Как, однако, славно иметь "свой" журнал!

"Свой" - рассчитанный на меня как на потребителя культуры, адресованный мне как потенциальному собеседнику и, конечно же, предполагающий диалог на равных, а значит - возможность нелицеприятных оценок.

А.И.Рейтблат, ведущий в "НЛО" отдел библиографии, весьма обоснованно оценил печальную особенность функционирования нашей интеллектуальной литературы: отсутствие откликов на книги и статьи (хотя речь шла о филологии, сказанное справедливо для всего потока серьезной литературы). Но если о текстах и позициях их авторов не пишут и не спорят, то нет контекста для взаимодействия и взаимовлияния, а тогда культурное "поле" - уже не поле, а всего лишь местами возделанная пустошь.

В связи с моей скептической рецензией на # 3 "Отечественных записок" пожурил меня давний приятель, сказав: "журнал-то хороший, не уместнее ли было промолчать?" Я же в таких случаях отвечаю присловьем "лучше плохо, чем ничего", слышанным еще в стеденческие времена от некогда знаменитой и всемогущей советской светской дамы О.С.Ахмановой, зав.кафедрой английской филологии на филфаке МГУ.

Впрочем, о только что прочитанном мною первом НЗ за 2002 год я могу сказать только хорошее: номер получился отличный. Конструкцию "держат" четыре блока материалов - три тематических и рецензионный (номер ими отнюдь не исчерпывается, но об остальном - ниже).

Все четыре блока, будь я редактором, я бы считала "играми с заведомо ненулевой суммой", то есть сознательным риском. Судите сами. Тема 1 - "Средний класс"; тема 2 - "У истоков советского диссента"; тема 3 - "О детской литературе: памяти Астрид Линдгрен". Все три темы провоцируют: первая - на "повторение пройденного" (но по-прежнему не понятого); вторая - чревата риском презентизма и снисходительным тоном в адрес "наивных" отцов и дедов; третья - провоцирует на ностальгию и рессантимент. Так вот: ничего этого нет и в помине, хотя публикуемые материалы разнокачественны и разножарновы.

Разнокачественность объяснима: высказывания ассов пера соседствуют с работами аспирантов. Последние особенно радуют, потому что публикуемые в НЗ работы молодых всегда свежи по мысли и полны новых фактов.

О среднем классе высказываются два автора, не нуждающихся в представлении, - это С.Пархоменко и С.Файбисович, а также Валерия Карпова - социолог, аспирант Новосибирского университета, и Майя Туровская, которая в представлении одновременно нуждается (для большинства читателей НЗ) и не нуждается (для представителей "уходящей натуры"). Скупая сноска "М.Туровская - киновед" скрывает за собой "самоигральный" сюжет, едва ли внятный молодому читателю, а потому лишает текст Туровской тех смыслов, который он имеет для ее ровесников. (Быть может, сюжет этот стоит того, чтобы написать о нем отдельно.)

С.Пархоменко акцентировал как важнейшие составляющие принадлежности к среднему классу самоощущение и самопонимание. Не менее существенными представляются еще два отмеченных им момента: 1) принадлежность к среднему классу у нас стоит определять не доходами, а структурой расходов; 2) средний класс - отнюдь не сословие: при определенных условиях можно из него выбыть и в него же вернуться. Ряд замечаний Пархоменко свидетельствуют о том, что с его точки зрения в России средний класс пребывает in statu nascendi.

Живописны заметки С.Файбисовича. Средним классом он склонен считать тех молодых людей, которые выходят в самостоятельную жизнь сейчас. Граждане постарше - если образованны, то слишком бедны, а их ровесники побогаче - хамоваты и примитивны.

В.Карпова подходит к проблеме российского среднего класса куда более радикально. Ее точка зрения перекликается с позицией А.Левинсона в его постоянной рубрике, где на этот раз помещено эссе под красноречивым заглавием "Средненький класс". Карпова аргументированно показывает, что понятие средний класс как созданное западными теоретиками для описания реалий, качественно иных, чем структура российского общества, весьма неопределенно как рабочий инструмент.

Один из наиболее любопытных ее тезисов - это объяснение того, почему в умах (душах?) наших "мидлов" представление о важности спокойной совести совмещается с готовность давать взятки (полагаю, что и брать тоже). Оказывается, подобная ситуация попросту находится вне категорий морального выбора. Видимо, как погода...

Замечание Карповой о том, что и "у них" средний класс далек от идеала, едва ли послужит утешением тем, кто размышляет о нашем будущем хотя бы с точки зрения прогноза электорального поведения.

Обсуждая проблему отсутствия терминов для выражения многих постсоветских реалий, я в свое время рискнула утверждать, что у нас не может быть среднего класса в том же смысле, в каком в российском обществе не было сервов и вольноотпущенников, а в западном - нет номенклатуры.

Социальная индифферентность нашего гипотетического "мидла", о которой свидетельствуют данные Карповой, заставляют задуматься о том, какие же катаклизмы должны были бы у нас случиться, чтобы на улицы Москвы вышли, как недавно в Париже, 400 тыс. человек? Париж-то вовсе не такой огромный город, как столица нашей родины...

К блоку о среднем классе содержательно примыкает статья Р.Аргенбрайта (профессор географии из Северной Каролины) о перекраивании Москвы под город обладателей автомобилей. Оказывается, по затратам третье транспортное кольцо - это 100 километров непостроенного метро. Автор пишет, что, даже абстрагируясь от заведомого тупика, к которому в любом мегаполисе ведет "автомобилемания", нынешний тренд развития Москвы заведомо несет в себе социальный конфликт: ведь большая часть граждан в обозримом будущем едва ли пересядет на автомобили.

Я бы сказала, что социальный конфликт уже налицо: это реальная отключенность жителей районов, удаленных от метро, от воздействия главных факторов, характерных именно для мегаполиса, - таких как неограниченный выбор места работы и контактов с людьми, а также досягаемость основных культурных и торговых центров. Почему в пределах Большого Лондона даже пожилой человек на метро может добраться куда угодно, включая аэропорт, а в Москве - нет? "Не дает ответа..."

Второй тематический блок посвящен истории советского диссента. Статья А.Даниэля представляется мне редкой удачей. Выступать в качестве профессионального - то есть неангажированного - историка движения, в русло которого сам ты вошел в обстоятельствах, не оставлявших вообще никакого выбора, не каждому дано. Материал настолько образцовый, что будь моя воля, я бы включила его в школьные учебники.

Что касается публикации беседы с А.Есениным-Вольпиным, то здесь редакторам изменил не то вкус, не то чувство меры. Я хоть отдаленно помню манеры А.Е. и знаю, какой именно жизненный опыт стоит за этим - а впрочем, и любым другим - текстом данного автора. Но "иных уж нет", а те, кто недалече, из реплики М.Айзенберга, предваряющей разговор с А.Е., узнают, что между устной речью автора и публикуемым текстом имеется принципиальный и притом неустранимый зазор. Так зачем им тогда этот текст читать?

Третий блок, посвященный памяти Астрид Линдгрен, содержит две статьи о ней и две - о наших современных книгах для детей. Очень информативна статья К.Эберг Линдстен о месте книг Линдгрен в шведском обществе.

Две работы - Е.Марголис и Д.Мамедовой - посвящены ситуации с книгами для детей в современной России. Джамиля Мамедова изучает советские детские книги и проблемы их рецепции детьми постсоветскими. Екатерина Марголис как художник и редактор делает книги для детей. В совокупности получаем картину объемную и довольно-таки невеселую.

Бесспорная часть детской "классики" для самых маленьких, то есть книги Чарушина, Лебедева, Конашевича, а позже - книги Пивоварова, Токмакова, Диодорова - это художественные редкости, которые сохранились там, где интеллигенция собирала эти книги не столько для своих детей, сколько для себя. Если же вы сегодня ищете книгу для малыша, то есть обязательно с картинками - вас ждут книги, оформленные в стилистике худших мультфильмов. Тексты и того хуже - это стихи того уровня, который Ходасевич в свое время объединил под рубрикой "Ниже нуля".

Ну а если вы покупаете книгу для ребенка постарше, который будет ее именно читать, а не только рассматривать, то как быть с очень хорошими, но вполне советскими детскими книгами наподобие "Старика Хоттабыча", которого, как показала Мамедова, уже не однажды адаптировали? Комментировать? Переписывать?

В работе Е.Марголис дан сжатый, но емкий анализ постсоветского рынка книг для детей, а к тому же - интересно намечена проблематика бытования детской литературы в потоках литературы вообще. Материала хватило бы на книгу - и непременно с иллюстрациями. Ведь сегодняшняя молодая мама ни Лебедева, ни Чарушина не видела, так что же она выберет, желая своему чаду "самого-самого"?

Рецензионный блок на этот раз монотематичен - обсуждаются западные и наши книги о Чечне, а также о кавказской проблеме в целом. ( К "западным" пришлось отнести и книгу Анны Политковской, вышедшую в Лондоне.) Раздел о "западных" книгах называется Terra incognita. Но читая все рецензии подряд - а при этом они усиливают звучание друг друга, - понимаешь, что для неспециалиста, готового признать себя таковым (что случается нечасто), весь узел кавказских проблем - это terra incognita и перспектива понимания происходящего там весьма смутна.

В обсуждаемом номере НЗ есть еще два материала, заслуживающих самого внимательного чтения и размышлений.

Первый - это эссе Исайи Берлина "Европейское единство и превратности его судьбы" в постоянной рубрике "Либеральное наследие". Удивительным образом пафос лекции 1959 года не только сохранил свою актуальность, но - особенно после 11 сентября - еще и приобрел новые обертоны. Содержание лекции Берлина комментирует Борис Дубин, я же ограничусь формой.

Наш читатель вообще мало знаком с самим жанром европейского публичного высказывания. Тем более важно предъявить такой блистательный образец мужественного и высокого стиля. Виртуозный перевод Анны Курт позволяет полностью забыть о том, что текст-источник написан на другом языке. Дорого бы я дала, чтобы это эссе Берлина стало непременным чтением не только для историков, преподающих в школе, но и своего рода пособием для изучающих риторику.

Второй материал (рубрика "Политика культуры") - это "круглый стол", посвященный актуальным проблемам кино, телевидения, массового чтения, в котором, кроме известных социологов и культурологов, участвовал Евгений Ясин. Именно Ясин задал, на мой взгляд, самый интересный вопрос, предложив экспертам объяснить отсутствие отечественного фильма или книги, которые бы репрезентировали наиболее востребованный социумом жанр - историю личного успеха.

С моей точки зрения, сюжеты о Каменской - это тоже истории личного успеха, притом не так уж сильно отличающиеся по локальности и проблематичности ее удач от житейских будней доктора Бентона с его глухим сыном и ВИЧ-инфицированной любимой женщиной. Зато в целом сериал "Скорая помощь", как и типологически близкий к нему "Закон Лос-Анжелеса", предлагает картину повседневной жизни, в среднем успешной для многих, ибо при любых превратностях судьбы итог личных усилий героев непременно позитивен.

Истории успеха - это сюжетика и топика массового кино и массовой же литературы. Артхауз и истории успеха никак не совмещаются, поэтому имена Сокурова и Германа на "круглом слове" были помянуты явно всуе. Общеизвестно, что хорошее массовое искусство качественно тиражирует уже созданные элитой ценностные образцы, иногда травестируя их - но не изобретая новые. По очевидным причинам ни врач, ни судья, ни учитель, ни страж порядка сегодня у нас не могут быть героями историй успеха - массовый зритель/читатель этим сказкам уже не поверит, поскольку он имеет обширный и печальный опыт взаимодействия с нищей медициной, продажной юстицией, агрессивной и коррумпированной милицией.

Но вот совершенно реальный герой, безвременно ушедший предприниматель и культуртрегер Александр Степанович Паникин, оставивший нам увлекательную книгу именно об истории своего успеха - создании концерна "Панинтер". Путь Паникина был не только не прост - он трагичен, поскольку Паникин пережил не только подъемы и разорения, но и тюремную камеру, куда его привела "всего лишь" его незаурядность.

Однако я уверена, что даже если бы условного "Паникина" сыграл Евгений Миронов, его герой будет обречен на минус-идентификацию, отчуждение, а то и неприязнь. Потому что такой персонаж не будет воспринят как "один из нас" даже в тех сугубо условных пределах, в которых когда-то воспринималась героиня фильма "Москва слезам не верит". Массовый зритель ни в жизнь не поверит, что владелец текстильного бизнеса стал бы издавать себе в убыток русскую классику вовсе не затем, чтобы отмывать деньги - Паникин нажил их трудом честным и чудовищным по интенсивности (потому, скорее всего, и сгорел так рано).

В глазах россиян можно (и даже вполне заслуженно) стать героем дня, а еще лучше - минуты, поэтому возможен современный российский детектив, а еще лучше - боевик: что наша жизнь, если не проход через минное поле? Но в атомизированном обществе, охваченном аномией, не может быть общенационального героя, воплощающего сегодняшнюю стратегию успеха, то есть такую, которая воспринималась бы как в принципе доступная и одновременно - достойная.

При попытке вспомнить, где я недавно читала чисто российскую историю успеха, я не нашла ничего современнее и поучительнее, чем книга А.Н.Энгельгардта "Из деревни" (1878)...

• Константин Парамонов. Неприкосновенный запас #1, 1998 (РЖ, 3.08.1998)
• Курицын-weekly от 5 апреля 2001
• Ревекка Фрумкина. Неприкосновенный запас #2, 2001 (РЖ, 9.06.2001)