"Новое литературное обозрение" #51

В прошлый раз (в прошлом году) мы сетовали на журнал "Звезда", который внезапно обрел концепцию в известных действиях по принципу: "Это дала, этого не дала", то есть внес некоторую последовательность в свою ущербную сетевую версию (дурной каламбур получился: сетовать на сетевую... но не нарочно). Теперь, с иного рода чувствами, открываем последний - 51-й номер "Нового литературного обозрения", который мы, казалось уже, потеряли: месяца три (а то и больше) "НЛО" в "Журнальном Зале" не обновлялся (равно как и "НЗ"). Это было тем более печально, что с предыдущим - 50-м "НЛО" вышла пренеприятнейшая история: оказалось, что редакция давала в Сеть статьи без примечаний (то есть фактически урезала авторский текст). И то была именно редакционная политика, и мы запоздало (но публично!) приносим свои извинения веб-мастеру "Журнального Зала" - она (Татьяна Тихонова) не виновата. Вернее, виновата не она.

Долгожданная сетевая версия 51-го "НЛО" явилась с примечаниями, за что всем спасибо. Все остальное - то есть "выборочный" принцип присутствия-отсутствия статей - по прежнему.

Итак, явившийся наконец в Сети 51-й "НЛО" заявляет проблемой номера "литературный канон". "Канону" ("канонам") посвящен отдел первый √ теоретический и отдел третий - практический. С неравным успехом. В теоретической подборке речь идет о "понимании термина "канон", закрепившемся в американской гуманитарной жизни последних десятилетий: в этом понимании термин "канон" синонимичен привычному для нас термину "классика" (из предисловия редактора отдела Сергея Козлова). Изучение канонизации предполагает изучение истории педагогических - и шире - образовательных и культурных стратегий. В открывающей отдел (и единственной из всего отдела - сетевой) статье Михаила Гронаса "Диссенсус: война за канон в американской академии 80-х - 90-х годов" "американское понимание канона" объясняется через ассоциацию "с каноном Священного Писания - идеальным типом закрытой авторитарной структуры", что "согласуется с расхожим представлением о культуре как религии Нового Времени, тем самым война за канон воспринималась как современный и "цивилизованный" аналог религиозной войны...". Соответственно, далее разворачивается противостояние правых и левых, в котором "канон" - в известном роде символ принудительной системы культуры и образования, что в свою очередь восходит к трактовке школы в понимании Фуко - как одного из институтов "надзора и наказания".

Таким образом, школьный "канон" становится одним из властных инструментов "управления населением". Об этом более подробно в следующей статье отдела (Марина Лоскутова. "Национальный канон в средней школе"), а Михаил Гронас сообщает парадоксальные сюжеты о войне "каноноборцев" и "канономольцев", о соперничестве "списков" и, в том числе, о ставшей бестселлером по ходу "канонической войны" книге Алана Блума "Закат американской мысли" (Closing of American Mind). Блум - консерватор-рационалист, его позиция сродни, кажется, антирелятивистским выступлениям Мих. Гаспарова: "Основанный в Америке политический режим обещал абсолютную свободу разуму - не всему на свете без разбора, а только разуму. Эта - наиважнейшая - свобода оправдывает все остальные виды свобод; на основании этой свободы и ради этой свободы, допускается множество отклонений. Такая открытость, которая отказывает разуму в его притязании на особое положение, разрывает тем самым пружину, приводящую в действие механизм режима". Это, вероятно, самый концептуальный аргумент правых, а кроме него именно правые по ходу полемики ввели в обиход пресловутый термин "политическая корректность". Как объясняет Михаил Гронас, то была "дразнилка, которую, как это часто бывает с дислогизмами, левые подняли на щит и стали употреблять вполне серьезно". В целом "Диссенсус" представляет "каноническую войну" как своего рода философский театр: "разыгранная в книгах, теледебатах и даже уличных шествиях кантовская антиномия вкусового суждения".

Михаил Гронас открывает подборку, и он же завершает ее - статьей совершенно иного порядка ("Безымянное узнаваемое, или Канон под микроскопом"), где дает собственное определение канона:

Под "каноничностью" я понимаю меру повторяемости, воспроизводимости в культуре: насколько часто некоторый текст читается, перечитывается, упоминается, цитируется, интерпретируется на протяжении исторически значимого отрезка времени.

Таким образом, "механизм каноничности" понимается не как "институциональный" ("властный инструмент...") и не как "эстетический" (вкусовое суждение). Сам автор называет этот принцип "статистическим" и далее объясняет свой "канон" как "мнемотехническую систему" ("объект культурного воспроизводства"). В качестве примера подробнейшим образом анализируется батюшковская "память сердца".

(Заметим, что автор удивительно точно выбрал "канонический объект описания": пока я подбирала ссылку на Батюшкова, Яndex выдавал мне "крылатые слова на букву П", "золотые россыпи мудрости", некоторое количество "пушкина", одного Шекспира ("Как верно заметил Шекспир, "память сердца сильней рассудка памяти печальной") и одного "Фауста", который написал следующее: О, память сердца, ты сильней, рассудка памяти печальной, вновь воскрешаешь давних дней восторг и пыл первоначальный!).

Четвертая статья теоретического отдела посвящена школьному канону романтизма (Андреа Лану. "Формирование литературного канона русского романтизма. На материале учебников и историй литературы (1822-1862)"). Этот автор сопоставляет русский литературный канон с польским на основании "учебных историй русской литературы" - русских и национальных. Трудно судить об объективности его выводов, поскольку сама по себе "мейнстримность" или "маргинальность" авторов учебников в расчет не принимается, между тем, можно ли говорить о каноничности применительно, скажем, к учебнику Аскоченского?

"Каноническая" подборка в отделе "Практика" отличается полным отсутствием терминологической вменяемости, поэтому понять, что имеют в виду под "каноном" ее авторы - от Томаша Гланца до Валерия Шубинского - удается не без труда. (Там, правда, есть подзаголовок: "Мой маленький канон: Проза", но все равно непонятно. В конце концов, скажи мне кто ты, и я скажу - каков твой канон.) Надо думать, эти "каноны" ближе всего к "эстетическому" определению (то есть вкусовому суждению), поскольку никаких попыток "институализировать" современную литературную ситуацию авторы не делают (и слава богу!). Кажется, все же речь по большей части идет о поколенческих "списках" и самоописаниях, а также о каких-то очень локальных внутригрупповых явлениях и тенденциях - "психоделическом реализме" Андрея Монастырского (Томаш Гланц. "Психоделический реализм: поиск канона") и о вкусовых предпочтениях Александра Гольдштейна и Игоря Смирнова. Первый, понятное дело, предпочитает авторов "Зеркала" (от Пепперштейна и Лейдермана до Ильянена и Могутина), второй заявляет сакраментальное: "После Аушвица можно было писать стихи, но после Сорокина прозой более не стоит баловаться". Впрочем список у Игоря Смирнова все тот же, и канон - от критика Курицына (единственного из критиков, кстати говоря, на которого ссылаются "беседующие". Хотя "беседуют" здесь Гольдштейн с Кукулиным, а Игорь Смирнов с Надеждой Григорьевой "диалогизируют" (sic!)).

Замыкающий "маленький канон" Валерий Шубинский ("В эпоху поздней бронзы"), похоже, понимает предмет ("базовый канон") как "содержимое книжной полки среднего интеллигента". В его собственном "каноне" ленинградские "восьмидесятники" - от Виктора Кривулина до Елены Шварц. Притом что в подзаголовке задана "Проза", Шубинский сбивается на материи более ему близкие, да и сам по себе "канон" в этих "заметках... о литературе десяти- или семилетия... как она сама себе виделась", кажется, притянут за уши.

В том же отделе продолжение цикла статей Ильи Кукулина "О русской поэзии 1990-х" (Текст II. "От перестроечного карнавала к новой акционности"). Здесь главный герой - Герман Лукомников (Бонифаций). Вообще, любопытно было бы вообразить себе будущих историков литературы, лет этак через пятьдесят реконструирущих нынешний "канон" по соответствующему отделу ведущего филологического журнала.

Между тем, центральный - исторический - отдел 51-го "НЛО" свободен от "канона", здесь свои темы - "Панславизм" и "эзотерика" русского символизма. Ольга Майорова продолжает цикл о "славянских празднованиях": за "Тысячелетием России" (1862) следует "Славянский съезд 1867 года: Метафорика торжества":

Съезд понимался его организаторами как прямое следствие и результат возрожденного культа Кирилла и Мефодия, как первый шаг к воссоединению славянских племен. При этом он превратился в театрализацию и зримое свидетельство славянского единения, сохранив то противостояние официальному новгородскому торжеству Тысячелетия России, которое таилось еще в погодинском замысле 1862 года. Место имперского нарратива русской истории заняла теперь история нации, что отвечало глубинным потребностям общества, стремившегося осознать себя как национальное единство по преимуществу.

В том же блоке впрямую примыкающая к "Славянскому съезду" статья Натаниэла Найта "Империя напоказ: Всероссийская этнографическая выставка 1867 года", исключительно интересная в силу новизны и неожиданности привлекаемого материала. Здесь о неизбежном конфликте и разочаровании, последовавшем от столкновения целей и интересов исполнителей, профессиональных этнографов и антропологов, с одной стороны, и политической риторикой организаторов - с другой. Так один из создателей экспозиции, русский зоолог А.П.Богданов видел задачу в "распространении основательных сведений в массе публики" на предмет науки антропологии, ибо "ни одно государство в свете не представляет такого интереса в изучении черепов различных племен, как Россия"... Что же до "демонстрации славянского единства", то черепа и этнография ей очевидно не способствовали.

В "символистском" блоке публикация Джона Малмстада "Из переписки А.Белого: Письма В.Э.Мейерхольду и З.Н.Райх", статья Г.В.Нефедьева "Русский символизм и розенкрейцерство", работа Веры Проскуриной о "магистральном" сборнике Вяч. Иванова - "Cor Ardens": смысл заглавия и эзотерическая традиция", и - единственная "оцифрованная": Рената фон Майдель. "Спешу спокойно...": К истории оккультных увлечений Эллиса". Статья, кстати, довольно веселая и неожиданная, что трудно предположить по сухому заглавию. Речь там о русских паломниках-штейнерианцах.

Наконец, "Библиография" представлена в сети двумя обзорами: Б.М.Витенберг - "Русские либералы во времена "мнимого конституционализма" (Обзор книг о русском либерализме) и Татьяна Дашкова - "Три истории: забавные игры русского постмодернизма" (Обзор книг о русском литературном постмодернизме). А кроме того - в 51-м номере материалы к библиографии Арбата ("Арбат в поэзии" Вяч. Мешкова), рецензии на книги о "русской Венеции", библиотечная социология (М.М.Самохина "Кто и что сегодня читает, и зачем им это нужно") и журнальные обзоры (представлены "Иерусалимский журнал" и "Контекст-9").

• Ирина Прохорова. О научной смелости и интеллектуальной растерянности
• Мария Майофис. Смена поколений