|
||
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь |
Обозрение С.К. #98 О "Берлинской флейте" Анатолия Гаврилова - "Октябрь" #2 Дата публикации: 26 Марта 2002 получить по E-mail версия для печати Появление "Берлинской флейты" Анатолия Гаврилова во втором номере "Октября" - событие. Хотя бы потому, что публикации Гаврилова редки - две тонкие книжечки за десять лет. Но мне трудно назвать другого писателя, который был бы настолько известен и настолько ценим среди знатоков при таком малом количестве опубликованных текстов. Жанр "Берлинской флейты" можно, наверно, определить как повесть. Русский музыкант, приглашенный каким-то международным фондом, приезжает в Германию в творческую командировку, живет здесь оговоренный срок, в конце срока сочиняет новую музыку и уезжает домой. Подобный пересказ будет точным, но к сюжету "Флейты" он имеет такое же отношение, как переплет книги к ее содержанию. Это обстоятельства места, времени и действия - и только. Все дело в том, как распоряжается Гаврилов с этим сюжетом. Точнее, как записывает его. Текст "Флейты" представляет собой запись слов, словосочетаний и фраз, произносимых героем, точнее, произносящихся в нем. Перед нами как бы внутренний монолог. Именно - как бы. Монолог всегда к кому-то обращен. Хотя бы к самому себе. То есть человек делает усилие отделиться от самого себя и самому себе рассказать про себя. Монолог как зеркало. Монолог "Флейты" ни к кому не обращен. Этот монолог похож на рефлекторное говорение - непроизвольная констатация места, времени, физического и психического состояния, мелькнувшего воспоминания. Между говорящим (точнее, тем, у кого вырываются эти как бы полубессвязные словосочетания) и произносимым нет "рефлексивного зазора", человек, возможно, и сам не слышит, что говорит вслух. Писатель предлагает нам сначала почувствовать и непосредственно пережить состояние героя - его заторможенность, страх, напряжение, сосредоточенность, - а уже потом увидеть его и сориентироваться в его ситуации. Первые страницы "Флейты" - это, разумеется, экспозиция, но и - музыкальное вступление. Запись отрывистых, непроизвольно вырывающихся слов и фраз я бы сравнил с нотной записью, где интонационный рисунок, на котором лежит чуть ли не основная - особенно в начале - тяжесть повествования, выверен до четверти тона. Мебель, цветы, картины, пианино, чемодан. Постепенно, осваиваясь в ситуации, мы уже сами начинаем оформлять пережитое и увиденное в образ героя. Музыкант. Немолод. Видимо, болен. Плюс неуравновешенность и зависимость от спиртного - в обрывке разговора с женой по телефону мы слышим ее страх за него. Была страшная травма - его избили, оглох на правое ухо, помнит счастливое (под морфием) воодушевление от холодного, отраженного снегом за окном, света на стене больничной палаты. Он постоянно прислушивается, вернется ли к нему жизнь, то есть это мы сначала думаем, что - "жизнь", потом понимаем - музыка. Герой с трудом переносит смену обстановки, с трудом осваивается с собой, живущим в Берлине. Это та физическая слабость и душевная неуравновешенность, когда человек остается один на один с тем главным, что в нем. В данном случае - один на один с музыкой; у героя не осталось никакой другой жизни, чтобы заслониться ею от музыки. Можно было бы сказать, что герой Гаврилова почти персонифицирует само тело музыки, и персонификация эта доведена здесь до уровня почти физиологического. Изображаемый в повести поток сознания (и подсознания) оформлен не только физической жизнью героя, но и той музыкой, которая пока еще начинается в нем. И вот тут окончательно оформляется сюжет "Флейты" - мы наблюдем и одновременно переживаем вместе с героем самое сокровенное: созревание музыки - жизнь того душевного органа, в чьем ведении творчество. Чем определяется напряжение героя в повести? Одна из составляющих его - тоска по учителю и другу, мука от сознания их разъединенности. Судя по отрывистым