Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Обозрение С.К. #98
О "Берлинской флейте" Анатолия Гаврилова - "Октябрь" #2

Дата публикации:  26 Марта 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Появление "Берлинской флейты" Анатолия Гаврилова во втором номере "Октября" - событие. Хотя бы потому, что публикации Гаврилова редки - две тонкие книжечки за десять лет. Но мне трудно назвать другого писателя, который был бы настолько известен и настолько ценим среди знатоков при таком малом количестве опубликованных текстов.

Жанр "Берлинской флейты" можно, наверно, определить как повесть. Русский музыкант, приглашенный каким-то международным фондом, приезжает в Германию в творческую командировку, живет здесь оговоренный срок, в конце срока сочиняет новую музыку и уезжает домой. Подобный пересказ будет точным, но к сюжету "Флейты" он имеет такое же отношение, как переплет книги к ее содержанию. Это обстоятельства места, времени и действия - и только.

Все дело в том, как распоряжается Гаврилов с этим сюжетом. Точнее, как записывает его.

Текст "Флейты" представляет собой запись слов, словосочетаний и фраз, произносимых героем, точнее, произносящихся в нем. Перед нами как бы внутренний монолог. Именно - как бы. Монолог всегда к кому-то обращен. Хотя бы к самому себе. То есть человек делает усилие отделиться от самого себя и самому себе рассказать про себя. Монолог как зеркало. Монолог "Флейты" ни к кому не обращен. Этот монолог похож на рефлекторное говорение - непроизвольная констатация места, времени, физического и психического состояния, мелькнувшего воспоминания. Между говорящим (точнее, тем, у кого вырываются эти как бы полубессвязные словосочетания) и произносимым нет "рефлексивного зазора", человек, возможно, и сам не слышит, что говорит вслух.

Писатель предлагает нам сначала почувствовать и непосредственно пережить состояние героя - его заторможенность, страх, напряжение, сосредоточенность, - а уже потом увидеть его и сориентироваться в его ситуации. Первые страницы "Флейты" - это, разумеется, экспозиция, но и - музыкальное вступление. Запись отрывистых, непроизвольно вырывающихся слов и фраз я бы сравнил с нотной записью, где интонационный рисунок, на котором лежит чуть ли не основная - особенно в начале - тяжесть повествования, выверен до четверти тона.

Мебель, цветы, картины, пианино, чемодан.
Луна появляется из-за высокой черепичной крыши.
....
Солнце светит в окно, птицы поют, мебель, цветы, картины.
Георгий зовет завтракать.
Завтракали на кухне, вдвоем.
После завтрака лег.
...Мебель, цветы, картины.
Стены, окно, потолок.....
Луна смотрит в окно.
Свет отражается, уходит в другие миры.
По условиям приглашения я должен здесь что-то сделать.
Солнце светит в окно, дети идут в школу, строители возводят леса у дома напротив, птицы поют, дерево за окном зеленое, штора зеленая, занавеска с люрексом, стол белый, кресло черное, вино красное.

Постепенно, осваиваясь в ситуации, мы уже сами начинаем оформлять пережитое и увиденное в образ героя. Музыкант. Немолод. Видимо, болен. Плюс неуравновешенность и зависимость от спиртного - в обрывке разговора с женой по телефону мы слышим ее страх за него.

Была страшная травма - его избили, оглох на правое ухо, помнит счастливое (под морфием) воодушевление от холодного, отраженного снегом за окном, света на стене больничной палаты.

Он постоянно прислушивается, вернется ли к нему жизнь, то есть это мы сначала думаем, что - "жизнь", потом понимаем - музыка.

Герой с трудом переносит смену обстановки, с трудом осваивается с собой, живущим в Берлине. Это та физическая слабость и душевная неуравновешенность, когда человек остается один на один с тем главным, что в нем. В данном случае - один на один с музыкой; у героя не осталось никакой другой жизни, чтобы заслониться ею от музыки. Можно было бы сказать, что герой Гаврилова почти персонифицирует само тело музыки, и персонификация эта доведена здесь до уровня почти физиологического. Изображаемый в повести поток сознания (и подсознания) оформлен не только физической жизнью героя, но и той музыкой, которая пока еще начинается в нем.

И вот тут окончательно оформляется сюжет "Флейты" - мы наблюдем и одновременно переживаем вместе с героем самое сокровенное: созревание музыки - жизнь того душевного органа, в чьем ведении творчество.

Чем определяется напряжение героя в повести? Одна из составляющих его - тоска по учителю и другу, мука от сознания их разъединенности. Судя по отрывистым воспоминаниям, ученичество героя было тяжким, было почти рабской зависимостью от учителя, против которой герой, видимо, бунтовал. И наконец услышал: теперь ты свободен, делай, что хочешь. И вот он на свободе, но свобода сразу же стала сиротством. Горечью отторжения. А точнее (в чем, может быть, и сам герой не в силах себе признаться) страхом перед тем, с чем остался один на один, - перед музыкой, перед жизнью в себе. Избавлением от этого страха, от этого сиротства и становится акт творчества, который мы переживаем с героем в "Берлинской флейте".

