Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Обозрение С.К. #108
Литературный проект "Путевой Журнал" ("Октябрь" #4) - чтение эстетического манифеста с комментариями

Дата публикации:  7 Июня 2002

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Об идее проекта

Удивительно, почему идея такого литературного проекта не пришла никому в голову раньше (с удовольствием пользуюсь здесь случаем реабилитировать словосочетание "литературный проект")? Это вопрос, который возникнет после чтения "Путевого Журнала" в "Октябре" #4, наверно, не только у меня. Литературная группа "Путевой Журнал", существующая уже два года, представляет шесть литературно-философских теоретических текстов, шесть эстетических манифестов, в которых формулируется эстетика нового, но уже имеющего реальную практику в литературе (Рустам Рахматуллин, Василий Голованов и др.) явления - "геопоэтика". Слово очень похожее на "геополитику", но в определенном смысле противостоящее ему и по содержанию, и по благородству обозначенных им интенций.

Путешествие - это всегда промывание глаза, смотрящего на мир (и, соответственно, на самого смотрящего). Оно актуально всегда, тем более, сегодня - современный человек, имея в распоряжении телевидение, турагентства и возможность пользоваться услугами трансатлантических авиакомпаний, убежден, что ничего нового для него в мире нет. Каждое реальное путешествие (куда угодно - в Пермь, Каир, Копенгаген, Коломну, Гранаду, на перестроенную турками окраину Малоярославца) - выясняет для путешествующего, что мир жив, мир нов, неожиданнен и непознан в гораздо большей степени, чем мы себе представляем. Так же, как и сам странник в процессе своего странствия.

Сказанное выше - мои лирические всхлипы. Предложенное же "Октябрем" в "Путевом Журнале" - это попытка сформулировать то, что собственно и лежит внутри нашей потребности в путешествии. То, в чем мы сегодняшние ничем не отличаемся от путешествовавших во времена Одиссея или Афанасия Никитина. Но предмет, над которым они размышляют, уже отделился, строго говоря, от самого путешествия подобно музыке, давно отделившейся от породившего ее мистериального действа, но сохраняющей его (действа) энергетику.

Описание проекта

"Путевой Журнал" открывает текст медиевиста Гелы Гриневой "Punto fijo" (в переводе с испанского времен Великих Открытий "исходная точка"). Точкой отсчета здесь становится смысловое наполнение средневекового понятия "меридиан". Но автор начинает с описания собственного - человека конца ХХ века - опыта проживания этого географического понятия, обретенного ею на архипелаге Бокас-дель-Торо у побережья Панамы:

"Здесь время еще не вцепилось в загривок материи, оттого груз смертности не гнет к земле людей, живущих в беспечной бедности, в счастливом равнодушии к избыточной цивилизации, пузырящейся и потребляющей самое себя уже совсем рядом. Этого пункта - крайнего предела - не существует в представлениях Старого Света, стремящегося в своей самодостаточности свернуться в глобус, включить в пространство одного полушария оба полюса: Северный и Южный, нулевой меридиан (Гринвичский) и его изнанку, меридиан смены суток. Этот мир будто так и не открыт нами и оттого живет во вневременьи, до-историчности, в нескончаемом сейчас. Никогда до этого я не проживала жизнь, будучи до такой степени в сознании (сознавании?) длящейся сиюминутности. Не бывала прежде и столь счастлива - так счастливы бессмертные и дети, забывшие прошлое и не ставящие на будущее, просто качающиеся на качели. На гребне волны. На спинке дуги световодного меридиана".

Пережитое медиевистом - это не только и не столько след ее, медиевиста, погружения в прошлое, сколько тот опыт проживания пространства и времен, который остается неизменным и которому нет дела до наших разделений времени на старое и новое. И потому "архаичная" модель мира и человека в мире для Гриневой по-прежнему актуальна, по-прежнему "рабочий инструмент":

"Средневековый Запад изначально осмысливал себя как цивилизацию, то есть как воплощенную материальность... запад идентифицирован со стороной смерти и, следовательно, смертности." "Эпоха Великих Открытий началась в те времена, когда ощущение божественности, разлитой в мире, еще не покинуло людей. И если цивилизации (государства и правительства) решали свои материальные проблемы, то истинные мистики (собственно странники) искали сущность - точку отсчета, нулевой меридиан. Место... где действует не земное время, превращающее материю в труху, а время небесное, движущееся в вертикальной плоскости вечного полдня и служащее преобразованию души". "Колумб мыслил себя апостолом открытого им мира. Его путешественные записи испещрены... постоянным уточнением определения рая. "Рай находится в таком месте, куда никто не может прийти, разве только по Божьему велению. Рай имеет форму горы и находится на вершине, схожей с концом груши у черенка или с соском на женской груди. У этого соска земля набухает и приближается к небу..." "Описывая свое морское путешествие, результатом которого будет открытие нового материка, он замечает, что корабли продвигаются вверх по морю. Это наиболее точное описание внутреннего состояния человека, приближающегося к нулевому меридиану - к полюсу изначальности. И приятие мистической составляющей мира - тот магнит, который направляет движение..."

Следующий участник рубрики - Василий Голованов - представляет основы геопоэтики, опираясь на работы своего современника, основателя Института геопоэтики Кеннета Уайта:

"...речь идет о новой духовной картографии, о новом восприятии жизни, освободившейся, наконец, от идеологий, религий, социальных мифов и т.д., и, соответственно, о поиске языка, способного выразить это новое бытие в мире, сразу уточнив, что речь идет именно об отношениях с миром, с его энергиями, ритмами, формами, а не только о подчинении Природе, не только о "врастании в почву"".

Формулировки Кеннета адаптирует для выбранного авторами "Октября" дискурса ведущий рубрики Андрей Балдин:

"Можно полагать, что геопоэтика - это особый метод письма, подобный путевому дневнику интеллектуала, или особый вид литературоведческих изысканий, сфокусированных на том, как Пространство раскрывается в слове - от скупых, назывных упоминаний в летописях, сагах, бортовых журналах пиратских капитанов до сногсшибательных образно-поэтических систем, которые мы обнаруживаем, например, у Хлебникова (применительно к системе Волга - Каспий), у Сент-Экзюпери (Сахара), у Сен-Жон Перса (Гоби, острова Карибского моря) или у Гогена (Полинезия). Но речь не идет о бесконечном углублении в литературный контекст и некоем самоупоенном всматривании литературы в самое себя, которое ничуть не лучше литературной самопародии. Речь как раз о том, чтобы вырвать литературу из литературы, отодрать ее от вглядывания в свое собственное отражение: игра в бисер соблазнительна и алгебраична, но, кажется, пришло время не играть отражениями и созвучиями цитат, а рожать новые смыслы".

И еще одну формулировку я процитирую - из "Определения геопоэтики" географа Дмитрия Замятина:

"Поэтика пейзажа - еще не геопоэтика, но пейзаж, осознаваемый как геопоэтический образ, уже есть геопоэтическое орудие. Геопоэтика - это широкое междисциплинарное ментальное поле на границе культурной или образной географии и литературы, понимаемой локально, регионально, иначе говоря - пространственно. Местность, схваченная как образ - поэтический, прозаический, эссеистический, - непосредственно и наиболее качественно (среди всех возможных способов), наиболее экономно гео-графизируется. И тогда геопоэтика предстает как наиболее совершенный, идеальный образ самой географии".

Надеюсь, что представленный выше материал дает возможность читателю представить концепцию "Путевого Журнала" (идея которого принадлежит, как я понимаю, ведущему рубрики художнику Андрею Балдину). И потому далее я могу позволить себе в процессе описания уже и собственные комментарии.

Комментарии

Перечисляя авторов и описывая их подходы к "геопоэтике" в том порядке, в котором они выстроены Балдиным, я остановился на первых абзацах текста Замятина. Это то место, где я, разогнавшись на формулировках Гриневой, Голованова, Кеннета и Балдина, вдруг почувствовал некое торможение - в средине своего текста Замятин начинает развивать свои идеи, так сказать, вширь, и вот эта "ширь" насторожила. Оказывается, дело, затеянное нашими "геопоэтиками", еще и опасно. И первая явная опасность - утрата границ понятия. Увлеченность идеей - дело святое. Но... Цитирую далее:

"Текст литературного произведения можно представить как ландшафт, пейзаж, прекрасный вид (пример - "Разговор о Данте" Осипа Мандельштама) - с реками, горами и долинами, со своими климатом и растительностью, с удобными точками обзора".

"Звук - это пустое место бытия".

"Текст - ряд одновременных, лучше: временных, абсолютно местных точек-слов, точек-жестов; это точная точка, отточенное место".

И так далее.

Нет, мне нравятся эти формулировки. И мысль, и содержательность эмоции. И, соответственно, стилистика. Одно настораживает: геопоэтика, только что обозначенная как реальный инструмент, начинает дрейфовать в сторону некоего изолированного игрового эстетического пространства. Процесс формулирования становится самодостаточным, становится искусством уже сам по себе. Подтверждением этого в подборке становится следующая за замятинским текстом художественная проза Березина, которая может быть полноценно прочитана и без привлечения понятий "геопоэтики". Иными словами, эстетический манифест Замятина предлагает такое расширение понятия "геопоэтики", которое по существу лишает его реального содержания.

Отчасти восстанавливает равновесие Андрей Балдин, поместивший вслед за прозой Березина свой манифест "Географика"; здесь - о поэтике географической карты, в которой пространство обретает статус творческого усилия, метафоры, помогающей обобщить разрозненный видео и исторический материал.

Но далее последовал манифест одного из самых ярких сегодняшних эссеистов Рустама Рахматуллина, предложившего два новых понятия: "краевИдение" и "метафизическое краеведение" (оно же - "метакраеведение"):

"Возможны две метафизики края. Назовем их на минуту первой и второй. Первая изучает местные знаки человеческого помышления о священном и божественном, знаки обращения человека через город (место) к Богу. Вторая изучает знаки божественного Замысла о городе - в надежде знать, с чем обращается к городу и через город к человеку Сам Бог. Оба краеведения суть метафизические. Если первое должно быть обязательно научным и необязательно художественным, то второе, наоборот, должно быть обязательно художественным и необязательно научным. Второе по определению эссеистично, тогда как первое академично, а эссеистично только по желанию. Первое оперирует гипотезами, а второе - интуициями".

Пафосно-религиозный жест Рахматуллинского меня, например, не убеждает как раз из-за его пафосности. Как-то очень уж деловит здесь подход к божьим замыслам. Опускает этот замысел в буквальном и переносном смысле на землю. Конкретизирует. И пытается через наше, так сказать, ╚географическое╩ познать и описать Создателя. Но почему именно через географию, а не через физику или биологию, или, скажем, через математику, музыку? Мне скажут, можно. И через музыку, и через биологию. Я соглашусь. Но при чем тогда здесь именно геопоэтика? В определенном смысле любое усилие мысли и воображения связано с поисками бога. Какой тогда смысл определять понятие геопоэтики через обращение вот так прямо сразу и к Создателю. На мой взгляд, при всей эффектности формулировок Рахматуллина нота здесь взята все-таки слишком высокая. Был бы я человеком религиозным, то оскорбился бы, наверно, проявлением такой вот профессиональной гордыни. (Впрочем, нынешние воцерковленные люди позволяют себе и не такую степень фамильярности в отношениях с Создателем). Что же касается Рахматуллина, то он интересен для меня как раз в его литературной практике, она выглядят гораздо убедительнее его теоретизирования:

"...Бахчисарай есть знак Иерусалима рядом с римским знаком Севастополя. Он город иудейский, православный и мусульманский одновременно. Таким его делают Чуфут-Кале ("Иудейская крепость") - столица караимов, Успенский пещерный монастырь - центр православного присутствия в ханском Крыму, татарские дворец и нижний город. Есть и прямой топонимический отсыл - Иосафатова долина, кладбище караимов. Кладбище этого имени под стенами Иерусалима почитается как место, где начнется воскрешение мертвых. Иосафатова долина в верховой балке бахчисарайской речки уподобляет последнюю Кедрону и сообразует мизансцены двух городов между собой. Кедрон течет между чертой старого Иерусалима и Елеонской (Масличной) горой. В Бахчисарае, следовательно, сам огражденный Иерусалим прообразован горной столицей караимов - ныне мертвым городом Чуфут-Кале, его стенами и воротами, пещерами и храмами на плато правого берега балки. Тогда плато левого берега прообразует Елеон".