воспоминаниям, ученичество героя было тяжким, было почти рабской зависимостью от учителя, против которой герой, видимо, бунтовал. И наконец услышал: теперь ты свободен, делай, что хочешь. И вот он на свободе, но свобода сразу же стала сиротством. Горечью отторжения. А точнее (в чем, может быть, и сам герой не в силах себе признаться) страхом перед тем, с чем остался один на один, - перед музыкой, перед жизнью в себе. Избавлением от этого страха, от этого сиротства и становится акт творчества, который мы переживаем с героем в "Берлинской флейте". Музыка живет в герое с самого начала. Собственно, внутренняя зажатость героя, душеная косноязычность, глухота и слепота героя в начале "Флейты" - это просто неразвернутость в нем будущей музыки. Герой уже чувствует ее присутствие, но он еще не обрел той степени уверенности в себе, которая обеспечивает безошибочность жеста. А в обращении с музыкой необходима прежде всего точность, потому что: Сдвиг на полтона вверх - пепел, зола. Мука героя - вот этот процесс выбраживания в нем музыки, дозревание до безошибочности жеста. Она изводит его, как физическая слабость. Как похмельное бессилие. Молчи. И в конце повествования по законам композиции музыкального произведения тема, сгущаясь и набирая изнутри силу, наконец оформляется, воплощается - нажитая героем музыка ложится на партитуру. Цикл завершен. Наступает тишина. Георгий пылесосит квартиру, Моника на работе, дождь моросит за окном. Мир соединился. Даже несмотря на то, что герою сообщили, что учитель и друг его умер. ... его уже нет. Меня сейчас не смущает, что я вынужден передразнивать Гаврилова, подробно пересказывая его сюжет, вместо того, чтобы дать несколько коротких внятных формулировок, как принято в критике: "поток сознания", "имитация интуитивного письма", "добычинский минимализм", "экспрессивность" ну и проч. Но и эти все формулировки будут здесь, на самом деле, метафорами, только с претензиями на некую универсальность. Поэтому я лучше выступлю в роли непосредственного читателя, пересказывающего прочитанное. Большого урона тексту Гаврилова это принести не сможет. Это необыкновенно емкая проза; емкая в том смысле, что почти каждый читающий прочитает в ней про свое, и это "свое" там наверняка будет присутствовать. Может показаться, что сделанное Гавриловым в этой прозе - необыкновенно просто. Кажется, что прием его легко будет повторить. И может быть, действительно - легко. Точнее, легче, чем самому родить вот эту форму. Так же легко, как было последователям Брака и Пикассо 20-х. И жуликоватые потомки одаренных эпигонов Пикассо приносили кубистические композиции своих дедушек к уже старому Пикассо и просили авторизовать холсты для аукциона, а Пикассо чесал лысину и говорил: "А кто его знает, это очень похоже на то, что я делал тогда. Может, и правда - мое", - и со спокойной совестью ставил на холсте подпись. Но не думаю, чтобы это было на самом деле легко. Могу только предположить наличие эпигонов. А сделать то, что делает в этой прозе Гаврилов, как мне кажется, трудно невероятно. Он возвращает слову его вес. Плотность, глубину, богатство смыслов и их оттенков, запах и цвет. Листья у него - это листья. Луна - это луна. Во всем объеме обозначенного словом образа и понятия. Гаврилову достаточно самых простых эпитетов ("...дерево за окном зеленое, штора зеленая, занавеска с люрексом, стол белый, кресло черное, вино красное"). Да он, собственно, и без эпетитов обходится. Ему не нужно подробно прописывать слово, чтобы оживить его. Эмоциональное напряжение, созданное им в тексте, само оживляет слово. Потому так скупа внешне проза "Флейты". И потому так приближена в обращении со словом, с повтором, с интонацией - к поэзии. ...И в заключение - личное признание: ╚Берлинская флейта╩ - один из самых замечательных художественных текстов, которые я прочитал за последние лет пять. поставить закладку написать отзыв
|
sk@russ.ru |
|
||