Музыка живет в герое с самого начала. Собственно, внутренняя зажатость героя, душеная косноязычность, глухота и слепота героя в начале "Флейты" - это просто неразвернутость в нем будущей музыки. Герой уже чувствует ее присутствие, но он еще не обрел той степени уверенности в себе, которая обеспечивает безошибочность жеста. А в обращении с музыкой необходима прежде всего точность, потому что:

Сдвиг на полтона вверх - пепел, зола.
Сдвиг на полтона вниз - пепел, зола.
Тень слева, тень справа.
Шум слева, шум справа.

Мука героя - вот этот процесс выбраживания в нем музыки, дозревание до безошибочности жеста. Она изводит его, как физическая слабость. Как похмельное бессилие.

Молчи.
Закрой рот и молчи.
Это утро или вечер?
Где я нахожусь?
Что я здесь делаю?
Почему я на полу?
Почему штаны мокрые?
Стены, окно, потолок.
Потолок, стены, окно.
Георгий спрашивает, не нуждаюсь ли я в помощи.
Спасибо, не нуждаюсь.

И в конце повествования по законам композиции музыкального произведения тема, сгущаясь и набирая изнутри силу, наконец оформляется, воплощается - нажитая героем музыка ложится на партитуру. Цикл завершен. Наступает тишина.

Георгий пылесосит квартиру, Моника на работе, дождь моросит за окном.
Дождь в Берлине, дождь в Москве, дождь в Афанасово.

Мир соединился. Даже несмотря на то, что герою сообщили, что учитель и друг его умер.

... его уже нет.
Только что сообщили.
Стены, окно, потолок.
Потолок, стены, окно.
Все уходит в высокий регистр, но тут же резко обрывается, и наступает гробовая тишина.
Что-то сделал.
Все же что-то сделал, флейту купил, уже дома.
Стены, окно, потолок.
Потолок, стены, окно.
Гудит и воет ветер за замерзшим окном.
Снова приснилось, что мы встретились там и обнялись, и мне стало так легко, как, наверное, никогда в жизни.

Меня сейчас не смущает, что я вынужден передразнивать Гаврилова, подробно пересказывая его сюжет, вместо того, чтобы дать несколько коротких внятных формулировок, как принято в критике: "поток сознания", "имитация интуитивного письма", "добычинский минимализм", "экспрессивность" ну и проч. Но и эти все формулировки будут здесь, на самом деле, метафорами, только с претензиями на некую универсальность. Поэтому я лучше выступлю в роли непосредственного читателя, пересказывающего прочитанное. Большого урона тексту Гаврилова это принести не сможет. Это необыкновенно емкая проза; емкая в том смысле, что почти каждый читающий прочитает в ней про свое, и это "свое" там наверняка будет присутствовать.

Может показаться, что сделанное Гавриловым в этой прозе - необыкновенно просто. Кажется, что прием его легко будет повторить. И может быть, действительно - легко. Точнее, легче, чем самому родить вот эту форму. Так же легко, как было последователям Брака и Пикассо 20-х. И жуликоватые потомки одаренных эпигонов Пикассо приносили кубистические композиции своих дедушек к уже старому Пикассо и просили авторизовать холсты для аукциона, а Пикассо чесал лысину и говорил: "А кто его знает, это очень похоже на то, что я делал тогда. Может, и правда - мое", - и со спокойной совестью ставил на холсте подпись.

Но не думаю, чтобы это было на самом деле легко. Могу только предположить наличие эпигонов. А сделать то, что делает в этой прозе Гаврилов, как мне кажется, трудно невероятно.

Он возвращает слову его вес. Плотность, глубину, богатство смыслов и их оттенков, запах и цвет. Листья у него - это листья. Луна - это луна. Во всем объеме обозначенного словом образа и понятия. Гаврилову достаточно самых простых эпитетов ("...дерево за окном зеленое, штора зеленая, занавеска с люрексом, стол белый, кресло черное, вино красное"). Да он, собственно, и без эпетитов обходится. Ему не нужно подробно прописывать слово, чтобы оживить его. Эмоциональное напряжение, созданное им в тексте, само оживляет слово.

Потому так скупа внешне проза "Флейты". И потому так приближена в обращении со словом, с повтором, с интонацией - к поэзии.

...И в заключение - личное признание: ╚Берлинская флейта╩ - один из самых замечательных художественных текстов, которые я прочитал за последние лет пять.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 75 /25.03/
"Новое литературное обозрение" #52. Легко ли убить китайского мандарина; тень Цявловского; опыт об опытах - от Батюшкова до Борхеса.
Евгений Горный, Русский журнал в Лондоне /22.03/
Новый "Колокол", возродился там, где и был рожден, - в Лондоне, противопоставляемом Москве, как Гайд-парк - Лобному месту.
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #97 /19.03/
Философско-исторический гротеск Анатолия Азольского в жанре плутовского романа - "Новый мир", ## 3-4.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 74 /18.03/
"Знамя" #2, #3, (2002). Стихи, присланные из Америки, и Бахыт Кенжеев о заграничных стихах русских поэтов; "Сермяжная сказка" про короля с королевишной и принца Гордона; почему читатели Марининой голосовали за Путина.
Ревекка Фрумкина, Записки экспертов /15.03/
Вышедшие номера "Отечественных записок", оставаясь именно журналами, а не книгами, имеют шансы еще долго не устареть. Резоны многочисленны.
предыдущая в начало следующая
Сергей Костырко
Сергей
КОСТЫРКО
sk@russ.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru