Судя по переводным текстам, предложенным девятым номером "Интеллектуального форума", до 11 сентября интерес к Востоку в западном мире был вполне академическим (если не считать, разумеется, разведку и бизнес), - широкая публика удовлетворялась экзотикой "Шокирующей Азии" и сладкими страшилками про неотвратимое перерождение глобализации в конфуцианизацию.

К тому ж сама ориенталистика переживала затяжной кризис. Об этом в "ИФ" - добротный (но немного бесформенный) обзор американца Нейла Макиннеса ""Ориентализм": эволюция понятия". Западных исследователей смутил азиатский экономический бум, длившийся до 1997 года. По мнению аналитиков, он поставил под сомнение ценность базовых понятий западной цивилизации - демократии, рыночной экономики, рационализма. Событием стала книга Эдварда Саида "Ориентализм", где утверждалось, что "все знания западных людей об Азии искажены необоснованной посылкой, согласно которой западный человек "рационален, добросовестен, развит, нормален", тогда как восточный "иррационален, непредсказуем, не развит, неполноценен". Более чем сомнительным был объявлен сам тип антропологического подхода к Востоку, которым десятилетия, если не столетия, пользовались западные ученые. Однако в научных полемиках, развернувшихся вокруг этой и подобных ей книг, описанных автором, нового подхода к Востоку так и не обнаружилось. Сам Макиннес в заключение предлагает осторожное и вполне компромиссное резюме: "Похоже, мы не дождемся ни окончательного крушения азиатских ценностей, ни подлинного приятия Азией западных политических норм".

Короче, Восток остается загадкой, а в наступившие времена - загадкой зловещей. Может, поэтому в своей статье "Мусульманская Реформация" американский антрополог Дэйл Ф. Эйкельман предельно аккуратен - он предпочитает описывать только собственные впечатления, отмечая очевидное и избегая концептуальных построений.

В частности, Эйкельман рассказывает о полевых работах 1978 года на севере Омана, в поселении Эль-Хамру. Сильное впечатление произвела на автора "религиозная девственность" аборигенов. Он увидел крайнюю степень потрясенности у племенного вождя, когда тот впервые в своей жизни увидел иноверца. Никакой агрессии это не вызвало - только шок. Треснула и начала расползаться для вождя сама плоть жизни - ислам для него был такой же данностью, единственно возможной, как восход солнца или шевеление песка под ветром.

А уже через десять лет от молодого родственника вождя автор услышал, что "люди Эль-Хамру, не исключая и его родственников, сделались "невеждами", не знают ислама и поэтому ведут себя "как животные", то есть бездумно. "Разумеется, - сказал он, - они молятся и постятся, но они не могут объяснить, почему это делают. Мусульмане должны уметь объяснить свою веру" ".

И еще через десять лет, оказавшись в Стамбуле, ученый увидел новую формацию исламских фундаменталистов, которых можно было назвать кем угодно, но только "не провинциальными увальнями из глубинки. Они цитировали таких ученых, как немецкий философ Юрген Хабермас и французский социолог Пьер Бурдье, они свободно говорили по-английски и на других иностранных языках. Они, как и другие встреченные мною молодые турки, не укладывались в стереотип фундаменталиста... Годы спустя, если только моя догадка верна, мы будем смотреть на вторую половину XX века как на эпоху глубоких перемен в мусульманском мире, подобную эпохе протестантской Реформации в христианстве... В высшей степени сознательный пересмотр оснований веры - вот в чем суть теперешней мусульманской реформации".

Автор статьи старается держаться эмпирики, почти не позволяет себе каких-либо обобщений, только высказывает "догадку" о наличии процесса "мусульманской Реформации". Ну а за кадром читается осторожная надежда автора на то, что описанные им процессы могут обещать в будущем секуляризацию стран Среднего Востока и сближение Востока с Западом уже изнутри, - надежда на то, что в результате этих процессов колоссальная энергия миллиардного мусульманства сама по себе лишится потенциальной угрозы западному миру.

Вот иллюзия, которой изначально лишены русские, столетиями живущие вместе с мусульманами. Россия не только смотрит на Восток с запада, но и на Запад с востока. И уже тем отличается от нынешней Европы, которая до сих пор трусливо жмурится на миллионы мусульман, живущих в ее странах, не делая попыток принять их в себе, переварить - в этом отношении достаточно выразительной выглядит занятая большинством европейских стран пропалестинская позиция в палестино-израильском конфликте; решая сиюминутное, скажем, сохраняя голоса потенциальных избирателей, "не заметив" праздничных ликований в мусульманских районах своих городов 11 сентября, Западная Европа сдает свои фундаментальные ценности. Россия же, являясь одновременно и европейской и, отчасти, мусульманской страной, сохраняет тем не менее ориентацию на западные ценности.

И, может быть, поэтому аналитические статьи современных русских авторов о нынешних проблемах Востока и особо - о проблеме исламского терроризма, кажутся более интересными и актуальными. В частности, работы культуролога и историка Юрия Каграманова, опубликовавшего в последнее время несколько серьезных аналитических статей на эти темы. В отличие от западных авторов, аналитичность Каграманов сочетает с публицистичностью, и, как ни странно, последнее не мешает, а скорее помогает первому, требуя от автора максимальной информативности его текстов.

В том же девятом номере ИФа опубликован очерк Юрия Каграманова "Призрак Аламута" о назаритах, "Горных старцах", представлявших в XI - XIII веках достаточно экзотическую ветвь шиизма - исмаилизм. Оккультные мыслители и воины, назариты объявили своим методом терроризм. Этот короткий эпизод в истории ислама выглядит достаточно экзотичным - Коран не признает терроризма. И поэтому сам автор относится к исмаилизму как к исторической экзотике. Истоки современного исламского терроризма он ищет в другом, в некоторых фундаментальных различиях у мусульман и христиан в толковании отношений между Творцом и Его творением.

На более близком и актуальном для нас материале свои наблюдения Каграманов формулирует в статьях "Ислам, Россия, Запад" ("Новый мир" # 7, 2001) и ""Афганец" крепчает" ("Дружба народов" # 10, 2001). Принципиально важными Каграманову кажутся два исторических явления в современном исламском мире - Иранская революция 1979 года и все, что последовало за ней, а также явление Талибана в Афганистане. И то и другое для автора - явления мусульманской Реформации (в отличие от Эйкельмана, пользующегося этим термином осторожно, Каграманов считает его наиболее адекватным). Что, впрочем (наличие Реформации), не должно утешать Запад - "во-первых, ислам не христианство. Во-вторых, диахрония не может не испытывать явления синхронии". Иными словами, мусульманская Реформация является еще и реакцией на современное состояние западного общества и реакцией парадоксальной: скажем, создатели теократического государства в Иране "уже были "заражены" Западом и так или иначе перерабатывали его в своей крови. Они начинали в детские годы с "Отверженных" и "Старухи Изергиль" и кончали Сартром, Беккетом и кинематографом Феллини. И приходили к двоякому выводу. С одной стороны, они понимали, что опыт Запада должен быть усвоен всесторонне не только в плане технических достижений, но также, и даже прежде всего, в духовном плане; с другой - полагали, что Запад быстро идет к упадку и тащит за собой в бездну мусульманский мир. /.../ И они воззвали к духовенству как единственной силе, способной еще спасти мусульманский народ" ("Новый мир" # 7, 2001).

Хладнокровие и аналитичность, с которой Каграманов исследует иранскую ситуацию, могут показаться даже шокирующими, так же, как и его выводы. Он не закрывает глаз на жестокие методы, на экстремизм исламских революционеров, но вместе с тем отмечает, что Иранская революция в своем последующем развитии сумела достичь своих целей - гармонизировала скрепляющую иранцев религиозную идеологию с реалиями современного мира. И может быть, иранский вариант - это вариант наиболее цивилизованной формы "государственного ислама", раз уж существование теократических государств на Востоке выглядит сегодня неизбежным. Иранский вариант более перспективен для диалога Востока с Западом, нежели ситуация в Ираке или Саудовской Аравии.

С тем же хладнокровием подходит Каграманов и к проблеме талибов и ваххабитов. Проблеме необыкновенно острой сейчас для России, еще недавно бывшей Советским Союзом и сохраняющей тесные связи с бывшими республиками. Проблема ваххабитов - это, можно сказать, еще и наша внутренняя проблема и одновременно - наша вина. По мнению Каграманова, бурное развитие ваххабизма в центральноазиатских республиках спровоцировано кровавой военной авантюрой СССР в Афганистане. Ну а сегодняшняя ситуация выглядит так: "Наибольших успехов это движение достигло пока в Таджикистане. Здесь, по некоторым подсчетам, ваххабиты составляют уже около трети населения, в том числе более двух третей - среди молодых возрастов. Вполне возможно, что они овладели бы уже этой страной, если бы не присутствие российских войск. Много ваххабитов и в Ферганской долине. На официальном уровне пошла на сближение с ваххабитами - вероятно, на свою же голову - неоязыческая Туркмения; ростки ваххабизма там пока слабые, зато борьба с культурой в стиле Талибана уже развернулась вовсю: в стране закрыт театр опер и балета и некоторые другие учреждения культуры" ("Дружба народов" # 10, 2001). И дело не только в традиционно мусульманских регионах нашей бывшей и нынешней страны - определенную притягательность ваххабизм начинает обретать и в русских областях (в Ставрополье, в Поволжье и т.д.).

В своей статье ""Афганец" крепчает" Каграманов, прослеживая историю Талибана и формирование его идеологии, выделяет те ее составляющие, которые и делают таким притягательным это движение для молодежи - предельное упрощение ислама, в частности понятий справедливости и порядка. Несмотря на предельную жестокость талибов, на акты вандализма, определенных целей движение достигло - в Афганистане на какое-то время установилась власть закона и относительного спокойствия. Однако упрощение понятий мстит за себя, выворачивая их наизнанку.

В своих "исламских штудиях" Каграманов не может позволить себе академической отстраненности - слишком горяча для нас тема, слишком важным становится проблема самого подхода к исламу в нашей стране. Для нас (как, впрочем, и для всего остального мира) размашистые формулировки типа "Ислам - религия зла" бессмысленны и самоубийственны. Запад и Восток в России не противопоставлены. Да и сам ислам как религия противопоставляет себя христианству не более чем любая другая. Точек соприкосновения христианского и мусульманского мира вполне достаточно для нормальной совместной жизни. Все зависит от степени нашего осознания ситуации, от нашей способности вести диалог. Мы не имеем права, скажем, доводить ситуацию "до прямого столкновения с ваххабизмом, надо стараться предотвратить его распространение. Что вполне возможно в рамках самого ислама. Ничего не надо выдумывать - надо лишь активизировать его великое наследие, все религиозно-культурное богатство, накопленное за четырнадцать веков мусульманами, в частности, на территории бывшей Российской империи. Я имею в виду в первую очередь суфизм. В русле суфизма становятся невозможными упрощенные толкования Корана, искажающие его смысл и, следовательно, объективно враждебные самому исламу, какими бы "происламскими" они ни выглядели в интенции. В то же время надо учитывать, что мусульмане в России дышат тем же воздухом, что и все остальные. То есть духовный контекст для всех един. А это значит, что и от немусульман в определенной степени зависит, в каком направлении будет развиваться ислам в России" ("Дружба народов" # 10, 2001).