В последних номерах "Звезды" литература, как это зачастую в питерском журнале бывает, всерьез проигрывает всему, что кроме. Причина даже не в исключительно слабом литературном отделе, а просто в очень хорошей non-fiction.

В февральском номере окончание "романа с Героем" - "Примуса" Михаила Чулаки. О том, что это роман о Герое (Герой - имя главного героя), мы уже писали прежде. Прием, видимо, призван обозначить "героя нашего времени", и наш "герой" - не Печорин, отнюдь. Похоже, роман писался несколько раньше, нежели вопрос о "герое нашего времени" и "лишнем человеке" в конце концов решился в пользу последнего. И, соответственно, устарел:

"В наше время Березовский значит для жаждущих успеха и богатства примерно то же самое, что для поколения Андрея Болконского значил Наполеон. Каково время - таков и кумир. Теперь Березовский на досуге дает премии самым утонченным деятелям искусств, которые клянутся, что счастливы, обретя свободу слова и творчества, - дает мелочь по своим масштабам, а самые утонченные берут и благодарят. Потому что Березовский стОит, условно говоря, сто миллионов, а эти - свои сто тридцать тысяч, которые он им кидает... Вот и выходит со всей очевидностью, что надо быть гением бизнеса, только так ты станешь хозяином самому себе и окрестной жизни тоже".

Итак, герой по имени Герой становится гением бизнеса, торгует пирамидами (буквально! то есть прием тот же, что и с именем персонажа), проходит огонь и воду, в финале его ждут медные трубы. Герой чуть ли не становится меценатом и заказывает "произведения искусства", где "героями" были бы "богатые и удачливые". Не исключено, что "роман о Герое" - первый такого рода опыт. Да, там еще есть одна сюжетная мелочь: Герой, чтобы доказать самому себе свою героическую сущность, сам заказывает и сам исполняет убийство. Жертва - негодяй, и, наверное, это должно решить какую-никакую моральную проблему. В завершение - хэппи-энд, зло наказано, Герой торжествует.

"Ну, конечно, он между нас - очень первый!" То была последняя фраза романа о Герое под названием "Примус".

А открывается #2 торжественным "представлением" юного дарования: Александр Кушнер являет публике шестнадцатилетнюю Ксению Дьяконову с такими вот стихами:

Пока ты бабочку черней угля
приделывал к воротничку рубашки,
я обошла все здешние поля,
ища тех, что садятся на ромашки
и лютики ... пока ты выходил
из-за смычков и партитур - на сцену... и т.д.

Александра Кушнера, как и следовало ожидать, пленяет "выпуклость, зрительная и осязательная достоверность", с которой "предстают" в этих стихах "улицы, соборы, пейзажи и комнатные вещи". Если добавить еще любимые кушнеровские метры (со скидкой на сбивчивость в ударениях - от детской неопытности), то перед нами очередной питерский клон. Между тем Александр Кушнер совершенно искренне желает (и к нему можно только присоединиться), "чтобы дар Ксении Дьяконовой был поддержан ее судьбой и приходом на сцену нового поэтического поколения". Нового и оригинального, скажем так. Иначе зачем ... еще один кушнер?

Следующая поэтическая позиция совсем другого рода (и другого поколения - это принципиально, как сейчас увидим!): Михаил Яснов (род. в 1946-м), более известный как переводчик французских "проклятых":

Умер бомж. Как сидел на пеньке в саду,
так и умер. Теперь он сидит в аду
на своем пеньке, при своих бобах.
В рай его не возьмут - слишком
скверно пах... (из цикла "Праздник утрат").

И там же:

Тем, кому простой язык неведом,
по душе невнятный бред молвы.
Тише, дети!
Лучше дайте дедам
досказать, о чем мычите вы!

Мартовский номер открывает Олег Охапкин, со стихами о том, что жизнь грустна и что она уходит. А вот другой поэт того же питерского поколения:

... Мне б, белого налива
хрустя снежком, пройтись
до Финского залива.
Чтоб в шапке фонаря
охапки пчел мохнатых.
И, честно говоря,
чтоб жить в семидесятых,
где Витя-эмбрион
от счастья рвет тальянку,
где денег миллион
в кармане на гулянку.
Где все еще - с ноля,
и все еще - святые...
И свет - из хрусталя,
и души - золотые.
И право в ересь впасть
и выйти из шинели...
Где мы такую власть
над пропастью имели!

Это был Евгений Каминский, а за ним в мартовском номере следует Александр Фролов со стихами до боли знакомыми. Это не первый случай, когда в одних толстых журналах появляются стихи, уже выходившие прежде... в других журналах. Стихи Александра Фролова чуть раньше "Звезды" "выстрелили" в "Арионе". Накладочка вышла.

В том же номере "Звезды" две повести: монологический "Отступник" Павла Мейлахса и "Марш авиаторов" Сергея Иванова - в самом деле, про авиаторов, но "марш" в миноре.

В февральской "Звезде" печальный рассказ Марины Бонч-Осмоловской ("День из жизни старика на Беркендейл, 42") - о старом человеке в старой стране.

В "Новых перводах" замечательная лекция Мартинуса Нейхофа "О собственном творчестве", подробный, шаг за шагом, конспект того, что думает человек, прежде чем сообщить свою мысль вслух.

В большом мемориальном отделе "Незаконченные разговоры с Александром Володиным" Николая Крыщука ("Грустный человек") и короткая статья Б.Ф.Егорова о Ю.М.Лотмане и З.Г.Минц. И там же "Портреты по памяти" Николая Ковалева: художники порой очень увлекательно пишут о художниках.

