитывают. Отсюда черпают история литературы и школьные учебники. Но вокруг этого кратера кипит настоящее море страстей, непрерывно рождаются новые и новые литературные тексты, цель которых - перехлестнуть через высокий скальный барьер. Сделать это трудно или очень трудно. Подавляющему большинству претендентов это так и удастся. А позиция критиков, в том числе и тех, которые определяют, кому давать ту или иную премию, - как раз на гребне этого барьера. Они могут приоткрыть воротца для автора или для текста - и пропустить их в озеро нормального литературного существования. Все премии типа "дебют" не только могут, но и должны открывать новых авторов и новые тексты, в том числе и новые тексты авторов уже признанных. Писателю ведь приходится с каждой новой вещью брать барьер признания, правда известному и авторитетному это сделать несколько легче. Его, по крайней мере, прочтут. Но гарантий нет никаких, за редчайшими исключениями.

Сама премия "Дебют" призвана открыть нового, обязательно молодого автора. Открытие автора - это уже сама по себе чрезвычайно трудная задача, и не очень понятно, зачем ее нужно себе усложнять еще и возрастными ограничениями. Деление писателей на молодых - до 25 ("Дебют") или до 35 (малая премия "Москва-транзит") - и старых (все остальные), конечно, условно, просто потому, что возраст писателя не измеряется количеством прожитых лет. Имеет смысл только разделение новых и известных, и первым необходимо помочь забраться на скалу - кинуть сверху страховочную веревку.

Премия им. Аполлона Григорьева вручается за любое литературное произведение, опубликованное за последний год. Без различия жанра и невзирая на возраст или признанность писателя. То есть со своей точки зрения объявляет самое значительное литературное событие прошедшего года.

Поэты, попавшие в "длинный лист" в 2001 году: Ирина Машинская. Стихотворения. М., Издательство Елены Пахомовой, 2001, Алексей Пурин. Новые стихотворения. Прага-СПб. Изд. URBI 2001, Олег Чухонцев. Фифиа. Стихотворения. - "Новый мир", 2001, #11, Елена Шварц. Non dolet. Стихотворения. - "Знамя", 2001, #8, Глеб Шульпяков. Щелчок. Книга стихотворений. М., Издательство "Независимая газета", 2001.

На мой пристрастный взгляд, премию можно дать любому из них - стыдно не будет. Ирина Машинская, может быть, менее известна в силу своего географического удаления - она живет в Нью-Йорке, но добрые слова Владимира Гандельсмана и опыт моего собственного чтения ее книги "После эпиграфа" на "Вавилоне" и "Стихотворений", выдвинутых на премию, вполне успокаивает (а ведь когда бы я ее прочел, если бы не список номинантов "Аполлона Григорьева"!). Кого бы ни предпочло высокое жюри, это в любом случае было бы полезно для литературы - к номинированным стихам любого из этих пяти поэтов стоит привлечь внимание публики. Другое дело, что шансов ни у кого нет. Это - год прозы. Впрочем, даст Бог, я ошибусь, и кто-нибудь из поэтов попадет хотя бы в шорт-лист. Подождем.