Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск 77
"Зеркало" #17-18 (2002); "Кур'╨р Кривбаса"

Дата публикации:  8 Апреля 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

тиво" все реже удаляется от столичных "толстяков", что жаль. На этот раз не Москва и не Питер, а совсем другая география. На этот раз будет Иерусалим и... Кривой Рог. Вот так, два мира - два Шапира, как говорят на родине журнала "Зеркало". Впрочем, на родине другого нашего журнала тоже так говорят. Или говорили еще совсем недавно...

Итак, журнал "Зеркало", который выходит чуть ли не раз в полгода сдвоенными номерами, у которого есть свой сайт и о котором мы уже писали здесь - и не однажды. И журнал "Кур'╨р Кривбаса", у которого нет никакого сайта, и мы о нем не писали (упоминали разве что). Между тем, "Кур'╨р Кривбаса" - один из пяти (!) регулярных украинских литературных журналов (а по большому счету, их три всего: львовский "╞" и ивано-франковский "Четвер" журналами считать можно с известной натяжкой. Это в чистом виде грантовые проекты - нерегулярные и "тематические", как сам способ финансирования).

Журнальный обозреватель киевской "Критики" Тарас Шумейко, не считая самой "Критики" и минуя "╞", насчитал во всей Украине четыре журнала и разбил их на пары: "Сучасн╗сть" - "Кур'╨р Кривбаса" - полноценные журналы, а "Четвер" - "Кальмiус" - неполноценные, то есть полуальманахи. Пусть так, хотя избирать "Кальмiус" как предмет для разговора можно лишь из соображений, скажем так, политкорректности. И поощрения украинских штудий в "русскоязычном" Донецке. На самом деле журнальный обзор "Критики" называется так: "И мертвые, и живые, и полуживые" (в оригинале: "╡ мертв╗, ╗ жив╗, ╗ нап╗внароджен╗"). "Полноценность" "Кур'╨ра" ни у кого сомнений не вызывает, оппозиция со старейшим из "живых" ("Сучасн╗сть" была в 1991-м году "перенесена" в Киев из диаспоры) "столичным"... из всех, - тут даже и ряда нет: в Киеве есть два "настоящих" журнала - "Сучасн╗сть" и "Критика", есть еще законсервированные с советских времен "призраки", вроде "Вiтчизни", "Ки╨ва" и т.д., но их уже давно никто не встречал, что с точки зрения настоящей реальности (данной нам в ощущении) скорее хорошо, чем плохо; итак, оппозиция "Кур'╨р" - "Сучасн╗сть" более чем характерна. "Кур'╨р" здесь назван "лидером украинского провинциального журнализма", и это похоже на правду. Потому, повторим, что других - не-лидеров - нету. И тем не менее, отметим эту особенность украинского журнализма: из пяти-шести журналов, о которых имеет смысл говорить, лишь два - столичные. В России все наоборот.

Между тем, "КК" издается в индустриальном и до последнего времени отнюдь не самом "культурном" регионе, выходит регулярно (!) получастным коштом, вид имеет не самый презентабельный для солидного журнала: формат "Смены", цветная обложка с сомнительного качества графикой (линогравюра?), в общем, стиль "совок-ностальжи". Какое-то время он был парвеню, но очень быстро перестал быть таковым. В Киеве, Львове и Ивано-Франковске сперва относились к нему снисходительно: он чересчур демократичен, чересчур эклектичен (чтоб не сказать: не брезглив), не чурается перепечаток, страдает школярско-краеведческим патриотизмом, мешает божий дар с яичницей, - в общем, классический провинциальный журнал. Но в Украине, повторимся, слишком мало журналов, чтоб перебирать харчами, а "литературных" (то есть отдающих площади литературе по преимуществу, а не non-fiction) - буквально раз, два и обчелся. При этом "Сучасн╗сть" и "Четвер" последовательно деградируют, а "КК" всегда равен себе. Первый номер "КК" вышел в 1994-м, с тех пор номеров было около 150-ти. У "КК" репутация аполитичного демократа (в отличие от прочих украинских журналов, которые политизированы более чем и напоминают - всякий в своем роде - закрытые клубы). Характерно, что именно в "КК" могут соседствовать такие разные по качеству и привкусу скандальности авторы, как Игорь Костецкий, в свое время за проповедь "двуязычия" изгнанный из диаспоральной еще "Сучасности" как опасный еретик, и Андрей Окара, выступающий здесь "В защиту русского языка" (#134)... от полтавского суржика. Андрей Окара читателям РЖ известен, здесь он тот же, что всегда и везде (я знаю не так уж много изданий, где нету Андрея Окары): простодушное наукообразие, полумистические откровения про "космические масштабы" языка, инвективы в адрес "жлобов" (дело нехитрое), уничижительные транскрипции "суржика" (пиджина то есть) - излюбленные позиции украинских интеллектуалов. Тут же поразившие своим филологическим кретинизмом обозревателя "Критики" оригинальные соображения про Гоголя, который "плохо владел" "русским литературным языком", но "свое неумение (совсем в барочном духе!) превратил в прием", и про "одесскую школу", которая "творила" "не столько русскую или украинскую русскоязычную культуру, сколько свою еврейскую" и т.д. Завершается манифест "В защиту русского языка" несколько неожиданно: призывом к "русскоязычным украинцам" "выдавить из себя жлоба" и обратиться к украинскому языку.

