Двухнедельные каникулы, которые я взял под предлогом выпуска "личных юбилейных обзоров", слава богу, заканчиваются, а то уже перед Булкиной неловко - как пчелка трудится девушка, выискивая в новых журналах литературу, тогда как коллеги ее, бросив работу, разбежались поглазеть - кто на петушиные бои, кто на тараканьи бега. Короче, возвращаюсь к нормальной работе - информированию о новинках в журналах.

В этом обзоре речь пойдет о двух молодых писателях: барнаульце Владимире Токмакове, опубликовавшем в "Новой Юности" (# 1, 2002) роман "Детдом для престарелых убийц", и о красноярском писателе Александре Силаеве с повестью "Братва по разуму", представленной журналом "День и ночь" .

Жанр токмаковского романа сориентирован на традиции "философического романа-фельетона" ("Мастер и Маргарита", "Альтист Данилов" и проч.). Материал: современный губернский город и его артистическая богема, кабаки, редакции, новые русские, мафиозные разборки, рефлексирующий герой-писатель, мятущийся в духовном поиске прожигатель жизни. Роковые женщины, вернее, женщина - инфернальная Шарлотта, она же Ася. Зловещий Одноногий Монах, герой несостоявшегося шедевра Гете, возвращающийся в жизнь после 666 лет заточения в свинцовом гробу, и так далее. Энергично написанный жизненный и бытовой фон. Выразительные пейзажи губернской и провинциальной жизни. Инвентаризация атрибутов стиля жизни интеллектуально-продвинутой молодежи - от "стоящей в прихожей пачке старых журналов "Новый мир", на которых отдыхает "бухой знаменитый тележурналист", до лимоновских нацболов. Умелая литературная обработка нынешнего молодежного сленга.

Основной сюжет определить трудно - сюжетов несколько: история средневекового монаха-алхимика, повязанного с нечистой силой и вышедшего из гроба, чтобы навести, наконец, порядок, о котором стосковалось уставшее от капитализма и демократии население. История любовных взаимоотношений героя с Асей-Шарлоттой, тоже, кстати, гостьи из позапрошлых веков. Сюжет с самоубийством молодого поэта. И т.д. Скорее, сюжетообразующей является здесь сама ориентация на "роман-воспитания", подкрепленная лирической стихией исповедального повествования.

Читать роман интересно. Правда, рекомендуя эту повесть, мой коллега оговорился: это хорошее чтение для метро. Я не послушался, читал дома и сосредоточенно, и потому мешали некоторые литературные излишества текста. Слишком отчетлива здесь игра в римейки, слишком много кивков и ссылок на другие тексты. Скажем, встретив горестную реплику одного из героев: "Дундарина обидеть может каждый", вы, естественно, ожидаете появления имени Довлатова - и не обманываетесь в своих ожиданиях.

Герои, как и полагается в литературе молодым интеллектуалам, постоянно шутят. Тут есть остроумные реплики-максимы. Есть - не очень. Но постепенно возникает ощущение перебора, сами герои как будто ощущают себя на сцене, и шутки их - это уже что-то вроде реприз, гэгов.

Ну и потом, некоторая рыхлость композиции приводит иногда к элементарной путанице временных планов. Когда я почувствовал некоторое усилие, с которым автор складывает отдельные эпизоды и микросюжеты в романное повествование, я вернулся на первую страницу почитать справку об авторе, и все оказалось правильно - Токмаков уже успел издать четыре сборника стихов. Возможно, отсюда сочетание художественной достаточности отдельных фрагментов с некоторой неуверенностью, с которой строится здесь большая повествовательная конструкция.

Гораздо увереннее написана "Братва по разуму" Александра Силаева. Понимаешь это не сразу. Поначалу текст затягивает повествовательной энергией, с которой автор выстраивает на первых страницах гротескный мир своего героя. Снова - губернский город, но с некоторыми уже имперскими амбициями, скажем, условный Красноярск, претендующий на статус столицы Сибирской республики. Герой-повествователь и есть тот самый лидер, который решил, что именно ему выпало спасать народ Сибири от "антинародного режима". Повествование представляет собой хронику революционного "восстания мартинистов", утопленную в поток сознания их лидера. Перед нами исповедь героя, который относится к ней как к своей речи на Суде Истории. Адресат речи - "паханы заседатели". Что касается самого заговора, то реальность его под вопросом: то ли было что, то ли это плод перманентного алкогольного возбуждения героя и его собутыльников. Что точно было, так это, выражаясь языком милицейского протокола, исключительно пьянки с поножовщиной, драки с милицией, добыча денег, нападения на мирных граждан и гражданок. Ну и, разумеется, - сам этот морок, сквозь который смотрит на мир и себя повествователь. Предмет повествования как раз вот это воспаленное "революционное сознание". Оно здесь - абсолютная реальность.

Самые близкие литературная ассоциация - "В преддверии новой жизни" Анатолия Гаврилова и "Записки сумасшедшего" Гоголя. В сумасшествии силаевского героя есть своя логика, определяемая словами "народная оппозиция", "русский дух", "чаша гнева", "харизма", "парткасса", "маховик новой идейности" и проч. Автор опускает нынешнюю революционно-"патриотическую" риторику в бытовое сознание, где она органично сочетается с другим языковым (и поведенческим) дискурсом: "суки позорные", "держи базар", "западло", "чмо" и т.д. То есть нынешнее революционное сознание как очередная персонификация той дурной и страшной энергии агрессии, которая, в принципе, самодостаточна.

"Братва по разуму" написана азартно, изобретательно, с хорошим драйвом. И напор этот интригует - что здесь? Талантливая рука, счастливо нашедшая свою стилистику и интонацию? Или еще и - голова. Я, например, уже не раз ушибался, "вчитывая" мысль туда, где текст держался исключительно на неком счастливо пойманном эмоциональным возбуждении.

Поэтому я сходил на сайт красноярских писателей и разыскал там страничку Силаева. В своем юном возрасте (24 года) Силаев смог вывесить впечатляющий список текстов.

Под названием "Подлое сердце Родины", обозначенном как рассказ, представлен достаточно объемный текст, скорее - повесть, написанная не менее энергично и изобретательно, чем "Братва...". Повесть наводит на мысль, что тут не только обаяние интонаций, принесенных в литературу новым поколением. Здесь еще и творческая индивидуальность и - совсем уж непонятно, где и когда набранное, - мастерство. Вот как, с минимумом выразительных средств, изображает автор прибытие героя в деревню - так сказать, социально-психологический пейзаж:

На востоке желтел лес и какая-то баба пасла корову. С трех сторон его ждало Пыльнево: дома подмигивали косыми оконцами, собаки тявкали, на заборе сушился рваный халат.

К остановке подбегал мужик в черных тапочках, от души помахивая внушительным топором. "Аты-баты, шли солдаты, - резво напевал он. - Аты баты, на базар. Аты-баты, что купили? - мужик снес стоящую на пути скамейку. - Аты-баты, самовар!

Начинается, подумал студент.

Сюжет пересказывать не буду - текст лежит вот здесь, а также опубликован в журнале "День и ночь" (2000, # 5-6), что же касается темы и мысли этой повести, то она может быть сформулирована, например, так: народ под почти непереносимым для него гнетом свободы.

Несмотря на молодость, автор уже кое-что думал и про себя, и про народ, и про русскую историю, и про интеллигенцию. С удовольствием привожу развернутую цитату из его эссе "Аристократия и хана" - во-первых, хороша, а во-вторых, проясняет его ориентации как художника:

Трагедия русской интеллигенции в том, что она так и не стала новой аристократией, а осталась где-то висеть... У аристократии есть четкий социальный инстинкт: есть мы и есть они, и нам - не сойтись. Деление на своих и чужих незыблемо. Наши - с образованием, с достоинством, при энергии. Логос - дом родной. Наши - не подведут. Чужую свободу наши считают предпосылкой собственной. Честь, что бы ни случилось, дороже жизни. Наши - честные люди. Небытие для них завлекательнее, чем холопство... Аристократ не хочет народу зла, но он в ситуации: есть грубое, воровское, неотесанное сословие, оно склонно верить в мифы и неспособно к самоорганизации. Давать ему свободу - его же губить (как, увы, и случилось). Пусть пашет. Пусть пашет на меня - это честно. У каждого есть своя социальная роль, и каждый должен ее играть - получается нормальный спектакль. А если народ вырастет, получит образование, усвоит манеры? Тогда, простите, это уже не холопы - это равные люди, с ними будут равные отношения. С равными он готов поделиться властью. Более того, он готов создать условия, в которых мужики и бабы станут людьми... Аристократ, как сказано, не желает народу зла, он просто презирает лживых, слабых, озлобленных без причины.

Очень хочется надеяться, что это, действительно, мысль (то есть автор всерьез относится к произносимому слову), а не "позиционирование", которое будет меняться в зависимости от литературного и прочих контекстов.