А своеобразным лейтмотивом февральской "Звезды" стала "русская Венеция": Тютчев и Гумилев на поэтической обложке и "опыт академического комментария" к "Веницейской жизни..." Мандельштама М.Л.Гаспарова и Омри Ронена, где равно замечательны комментарий и обоснование его необходимости. В Сети ничего такого нет, а сам академический комментарий находится в сакраментальной рубрике "Эссеистика и критика". В следующем номере в той же рубрике статья И.Белобровцевой "Поэт R-13 и другие государственные поэты". Она о Маяковском в романе Замятина "Мы". Не сказать чтоб очень убедительно, опять же, методологический "хоровод" из М.Бахтина, А.Рейтблата и Б.Дубина, который почему-то назван Дубовым.

В марте "Звезда" отмечает юбилей Лидии Яковлевны Гинзбург (100-летие!). Здесь подготовленная Д.Устиновым публикация "Из записных книжек" 1925-1934 гг. и несколько мемуарных статей (Елена Кумпан и Елена Невзглядова). Своего рода эпиграф к этой публикации "Звезды" - из Елены Кумпан:

Литературной современностью Л.Я. не уставала интересоваться никогда. Думаю, что отчасти поэтому она собирала в своем доме молодых пишущих друзей, расходуя на них массу времени, которое могла бы употребить с пользой на собственную работу. Пусть кое в ком она ошиблась, кое-кто не вышел в литературу ("Это бывает... это совершенно не обязательно", - говаривала Л.Я., когда я ей указывала на нечто несостоявшееся), но даже неполное перечисление тех, кто вышел, - Андрей Битов, Александр Кушнер, Майя Данини, Яков Гордин, Лена Шварц, Коля Кононов, Алеша Машевский, Алексей Пурин, - говорит о том, что на ее глазах, при ее активном участии развертывалась та самая "живая история литературы, история литературы с картинками" на протяжении почти тридцати лет, с начала 1960-х.

По большому счету, литературный круг питерского журнала - и есть те самые "молодые друзья" Лидии Гинзбург. Другой настойчивый мотив "гинзбурговских" меморий - грань между писательством и "филоложеством" ("Маяковский говорил нам (Коварскому, Боре <Бухштабу>, мне): "Работайте на современной литературе. Бросьте заниматься филоложеством"). Соответственно, статья Алексея Машевского о собственной прозе автора монографии "О психологической прозе". Проза Гинзбург, по Алексею Машевскому, - продолжение опытов Пруста и Кафки и опровержение бахтинской теории романа. Кажется, из этой колоды выпадает один из любимых персонажей Лидии Гинзбург - Герцен. Что же до реального пересечения писательства и "филоложества", то агрессивное отторжение происходило - и происходит - с другой, скажем так, стороны:

...Л.Я. получила Государственную премию, которую ей вручали в Кремле... А. Кушнер, рассказывая мне об этом, сказал: "Л.Я. держалась молодцом. На Маркова (один из монстров советского Союза писателей) даже не взглянула". Мне Л.Я. при встрече сказала в ответ на мои поздравления: "Победило общественное мнение". Может быть, в тот раз и победило... Но когда в январе 1991 года вручали там же в Кремле, в прелестном Белом зале казаковского Сената ту же премию группе ученых, создавших энциклопедию "Мифы народов мира", то у меня было впечатление, что "общественное мнение" не слишком продвинулось вперед. Распоряжался уже не Марков, а Андрей Вознесенский, но все равно процедура оказалась почти неприличной. Для писательской аудитории, собравшейся на этот "великий акт", имена ученых мало что значили или просто не были известны. Фамилии лауреатов при каждом назывании перевирались. А в кулуарах я услышала следующее: "Вы заметили, какие странные люди получают теперь премию?! В прошлый раз вручали какой-то Гинзбург".

В том же мартовском номере статья Игоря Кузьмичева памяти Вадима Шефнера, умершего в начале года ("Стойкость").

И завершает номер лучшая, безусловно, рубрика "Звезды" - "Из города Энн" Омри Ронена. На этот раз ("Март") речь идет о марте 1953-го, но не только. В замечательной онегинской традиции, где-то в середине пути ("Из города Энн" продолжается уже более полугода) автор определяет жанр своих сочинений:

...я... сам становлюсь хоть и не мемуаристом, но чем-то вроде простого сказителя, подводящего на журнальной завалинке мертвый итог живой жизни. Я пишу о книгах, потому что все, связанное с книгами, прочитанное или прошедшее через книги, мне радостно и ясно или интересно, а все, что прожито, темно. Мне хочется запечатлеть живые дни души без "сладкого" проникновения "в рану, / Которой мучился герой". Персты я вкладываю в язвы книг и в те высокие раны, которыми люди болеют ради книг, благодаря книгам и лишившись книг. Я пишу не воспоминания, а, как герой "Скучной истории", любовное письмо на бланке истории болезни.

И вот отличный mot по случаю старой детской книжки ("Маугли", "Школьная библиотека", сокращенный перевод с английского С.Займовского, рисунки В.Ватагина, ЦК ВЛКСМ, Издательство детской литературы, М.-Л., 1941):

На последней странице, под оглавлением, переводная картинка, купленная, помнится, в детском отделе московского военторга, с видом какого-то черноморского курорта, скорее всего, Сочи: шоссе, обсаженное кипарисами и цветущим кизилом, в отдалении две толстушки, похожие на китайских мандаринов, в долгополых купальных халатах и остроконечных колпаках от солнца, а на переднем плане красивый тройной фонарь.

Цвета на этой картинке не поблекли и 60 лет спустя. Моя восьмилетняя дочь любуется ими и говорит: "Я знаю, что значит ССР, у нас в школе есть такой урок - SSR". - "Что ж это значит - SSR, Анна?" - "Sustained silent reading, papa" ("Продолжительное чтение про себя").