Согласимся все с тем же Тарасом Шумейко: критика и профессиональная гуманитаристика не есть сильное место "КК". (Здесь культивируют еще такой вполне "огоньковский" жанр, как "историко-литературные" статьи про жен и любимых женщин украинских писателей.)

Безусловно, лучшим проектом за всю историю существования "Кур'╨ра" стала републикация наследия Игоря Костецкого. Главный сюжет здесь, по мне, не собственно литературное достояние (изысканные, но вторичные, импрессионистические новеллы или попытки абсурдизма a la Беккет - на тот момент для украинской литературы представлявшие очевидное художественное открытие), но интеллектуальная "афера Костецкого": отлучение от "Сучасности" и присущего ей диаспорального круга за "пропаганду двуязычия" и "просоветские настроения", затем отповедь оппонентам - я здесь не буду касаться коллизий "марксизма" (Костецкий был левым), католицизма, украинской истории и внутридиаспоральных склок, в продолжение темы - вопрос о "двуязычии". Иначе говоря, "в защиту русского языка":

"Мне ставят в вину фразу <...>: "Наша культурная судьба сложилась так, что без творческих связей с русским языком современный украинский язык ХХ века был бы попросту невозможен". Но это же сущая правда, и непонятно, как возможно ставить в вину то, что есть правда, - приятная или неприятная. <...> Говоря о языковых связях, я хочу обратить внимание на некое чудесное явление в истории человечества: на отношения между языками, когда один из них, менее развитый, творчески отталкивается от более развитого, создает новое языковое мышление <...> Так было с латынью в ее отношениях с греческим. Так было, в свою очередь, с германскими языками в их отношениях с латынью". Далее там речь идет о "языковой смелости" в изобретении и переводе, и следующий пассаж я приведу в оригинале, потому что есть все же вещи непереводимые:

...Хочеться ╗нколи сказати по-простому, по-дядьк╗вському: чолов╗че, сх╗дний слов'янине, вивчи цю велику сх╗днослов'янську мову! Коли вивчиш, то доглупа╨шся, в чому р╗ч, перестанеш ©© зневажати, почнеш ©й заздрити. А почавши заздрити, захочеш ╗ соб╗ тако©, власно© мови. Але щойно аж тод╗ захочеш, коли опану╨ш цю, "чужу".

"Интеллектуальная афера" Костецкого состоит именно в такого рода "смелости", не только языковой, поэтому самым увлекательным жанром из того, что из номера в номер представляет (или републикует) "КК", мне кажется "экзистенциальная эссеистика" - как "Фрагмент предисловия к несостоявшемуся изданию сочинений" (#142):

С украинской нацией я связал себя вовсе не просто так. В наших судьбах есть очень много общего - в ее и в моей. И она, и я, мы могли стать чем угодно, не где-нибудь в стихийном шумеро-вавилонском мраке, а таки на глазах у современного человечества. Что же до меня лично, то я мог с успехом стать русским и поляком, даже евреем. Для каждой из этих сфер у меня были элементарные духовные основания. Я стал украинцем.

...

Породить Украину как реальное земное тело, создать реальную планету украинской духовной и политической государственности - это значит доказать возможность невозможного. Единственный соблазн, который в земном существовании человека может иметь высшее оправдание...

Почему именно украинцы? Потому, что их нет. Десятки настоящих мудрецов старались для них, разрабатывая им язык. Они не желают на нем говорить. Так вот, довести этот язык до предела и за пределом, одним сосредоточенным ударом, поставить его вровень с французским Малларме и английским Джойса, выточить этим языком новеллу и эссе, создать на нем театр, усвоить на нем лучшее из европейской поэзии и прозы, заложить на нем, наконец, монумент романа, - ну, а тогда пускай судят. Тогда уже меня не будет. Тогда уже я им не отвечу. На могиле же моей пускай танцуют что хотят. Это мой запов╗т любезным землякам.

В этом, действительно, есть известное интеллектуальное высокомерие. Но в нем больше азарта и достоинства, нежели в очередной презрительной транскрипции суржика.

Лучшей литературой "КК" мы вслед за обозревателем "Критики" полагаем "Стену" Александра Ирванца. "Стена" имеет подзаголовок "как бы роман" ("н╗бито роман") - и что-то вроде недоумения, не столько жанрового, сколько сюжетного, не покидает нас на протяжении всего чтения (##137-138). Фокус тот же, что в аксеновском "Острове Крым": по ходу каких-то невероятных маневров сил НАТО, с одной стороны, и СНГ - с другой, Украина разделяется на две страны: Западную Украинскую Республику (ЗУР) и Социалистическую Украину. Граница проходит через родной город писателя Шлоймы Эцирвана (анаграмма Ирванца) - Ровно. Здесь же и проходит злополучная Стена. Писатель Эцирван совершает "путешествие в обратно" - за Стену, в Социалистическую Украину своего детства. Это местами страшно и пронзительно, но местами напоминает не Аксенова даже, а... опоздавшего на 20 лет Войновича. Если же уйти от шаржированного "войновича" (хотя и там есть замечательные находки и персонажи. Чего стоит эпическая писательница Степанида Добромолец - персонифицированная "украинская советская литература"!) и перейти в план высокой аллегории, то, наверное, суть в той "трещине", что проходит "через сердце поэта". Страны в самом деле - две, и обе они внутри, по крайней мере, внутри того поколения 40-летних, к которому принадлежит писатель Эцирван-Ирванец. Конец, как ни странно, предсказуем, но не вполне очевиден, не вполне в художественной логике (так бывает). Писатель Эцирван "открывает" город, то есть соединяет - через канализацию - два города. Напоследок - стихи. Я приведу их в такой - оригинальной "слипшейся" орфографии. На чужом языке прочитать сложно. Но можно:

с╗ресир╗тстводн╗в ма╨глибиннийзм╗ст м╗стомо©хсн╗в м╗стомо©хм╗ст чашанектаруйлайна вип'ю©©додна ценемоявина ценемоявина аледлякогож╗ще налитавонаущерть ущертьналитавона бувмен╗знакщоя зовс╗м╗накший╗я всеп╗знавши втямивназавше ценевинамоя середтво©хсл╗в здравиц╗йматюки середтво©хсн╗в ялишодинтакий хоч╗невс╗вони бевз╗тамудаки духтв╗йненачедзв╗н внебопов╗льносплива виросте╗ншийсин якнавесн╗трава можепротебев╗н знайде╗накш╗слова.