К блоку теоретических материалов примыкает "Практикум "Путевого Журнала". Начинается "практикум" "Рассуждением о Крыме", и рассуждающие как бы не нарушают стилистики уже процитированного выше отрывка про Бахчисарай - авторы (Рахматуллин, Замятин, Ешкилев, Савенок, Сид) обсуждают вопрос, является ли Крым самодостаточным ("столичным") образованием или это осколок чего-то большего, окраина, чреватая катастрофами. Возможно, виновато мое испорченное смотрением новостных программ на ТВ или авторы, действительно, не в состоянии здесь соблюдать границы геополитических и геопоэтических проблем, но читается это все как просто переведенный на другой язык спор "лужковцев" и "кучмовцев". Отчасти крен выправляется "Рассуждением о Волге" Василия Голованова, "Градоречием" Надежды Замятиной и заметками эколога Петра Балдина "Время нефти".

Первый выпуск "Путевого Журнала" в "Октябре" - теоретический. Видимо, эстетическая рефлексия практиков нашей "геопоэтики" продолжится и в следующих выпусках Путевого Журнала, но интересно было бы, чтобы при этом полнее была представлена и собственно литература, порождающая необходимость вот такой рефлексии.

На мой взгляд, у этого проекта есть будущее. Идея возникла не на пустом месте, накопленный литературный опыт требует своего анализа. Это первое. И второе: в нашей литературе есть люди, способные осуществить продекларированное в собственной литературной практике (частично они уже представлены в первом выпуске Путевого Журнала), остается надеяться, что участники проекта окажутся бегунами на длинные дистанции.

В заключение - из редакционного вреза к первому выпуску "Путевого Журнала" ("Октябрь", #2):

"Литературная группа, давшая рубрике название, существует уже три года, хотя многие ее участники были знакомы раньше, и того ранее началась отраженная в слове история их реальных путешествий. "Путевой Журнал" - объединение неформальное, состав его свободен... Среди активно действующих авторов "Журнала", совместными усилиями объездивших полмира, - Андрей Балдин (главный редактор "Путевого Журнала" и ведущий нашей рубрики), Рустам Рахматуллин, Василий Голованов, Дмитрий Замятин, Владимир Березин. Здесь будут последовательно печататься эссе представителей разных профессий - литераторов, журналистов, художников, ученых. Их взаимное общение послужило возникновению качественно новой прозы, чьей отличительной чертой становится диалог; этот межцеховой диалог продуцирует неологизмы: градоречие, краевидение и самые различные производные с корнем "гео" - геопоэтика, геологика, географика и проч. Неожиданный монтаж слов подчеркивает существенно важное: каждая из дисциплин ищет внешнего контакта, выхода в больший мир ввиду исчерпанности - или опасности исчерпанности - собственного автономного ресурса. Это в полной мере относится и к словесности. Перманентное путевое обозрение, которым заняты участники группы, видится не праздной туристской акцией, но акцией творящей, обустраивающей сложный мир, рисующей многомерную карту из насыщенных новым пространством слов".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 84 /03.06/
"Новый мир" #5, 2002; "Знамя" #5, 2002. Падает навзничь Советский Союз; что мы видим на этой интересной картинке? Скучная история про смерть чиновника, который разговаривал с черным монахом.
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #107 /28.05/
В жанре "записок простодушного читателя", не стесняясь называть вещи своими именами, - про пенные образования в литературе (Проханов, Сорокин, Пирогов, Вербицкий и проч.)
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 83 /27.05/
"Звезда" #4, #5, 2002. Черные дыры, Лысый Пупс во Всемирной паутине, "бред пророческий": Тютчев - о Кавказской войне и Мих.Эпштейн - о Четвертой мировой. Наконец, почему городовой Небаба стал музыкальным критиком.
Сергей Костырко, Обозрение С.К. #106 /21.05/
Израиль как материал и тема в романе Арнольда Каштанова "Каньон-а-Шарон" - "Знамя", #5.
Ревекка Фрумкина, Не скрывая пристрастий /16.05/
"Неприкосновенный запас", #1 (21), 2002. Первый номер за год удался. Конструкцию "держат" четыре блока материалов - три тематических ("Средний класс"; "У истоков советского диссента"; "О детской литературе: памяти Астрид Линдгрен") и рецензионный. Все блоки - "игры с заведомо ненулевой суммой", то есть с сознательным риском.
предыдущая в начало следующая
Сергей Костырко
Сергей
КОСТЫРКО
sk@russ.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru