Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск 78
"Октябрь" #3, 2002

Дата публикации:  15 Апреля 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Журнал "Октябрь" на какой-то срок (и немалый) ушел из поля зрения "Чтива". По той простой причине, что стал опаздывать с сетевой версией на полгода, а значит - перестал быть предметом сетевых обозрений.

Теперь он вернулся, с чем друг друга и поздравим. У "Октября", помнится, были неровные номера, но этот - последний - очень хорош. Причем именно как журнал, то есть - последовательной идеей единой текстовой конструкции.

Здесь есть отличная проза и отличные стихи. Но даже не в этом суть. Ключевой цитатой мартовского номера "Октября" я полагаю эту - из интервью Анатолия Наймана редактору журнала Ирине Барметовой:

Вообще-то я стою на позициях ислама литературы социалистического реализма, которая "утверждала жизнеутверждающего положительного героя". И я этого положительного героя очень бы хотел встретить... Знаете, в конце жизни или сразу после смерти Достоевского один священник написал, аккуратно так, как свойственно священникам, что, конечно, Достоевский - замечательный знаток человеческой души, но особенно темных ее сторон. Так ведь мы все только темные стороны и подмечаем или наблюдаем, или просто они нам в глаза бросаются...

Если по порядку, то 3-й номер открывается большим романом Анатолия Наймана "Б.Б. и др.". Это продолжение нашумевшего лет пять назад "романа о герое", и, вероятно, не в последнюю очередь поэтому, памятуя тот давнишний скандал, редакция заключает публикацию большим "объясняющим" интервью с автором ("А.Н. и др."). Смысл этого разговора Ирины Барметовой и Анатолия Наймана не только в том (да и менее всего в том), что, мол, Б.Б. не Н.Н., что писать "роман на лица" - вещь скучная и неблагодарная, что литература - штука самодостаточная и в известном смысле "сама себя пишущая":

Вы произносите "и другие", а я называю "и др.". Именно здесь - смысл: насколько человек может быть Б.Б., настолько все остальные могут быть "др.". Да, то была завершенная вещь. Но роман с героем, который, как сейчас говорят, на меня вышел, или я на него - имеется в виду исключительно литературный герой, - можно писать столько, сколько будешь жить. На какой фразе ты оставляешь страницу, то и будет завершением книги, потому что в романе нет интриги, требующей разрешения.

Интрига романа - не этого конкретного, а романа вообще - герой, поиски героя, обретение героя, называние "героя времени", "приведение" героя на rendez-vous etc.

Кажется, у Наймана тот самый случай, когда:

Допросом музу беспокоя,
С усмешкой скажет критик мой:
"Куда завидного героя
Избрали вы! Кто ваш герой?" -

и далее по тексту.

Андрей Немзер видит развитие этого сюжета о "Б.Б. и др." в "скисании" героя и "скисании" времени. Неизбежно приходит на ум тыняновское "брожение" - похоже, именно эту цитату продолжает Найман, а вслед за ним его критик:

Б.Б. истаивает в эфемерной запредельности, а закончивший (?) роман автор остается один. "И без писем, и без звонков полная ясность и завершенность. А, честное слово, еще мог бы. Тому-то, тому-то, той-то. <...> Да хотя бы Андрею этому. Андрею, хану Гирею и зимнему Борею <...> И др. Всем и др. и пр., в которых рассосался Б.Б. Как сахар, как поваренная соль. Как яд. Как кровь подходящей группы".

Этот герой был - в прямом смысле слова - актор, предприниматель в изначальном значении, "Вийон среди интеллигентных "и др.". Парадокс в том, что он оказался ни к месту и ни ко времени, а когда пришло то самое время... ушел азарт.

Иная, не менее увлекательная литературная коллизия - отношения между автором и персонажами, автором-автором и автором-повествователем:

Вот вам Найман: в который раз произносит что-то вот этакое вместо меня. И кто тут чей двойник, кто кого alter ego: я его, он мое - все равно, я не против ни того, ни этого, я "за".

Или вот еще - об авторе-персонаже, авторе-авторе и авторе-герое:

Найман сказал ему:

- Вы вообще не знаете, что значит любить.

- Но я знаю, например, что вы меня не любите... А может, любите. В самом деле, я плохо в этом разбираюсь.

Последняя коллизия этого романа о герое и времени - моральная. Если это вообще коллизия. А не "игра в Фердыщенко". Но в моральной коллизии - при постоянной поверке автора-повествователя - есть что-то изначально скользкое. Может, и понадобилась эта странная "игра в Фердыщенко", чтобы персонаж по имени Найман поведал про себя что-нибудь этакое... достойное Б.Б.:

...Найман с ним, почему и завел он эту игру в рассказы, которые своей пакостью хоть на шажок, но делают нас ближе к пакости внутренней и той, что вокруг, куда ни посмотришь. Не Найман, который знал, как жить, когда, в общем, жить не давали, а заставляли, или ему казалось, что знал, но, во всяком случае, жил и учился называть вещи их именами, а теперь все оглядывается назад, ищет там ориентиры, ищет знакомых и в них ищет геройского и, как тогда не хотел смотреть вперед, так и сейчас не смотрит, однако все время что-то делает, а чтО - понимает, опять-таки на сделанное оглядываясь.

Здесь впору вернуться к заглавной цитате про Достоевского - помните: про "знатока темных сторон..." - и заодно обратиться к остальной прозе 3-го номера "Октября".

Здесь странная повесть, которую написали два человека - Афанасий Мамедов и Исаак Милькин. Называется она "Самому себе", это история "Шарикова наоборот", или "как я стал собакой", но не смешная, а чернушная. Буквальный эпиграф к ней - еще одна цитата из сакраментального интервью Анатолия Наймана:

...Биография человека, любого, самого авантюрного человека, - довольно скучная вещь. В ней есть несколько сравнительно ярких эпизодов. Человек пишущий часто слышит: "Вот я сейчас расскажу тебе мою жизнь - это роман!" ...Биография сама по себе сводится: родился, женился, окончил... Кого ни спросишь: а что было в жизни такого? начинаешь подсказываешь ему: ну, драки, может, какие? Да-да-да, вот мы дрались очень... У кого-то судьба более страшная: попал под маховик государственной машины, война или еще какое горе, но это все никому, кроме этого человека, неинтересно. Вот рассказывает вам сосед в автобусе, что у него такая лажа получилась, мать сошлась с братом отца, и они отца отравили, и он прямо не знает, что теперь делать, и уже никому не верит... Вы слушаете и думаете: та-ак... сколько там еще остановок осталось, и все, да?

Про "темные стороны души" можно писать и так, и этак, но по большей части получается как... у соседа в автобусе. Незабвенная Соня Мармеладова, но в ином - приблатненно-сказовом регистре - "Сонька-помойка" Аркадия Пастернака.

Чтоб, наконец, перевести всю эту "достоевщину" в иное, более высокое что ли, измерение - приведем цитату из Бахыта Кенжеева (в том же номере "Октября", "На букву "ы"):

...не скажу, сколько талой воды утекло с тех пор,
киселя, и крови, и меда, и молока.
Закрываю глаза - а по речке плывет топор,
уж не тот ли самый, что снился Ивану К.?
Уж не тот ли, что из петли Родиона Р.
взмыл в высокий космос в краю родном,
чей восход среди скрежетавших небесных сфер
изучал ночами каторжник-астроном?

Нет, по долгой орбите вокруг Земли,
все в чешуйках кремния, в гамма-лучах, в огне
аммиачном, ладные корабли
закружили гордо на радость моей стране.
Не роняй слезы, если злато ржавеет, есть
добрый пуд листового железа и чугуна.
"Кто на свете главный? Челюсть? А может, честь?
Ни на что не годна эта челядь, убога и голодна",-

сокрушается у костра молодой пророк,
собираясь почтительно возвращать билет.
Я его любил, дурака, я и сам продрог
от безлюдной злости, которой названья нет,
а и есть - что толку. Пусть звери - овчарка, барс,
агнец, волк - за твоей спиной простуженный человек,
знай глядят в огонь, где Творец, просияв, умолк.
И несется в ночь перегруженный наш ковчег.

А чтоб от нее - от "достоевщины" - на какое-то время отвлечься, - здесь же очаровательный рассказ Нины Горлановой и Вячеслава Букура "Афроссиянка" - про страстную мулатку Нюру, что терпеть не могла Пушкина, потом, однако, с ним примирилась, и в конце покупает себе первый в жизни "томик Александра Сергеича" за три рубля. При желании можно усмотреть перекличку с дмитриевской "Дорогой обратно". Но можно и не усматривать.

Теперь обратно к Достоевскому с его "темными сторонами". Весь "критический раздел" посвящен конференции ("юбилейному симпозиуму") "Достоевский в современном мире". Прелесть юбилейного достоевского симпозиума в том, что своими соображениями о юбиляре делятся, главным образом, писатели. Самый увлекательный сюжет здесь - "наш ответ Набокову". Набокову отвечают:

а) Игорь Волгин - в том духе, что ходульная идеология "вписывается" в романы современными читателями и комментаторами, как когда-то была вписана М.Катковым (на этом настаивает Волгин) столь возмутившая Набокова фраза: "огарок уже давно погас в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищей комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги" - это про Раскольникова и Соню, читающих Библию, разумеется. По Набокову, фраза не имеет "себе равных по глупости во всей мировой литературе" и это "типично достоевский риторический выверт". Игорь Волгин настаивает на том, что это не Достоевский.

б) Алексей Цветков, который находясь все же под обаянием набоковских наскоков, полагает, что Достоевский писал не "романы идей", а "философские трактаты в художественном исполнении", что он скорее Платон, нежели Диккенс, и что его герои говорят умнее и интереснее, чем он сам в "Дневнике писателя", между тем, все однозначно ходульные идеи, как правило, вычитываются именно в "Дневнике писателя". Притом что, да, - женские персонажи картонны - почти как у Диккенса, и "нет такой силы и авторитета, которые убедили бы меня, что какая-нибудь Настасья Филипповна - не то что живой человек, а даже отдаленно правдоподобный эскиз". А вот, кстати, цитата из другого присутствовавшего на "юбилейном симпозиуме" автора - ее вспомнил Игорь Волгин:

Среди знакомых ни одна
Не бросит в пламя денег пачку,
Не пошатнется, впав в горячку,
В дверях, белее полотна.
В концертный холод или сквер,
Разогреваясь понемногу,
Не пронесет, и слава богу,
Шестизарядный револьвер.

Но главный сюжет сообщения Алексея Цветкова - в связи между Достоевским и его, казалось бы, антиподом - "писаревым в юбке" Эйн Рэнд. Связь там проходит через аббата Шефтсбери.

Завершает подборку Дмитрий Быков - в высшей степени самокритическим текстом "Достоевский и психология русского литературного Интернета". Всякий деятель Рулинета, по Быкову, - человек "из подполья". В конце концов, Быков многословно объясняет, что он сам, собственно говоря, там делает. Это уже не "игра в Фердыщенко", а очередная быковская инвектива в форумах РЖ, вынесенная зачем-то на кафедру "юбилейного симпозиума".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Сергей Костырко, Обозрение С. К. # 100 /09.04/
В качестве "юбилейного" - ретроспективные заметки о сегодняшней литературной ситуации с перечнем имен и минимумом комментариев.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 77 /08.04/
Два мира - два Шапира; "Афера Игоря Костецкого"; сны о "счастливом детстве", сны о Нью-Йорке, сны Лолиты и прочие разные сны.
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #99 /02.04/
В жанре "простодушных размышлений": о культуре и "крестьянской грамотности", о телерекламе как рентгеноскопии, о капитуляции с гордо поднятой головой.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 76 /01.04/
"Звезда" #2, 3 (2002). Опять о Герое нашего времени; бомжи и бабочки; между писательством и "филоложеством".
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #98 /26.03/
О "Берлинской флейте" Анатолия Гаврилова - "Октябрь" #2.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru