Апрельский номер "Звезды", откровенно слабый в своем литературном качестве, открывает Елена Ушакова со стихами, полными культурных цитат, корявых синтаксических инверсий и инерции тона, исключительно узнаваемого:

...И возразил с улыбкой собеседник:
"Зачем мне лицезреть все эти пятна -
Измазанный на миссис Уайт передник
И на лице - веснушки? Мне приятно
Воображаемое видеть... бантик...
Ах, это брошка? - разница какая!
Очки все только портят! Я романтик!..

Узнаете? Как не узнать! Если регулярно читать "Звезду", то возникает ощущение, что вовсе не Бродский задает автоматизм, "переклинивает речь" и "ставит голос" большинству нынешних эпигонов, а как раз таки Кушнер. И почему так раздражают эпигоны Кушнера, невольно перенося раздражение на самое интонацию и, стало быть, на оригинал? Вся эта мелочная, ученическая, студийная, что ли? - наблюдательность, за которой пустая имитация смысла - как в этих стихах про Данте и Мандельштама:

То, что мы принимаем за "имидж", - его капюшон,
Его профиль орлиный, пугающий - это
Тенью было пугливой, - сражался мучительно он
За признание в мире, достоинство, место поэта.

Стало быть - сражался за место, а все прочее - имидж, то бишь тень.

В апрельской "Звезде" есть еще другого порядка питерские стихи - минимализм 70-х от Сергея Вольфа:

Вот уж что не ожидал,
То, что выйду на лужайку,
И себя не убеждал,
Что найду с резьбою гайку,
Что увижу на ветру,
Как смыкаются травинки,
Как спускаются в траву
Две соринки до поимки,
Что пройдет наискосок
Человек в седом наряде
С влажным колышком во взгляде,
Тыча спичечкой в висок,
Как сместится корешок,
Как разломится подковка,
Просвистев над ухом ловко,
С губ чужих сорвав смешок.

Этот человек, что идет наискосок, почему-то симпатичнее, хотя и про него, и про этот самый "наискосок" мы давно все знаем...

Впрочем, суровый приговор литературе последних номеров "Звезды" уже произнес Андрей Немзер - возможно, суть в пресловутом "духе <...> кухонных посиделок, подразумевающих снисходительность к слабостям "своих". Между тем "Звезда" в самом деле производит впечатление двух журналов под одной обложкой: местечково-снисходительного междусобойчика с литературой "краеведческого порядка" и популярного в хорошем смысле исторического сборника с отдельными замечательными, прямо скажем, циклами. Из первого в апрельском номере советско-ленинградские очерки Владимира Арро "Дом прибежища", составляющие в конечном счете мемуарную книгу. Автор в свое время заведовал отделом публицистики в "Авроре" - в "либеральные" ее поры. А кроме того - "антипрофессиональная", по Немзеру, повесть Федора Чернина "Вячик Слономиров и его путешествие в непонятное (навеяно старинной публикацией)", там про некоего легкомысленного персонажа, свалившегося в черную дыру после бурных посиделок у Арика Пицункера (дело в Бруклине происходит), черная дыра оказалась сериалом, повесть - литературным упражнением с претензией на забавность. Однако скучно.

В майской "Звезде" обнаруживаем котельно-эротические рассказы Евгения Звягина "Всемирная паутина" (видимо, в силу эротической невоздержанности автор сам себя провозгласил однажды "заметным писателем петербургского андеграунда"), "всемирная паутина" там имеется в виду в каком-то другом смысле, не в том, который нынче принято подразумевать, непосредственно к "всемирной паутине" у этого автора имеет отношение единственный пассаж:

...Один мой дружок, Женька, сын известного в Петербурге поэта, уже несколько лет живет на Святой Земле, - с недавнего времени он стал бомбардировать по Е-мейлу офис нашего общего приятеля письмами такого, приблизительно, содержания:

"Зяблик мой! Никогда не забуду проведенные в твоем обществе очаровательные мгновенья! Сладкий! Как ты там без меня? Совсем, небось, отбился от рук? А я - помню. Все помню! И нежные касания, и взгляды украдкой! Твой Лысый Пупс".

В том же майском номере роман Геннадия Николаева "Вещие сны тихого психа". Этот персонаж - онемеченный Поприщин, звать его Марэн (Маркс-Энгельс) Флавиевич Бродягин, он тоже эмигрант, только немецкий, и тоже в черную дыру попал. И еще один сюжет про "тихого психа" и черную дыру - травестированная история про библейского Лазаря - "Лазарь и бес" Алексея Смирнова.

Кстати говоря, об эмиграции и эмигрантах-литераторах в апрельском номере любопытные замечания Павла Кузнецова ("Эмиграция, изгнание, Кундера и Достоевский") и Дмитрия Александровича Пригова, базельского жителя ("Где начало того конца, которым оканчивается начало, или Преодоление преодолевающего"). Но там не об эмиграции только, там еще о российских безднах (Кузнецов), литературных эпохах, "новой антропологии", "глобализме, мультикультуральности" и прочих вещах, равно непостижимых и бессмысленных (Дмитрий Александрович Пригов). Банальный смысл долгой речи о концах и началах сводится к тому, что трудно прогрессивному писателю жить на гранты и стипендии, когда нету стабильного литературного дохода (рынок, тиражи и т.д.). Но вот замечательная цитата:

Мы, несомненно, существуем в эпоху окончания четырех больших европейских социокультурных проектов. Возрожденческого - с его пафосом титанизма и образом автора-героя. Просвещенческого - с утопией высокого, всеобщего и преображающего искусства и образа автора - учителя и воспитателя. Романтического - с его демиургическими амбициями и образом автора - пророка и духовидца, посредника-медиатора между небом и землей. И, наконец, проекта Авангардного с идеей перекраивания мира и автором - постоянным и непременным новатором. Доминирующий же ныне и пока не обретший себе преемника и сменщика тип постмодернистской культуры и постмодернистского автора вполне удачно эксплуатирует энергию умирания всех этих проектов посредством смешения их стилистических и поведенческих черт, объявляя свободу-мобильность манипулирования основным способом существования современного художника.

Итак, могильщик-манипулятор. - Наконец слово для него найдено!

В том же, первом - дюжинном ленинградском журнале - любительская "эссеистика и литературная критика", научно-популярные "Мнения" - о биологическом моделировании и "четвертой мировой войне" - очередные фантазии Мих. Эпштейна.

А вот второй журнал "Звезда" - с отличными публикаторско-мемориальными и историческими отделами. Здесь продолжение мемуарной книги "Багаж" "композитора Набокова" - кузена ВВ. (Начало см. в #10 за 1998-й и #4 за 1999-й). Героями прежних глав были Стравинский и Дягилев, в новой - речь об Одене и странном образовании под названием СИПАСБ:

Оден объяснил, что вступил в правительственное военное подразделение.

- Я теперь член подразделения по моральному ущербу Службы по изучению последствий американских стратегических бомбардировок, в просторечии СИПАСБ. Я - сипасбик, - и он закатился безудержным смехом

По логике вещей, СИПАСБ должен существовать по сей день. И там, надо думать, находят себе прибежище англо-американские поэты, которым трудно живется на гранты и стипендии.

В апрельском номере "Звезда" отмечает 100-летие Каверина - хорошей статьей Андрея Арьева ("По большому счету") и письмами из книги ("Оглядываясь назад"). В майском - 60-летие Самуила Лурье - тоже статьей Арьева.

В публикациях 5-го номера стихи Геннадия Гора и Бориса Рыжего. Годовщину смерти Бориса Рыжего здесь отмечают его стихами на смерть другого поэта:

ПАМЯТИ И. Б.

Привести свой дом... А. П.

Когда бы смерть совсем стирала
что жизнь напела, нашептала,
пускай не все, а только треть, -
я б не раздумывал нимало
и согласился умереть.

Милы кладбищенские грядки.
А ну, сыграем с жизнью в прятки.
Оставим счастье на потом.
Но как оставить в беспорядке
свой дом?
Живешь - не видят и не слышат.
Умри - достанут, перепишут.
Разрушат и воссоздадут.
Дом перестроят вплоть до крыши
и жить туда с детьми придут.

Когда б не только тело гнило.
Спасет ли черная могила?
Чья там душа витает днесь?
Витая, помнит все, что было,
и видит, плача, то, что есть.

1996, март

Еще там привычные уже стихи про город, дождь, Неву и заунывные звуки трубы. Из непривычного там только слон... и он кажется лишним.

Лучшие стихи последних номеров "Звезды", безусловно, на обложках. Это Василий Андреевич Жуковский, 150-летие со дня смерти которого питерский журнал отмечает в апреле.

В "кавказском цикле" статья Якова Гордина "Страшно и грустно выразить мысль об утрате Кавказа...", заканчивающаяся тютчевским "пророчеством" после крымского разгрома 1855-го - "Стоим мы слепо пред Судьбою...", и "докладная записка" барона Ф.Ф.Торнау - о том, каковы будут последствия "отпадения Закавказского края от России", каким именно образом оно - отпадение - будет происходить и - как это формулирует публикатор - "решительные соображения о характере превентивных действий".

В "Мемуарах ХХ века" главы из книги Петра Горелика "Дружба и служба" - про постой советской полковой разведки в Западной Украине (скорее - Польше) 1939-1940 гг.

А в лучшем из циклов "Звезды" - в "городе Энн" Омри Ронена - прекрасная грустная статья об Ильфе-Петрове ("Отступление"):

...Время все делает другим, некоторые подробности биографии и истории литературы выветриваются, другие приобретают несоразмерную величину в трудах критиков-обвинителей и литературоведов-разоблачителей. Я стремлюсь сохранить и исторические пропорции тех времен, и пафос расстояния, но мои суждения - дело моего литературного вкуса и моего жизненного опыта. На них доброжелательный читатель сам сделает поправку. Это не фигура речи: Ильф и Петров уже давно стали народными писателями, а сейчас становится народным "ильфпетрововедение". И - увы - насколько оно лучше, вернее, научнее и веселее пресловутой "народной пушкинистики"! Весь народ уже прочел комментарии Ю.К.Щеглова и пополняет их своими наблюдениями. Две недели назад шофер такси в Таллинне, услышав литературоведческий разговор седоков, спросил нас: "Знаете, почему городовой Небаба, следивший, чтобы Паниковского не обижали, стал после революции музыкальным критиком?" Отвечаю: "Я думаю, оттого что тогда много было шуток о плагиате в советской музыке, а критики покровительствовали плагиаторам, как Небаба Паниковскому". - "Нет, - сказал шофер, - это потому, что на углу Крещатика и Прорезной, где стоял Небаба, был до революции большой магазин нот. Этой подготовки ему хватило, чтобы при советской власти стать музыкальным критиком". В самом деле, где-то там на Крещатике находилось известное книжное и нотное дело Леона Идзиковского.

Парадокс, но это, кажется, единственный "историко-литературный комментарий" в статье, принадлежит он таллинскому таксисту. Сам же цикл "Из города Энн" чем дальше тем больше из "филологических штудий" обращается в собственно литературу. И это хорошая литература. Лучшая в журнале "Звезда".