И вот теперь, в конце третьей вордовской странички, пришла очередь иерусалимского журнала "Зеркало", где другой писатель того же - позднесоветского поколения сороколетних - совершает свое "путешествие в обратно". Рубрика называется "Двойное время", а книга Александра Бараша - "Счастливое детство". В этой "чаше", похоже, один лишь нектар, и автор, обмолвившись, называет свое мысленное путешествие "возвращением в рай". "Двойное время" есть, но оксюморонных ощущений, кажется, нет. Может, потому, что этот автор смотрит не только из другого времени, но и из другой географии. Его страна не "разделилась", он просто оказался в другой стране. Но в этих подробно физиологических детских воспоминаниях есть своя рефлексивная аналитичность и свое повзрослевшее отторжение - отторжение тепличного позднесоветского бардовско-интеллигентского "рая":

...Место происхождения - первертно-ласковая ниша советской интеллигенции. Такая теплушка, тихо и никому не мешая - катящая в крематорий (не в Освенциме, а где-нибудь в Ваганьково), с песней "Возьмемся за руки, друзья". К этому подталкивали: социалистичность брежневской эпохи (у тебя будет по минимуму - но "все", - но при условии, что никакой самодеятельности, "ебись, но тихо"); интересы власти, нуждавшейся в соответствующей типологии среднего служивого слоя.. .- и духовно-душевные лидеры этого травоядного карраса (как насчет ответа за тех, кого приручили?), культовые фигуры, воскурившие на месте религии и мировоззрения - сектантский дымок "костра, который создает уют": еловые сучья, миазмы оттепельного энтузиазма и эвфемизмы застойного негативизма.

Поначалу кажется, что очередной витиеватый монолог витиеватого Александра Гольдштейна тоже об этом - о школьных страхах и подростковой физиологичности. Но нет, в той же ритмической фразе (Гольдштейн вообще пишет одно длинное предложение не переводя дыхание и только иногда, для приличия, ставит точки) там вдруг является Гомбрович, потом, где-то ближе к исходу - Курехин, Сорокин, иже с ними Игорь Павлович Смирнов. Заканчивается все горящими нью-йоркскими небоскребами и напоминает чересчур затянувшийся бессвязный ночной кошмар.

"Бормотургия" Моисея Винокура ("Три воспитона") - тоже вполне бессвязный кошмар, но вряд ли это имеет хоть какое-то отношение к литературе. В буквальном смысле воспроизводят сновидческую логику "Откровения ночного Баба" Валерия Айзенберга. Совсем не похожи на сны т.н. "Сны Лолиты" - своего рода хеппенинг, сконструированный Анной Соловей из писем Виктории Урман ("Новая Лолита"). По смыслу можно было б найти параллель в украинском журнале - "альтернативный любовный роман" Михайла Бриниха "Реальная нежность вырванного сердца". Но то все же "литература", а не хеппенинг. Есть разница. Литература - третьего, пятого, десятого ряда - всегда интереснее хеппенинга, потому что ее автор - автор, а ее персонажи - персонажи. Анна Соловей и Виктория Урман со своими галантерейно-богемными похождениями - ни то, ни другое. Литература, в отличие от "акции", дает себе труд сделаться литературой. Наверное, в этом разница.

А в чем был смысл "заединить" в одном "чтиве" два несводимых журнала: один - эстетский, другой - демократический, один - автохтонный, другой - диаспоральный, один - из восточноевропейской провинции, другой - из ближневосточной столицы? Как ни странно, но точки соприкосновения нашлись. Они - в общем советском "счастливом детстве". Все остальное непохоже. Но может, смысл в том, что крикнул напоследок со сцены писатель Эцирван своим зрителям-читателям, прежде чем "открыть город" и свести "прошлое" с "настоящим":

- Не все хороши здесь. И не все плохи там. Но тут мы разные. А там все одинаковые, понимаете?


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #99 /02.04/
В жанре "простодушных размышлений": о культуре и "крестьянской грамотности", о телерекламе как рентгеноскопии, о капитуляции с гордо поднятой головой.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 76 /01.04/
"Звезда" #2, 3 (2002). Опять о Герое нашего времени; бомжи и бабочки; между писательством и "филоложеством".
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #98 /26.03/
О "Берлинской флейте" Анатолия Гаврилова - "Октябрь" #2.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 75 /25.03/
"Новое литературное обозрение" #52. Легко ли убить китайского мандарина; тень Цявловского; опыт об опытах - от Батюшкова до Борхеса.
Евгений Горный, Русский журнал в Лондоне /22.03/
Новый "Колокол", возродился там, где и был рожден, - в Лондоне, противопоставляемом Москве, как Гайд-парк - Лобному месту.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru