Русский Журнал
/ Круг чтения / Периодика www.russ.ru/krug/period/20020318_bulk.html |
Журнальное чтиво: выпуск 74 "Знамя" #2, #3, 2002 Инна Булкина Дата публикации: 18 Марта 2002 Как и обещано, 2-й и 3-й номера "Знамени", где поэзия, как это часто бывает в "Знамени", побеждает прозу по всем статьям. В мартовском номере большая подборка Михаила Айзенберга "Не плотнее ветра", где "телесность", "плотность", "ветер" и "воздух" - в самом деле, ключевые слова. Причем, кажется, этот воздух сгущается вместе с темнотою, и речь тоже сгущается и твердеет "как пословица". Здесь очень много о заметности-незаметности границ между чужим и своим, между жилым и нежилым, о "небесной пропасти" и птицах из "Слова о полку...". Где же любовь? Не плотнее ветра Еще в февральском-мартовском "Знамени" стихи, присланные из Америки. И это "женские" стихи. Там все больше про сны, которые кончаются в Москве, где:
(Хельга Ольшванг из Нью-Йорка) А вот еще:
(Зоя Велихова из Арлингтона, штат Вирджиния) И, наконец, Ирина Машинская из Нью-Йорка же: Петр и Павел час убавил. Там же, во втором номере, большое стихотворение Николая Байтова "О моем шурине" и, в продолжение женско-эмигрантской темы "Беженские элегии" Ольги Хвостовой (Ольга Хвостова - тоже эмигрировала: из СССР в Россию, из Таджикистана в Краснодарский край). Завершает поэтический отдел 2-го номера архивная публикация Давида Самойлова - стихи 40-50-х. В качестве большой прозы в двух последних номерах "Знамени" пара-металитературный роман Дмитрия Рагозина "Дочь гипнотизера". Курортный роман скучающего литератора, который разворачивается в какие-то временные и метафизические бездны. На некотором сайте под претенциозным названием "Директория реальной литературы" я прочла про Дмитрия Рагозина следующее: "Рагозин - свободный человек, пишущий о свободных людях для свободных людей... Главный прием Рагозина - одноразовое мельканье. "Прервалась связь времен" - распалась Большая Система, когда Случайное плавно перетекало в Необходимое. Поток снова разделился на рукава. И современный автор бьется с другою шекспировской цитатой, украшая ее вопросительным знаком: мол, ежели это бред, то в нем есть система, да? Правда? Имеется?" Может, и имеется. Кто рискнет дочитать роман про "дочь гипнотизера" до конца, тому будет щастье. Всего на "директории реальной литературы" три реальных литератора: кроме Дмитрия Рагозина, это еще Алина Витухновская и Владимир Сорокин. "Знамя" не в меньшей степени, чем "НМ", дорожит своими дебютантами. Правда, здесь другие герои. К слову сказать, Дмитрий Рагозин дебютировал в "Знамени" в прошлом году и, кажется, был премирован за дебют. В последних номерах "Знамя" представляет еще нескольких молодых дебютантов. Новый "григорьевский" лауреат Андрей Дмитриев рекомендует здесь двух молодых прозаиков - Романа Волкова и Сергея Чугунова, которые пишут "скоморошьим сказом, причем в соавторстве, причем выходит это у них очень смешно, Маканин удивил меня своей проницательностью, уверенно предположив: "Они из Пензы". Затем пояснил: "У них там, в Пензе, сказ - обычный способ общения". Я в Пензе, к сожалению, не бывал, но поверил Маканину на слово, тем более что сказ "Сермяжной сказки" и впрямь на редкость органичен". В "Сермяжной сказке" речь про два королевства, в одном - распрекрасные король с королевишной и дочкой Доллечкой, и жизнь там - сплошная карамелька. А другое королевство никудышнее, "короля там не было, зато принц был. Плохой он был человек, говно, а не принц. Гор-дон звали. Длинный был, как циркуль, злющий и голодный всегда. Наверное, у него глисты были. Зато сапоги носил самого распоследнего размера. Все и думали: раз нога здоровая, значит, и ума много. Ан нет: раз на ежиной лепешке поскользнулся, упал и вылетел из сапогов. И тут-то все увидели, что у него нога с тараканью лапку, если три носка шерстяных надеть". Народ там был тоже несимпатичный, из зверей - одни ежи с колобками. Но в конце вроде побеждает любовь, и все пишут друг другу стихи. Такие, например:
Другой дебютант "Знамени" - Ильдар Абузяров с рассказами из цикла "Сказки мордовского леса". Сказа здесь нет, есть то, что некоторое количество времени назад, в предыдущую эпоху моды на все латиноамериканское, называли "магическим реализмом". В завершение разговора о прозе "Знамени": в качестве "малого жанра" имеем здесь в мартовском номере "Рассказики" Ольги Сульчинской - о схождении с ума, о любви к поэту Тимуру Кибирову и о других высоких материях. А в #2 Гриша Брускин с "Настоящим продолженным", которое, должно быть, следует из "Прошедшего времени несовершенного вида". (Рецензия Дмитрия Александровича Пригова на "Прошедшее время..." здесь же). Кроме того, в критике февральского номера отметим статью Натальи Ивановой про Александру Маринину и Владимира Путина ("Почему Россия выбрала Путина: Александра Маринина в контексте современной не только литературной ситуации"). Связь между двумя титульными персонажами, кажется, все же не так очевидна, как представляется автору, однако в самой статье много любопытных сведений. Как то: Александре Марининой посвящают парижские конференции пресловутые западные слависты. При этом, судя по цитатам из докладов, они там не о социологии разговаривают, а о традициях Достоевского. Между тем, сама Маринина вступила в соревнование с Людмилой Улицкой и написала семейную сагу:
Это был point из доклада Натальи Ивановой на той самой парижской конференции. Присутствовавшая там Маринина чрезвычайно обиделась. В свою очередь, "Конференц-зал" "Знамени" на этот раз посвящен самому "Знамени", его редакции и его премиям. Говорят лауреаты. Говорят, главным образом, вот что:
В отделе критики мартовского "Знамени" Анна Кузнецова ("Роман с цейтнотом") дает отповедь всем журнальным колумнистам - от Немзера до Бавильского, которые "романов не читают никогда", поэтому пишут про них плохо и мало. Анна Кузнецова пишет много и пересказывает подробно. Вопрос: есть ли это хорошо? "Литературный пейзаж" 2-го номера представляет Донецк, в "Незнакомом журнале", там же - саратовский "Performance: Представление", кажется, хороший журнал. Да и статья Галины Ермошиной о саратовском журнале - скорее образец для той же рубрики "Литературный пейзаж", зачастую скучной и "отбывающей номер" (каламбур невольный и неудачный). А в завершение, чтоб получилась какая-никакая "кольцевая композиция", я скажу о замечательной рецензии Бахыта Кенжеева на последний сборник Юрия Кублановского. Там речь о "заграничных стихах" русских поэтов: "...прославленная наша всемирная отзывчивость, с бодуна придуманная г-ном Достоевским, вещь достаточно мифическая. Наш взгляд на "заграницу" всегда отравлен памятью о бесталанном отечестве. (Ходасевич с его чеканно-беспощадными стихами о Берлине, Париже и Сорренто - то исключение, которое только подтверждает правило. Не он ли писал: "Я вижу скалы и агавы, а между них и мимо них - домишко старый и плюгавый, обитель прачек и портных...".)" Но более всего - о Юрии Кублановском, одном в двух лицах и... голосах. Вот первый:
А вот второй:
И в подтверждение - цитата из "второго Кублановского":
|