В летних номерах журналов две подчеркнуто летние публикации - "На курорте. Сочинские истории" Светланы Шишковой-Шипуновой ("Знамя", # 7) и "Садовое товарищество. Рассказы" Марии Лосевой ("Новый мир", # 7).

Здесь обозначен, так сказать, некий поджанр, на первый взгляд не слишком серьезный, предполагающий что-то легкое, необременительное для чтения, и - увлекательное. А если добавить к этому, что - не про "большую жизнь" (исторические катаклизмы, политические напряги, метафизические бездны и проч.), а про "обыкновенное", то смесь для писателя получается убойная. Увлекательно про обыкновенное? Попробуйте!

Свою подборку прозы Шишкова-Шипунова начинает рассказом "Ужин "Христофоре", где в обрамлении эталонно-курортной атрибутики (летняя терраса ресторана, красное вино, музыка, вид на море, паруса, набережную и загорелых беззаботных отдыхающих) происходит размышление писательницы, о чем и как писать, чтобы было про Сочи. "Сочинское дело" (Медунов и К), Президент на фуникулере, громкая история про местного кладоискателя - все это отметается, как чересчур серьезное. Автору хочется просто - про жизнь и про быт курортного города. И потому далее следует собрание разностильной, разножанровой короткой прозы - запись разговоров сочинцев, городские байки, легенды про высокопоставленных отдыхающих, детективный рассказ, психологический рассказ, бытописательные этюда и т.д. Все это скреплено интонацией, присутствием повествователя и - своеобразной сочинской атмосферой.

Которая - атмосфера - выстраивается не сразу.

Поначалу кажется, что автор полностью сосредоточен на курортной экзотике, в общем-то ожидаемой, как, скажем, в рассказе "Испорченный отдых", где семья сочинцев мечтает о том, чтобы пожить в санатории и отдохнуть, наконец, на море, а не заниматься приемом, обустройством и развлечением бесконечных родственников и бывших однокурсников; дело в том, что сами сочинцы на море бывают редко, потому как летом, пока сезон, надо зарабатывать, а зимой уж тем более, жить-то надо (рассказ "Педикюрша"), ну и, соответственно, сочинские дети на вопрос, кем ты хочешь вырасти, отвечают: отдыхающими. Отчасти ожидаемым является и мотив госноменклатуры, отдыхающей в Сочи. Но только - отчасти.

Неожиданное в этих как бы непритязательных экзерсисах накапливается постепенно. Воссоздавая атмосферу города, автор намечет некие точки опоры, так сказать, свою "социально-психологическую географию", в которой центром и, естественно, точкой обзора становится Сочи. Иерархия жизненных и житейских ценностей сочинца становится в ее прозе той нормой, которой они меряют весь остальной мир.

Вторжение в "мир Сочи" "больших людей" из остального мира ничего не меняет. Это они где-то там большие, а здесь это еще нужно доказывать. Что удается не всем. Вот, скажем, байка про отъезд могущественного кремлевского чиновника, на поверку оказывающегося мелочным и мстительным ("Сетка с грушами"). Но собственно разоблачительный пафос, как автоматически прилагающейся к подобным сюжетам, для автора не самый актуальный. Ему интересно другое. Попадая в сочинские истории, эти люди из своего виртуального существования поднимаются до уровня почти реальных персонажей реальной жизни. И соответственно, с историей и историческими персонажами у сочинцев отношения вполне домашние, доверительные. В рассказе "Легенда о призраках", скажем, перечисляются всякие испуги и фобии, которые, по легенде, наживают нынешние правители, оказываясь на дачах своих предшественников. И эти всесильные, казалось бы, люди оказывается на редкость уязвимыми - уж очень легко их сковырнуть. Как несчастного Хрущева, который не любил отдыхать на бывших сталинских дачах и все рвался на свою собственную, в Пицунде. Она-то и оказалась для него самым горьким в жизни местом. Как и Форос для Горбачева, где он пытался укрыться от мстительных призраков. Городской фольклор, воспроизводимый в рассказе, аранжирует эту тему хладнокровной и как бы даже чуть снисходительно-сочувственной интонацией сочинца, наблюдающего за своими несчастными, неприкаянными правителями и размышляющего над феноменом их изначальной неприкрепленности к нормальной жизни.

Ну а психологически этот мотив проработан в рассказе "Попугай по имени Фриц", про бывшего двойного ангента (ГДР, СССР и ФРГ), с женой и любимым попугаем живущего (укрывающегося) в Сочи.

Из Сочи вообще многое видно, как свидетельствует рассказ "Несчастный случай". Рассказ про очень странную смерть отдыхающего в военном санатории; по жанру это как бы детектив, но самое сильное в нем сюжетно - это отсутствие полагающейся в детективе сюжетной разгадки. Читатель так и не узнает, самоубийство ли то было, убийство или нелепая случайность. Да и неважно это. Важно, что по нынешним временам для некоторой категории сограждан, вовлеченных в "большую жизнь", экстремальной, а иногда и непосильной оказывается как раз ситуация "расслабления".

Иными словами, именно здесь, на "периферии" большой жизни, может быть и есть самое интересное для писателя - очевидная, но до сих пор непривычная для нашей литературы мысль.

У Марии Лосевой, в отличие от сочинской коллеги, нет даже Сочи. У нее просто "Садовое товарищество", вполне безымянное. И если в Сочи Шишковой-Шипуновой хоть какие-то отзвуки отсветы "большой жизни", то у Лосевой от "большой жизни" даже таких отзвуков нет, у нее - просто жизнь. Жизнь сама по себе. Более того, сама о себе и рассказывающая.

Первое, что завораживает в дебютных рассказах Лосевой, - язык, выстраивающий образ повествовательницы, за которым (образом), в свою очередь, возникает образ жизни с ее психологией, социологией и проч., породившей этого повествователя:

"У нас очень симпатичная и хорошая женщина есть в товариществе, только с ней приключилась история. Она влюбились в одного человека, хотя у нее был муж и дети тоже были". "Ну просто болезнь какая-то у нее. Ничего не хочет есть, не спит по ночам, даже забывает поливать огород" ("Сновидения"). Сказовая манера повествования, предполагающая как бы максимальную дистанцию автора от рассказчика и некоторую игру с героем, отнюдь не превращает переживаемое героиней в игрушечное. История, которая начинается с процитированных здесь фраз - это история любви в самом, может, ее пронзительном проявлении: любовь, переживаемая одним участником. История любви проживется героиней в снах и в их скрещениях с явью. У снов свой сюжет, у яви - свой. Пересекаются они в финальных фразах - героиня слушает в электричке "разговор таких же, как она, теток. Одна другой хвасталась, как много у них картошки и смородины уродилось, и огурцов, и антоновки, и всего прочего тоже, да и еще грибное место нашли вчера и насобирали две корзины. Вторая ахала и завидовала... А где же в их жизни любовь? Ведь на нее просто не может быть времени при таких урожаях. И ей показался этот разговор чудовищным бредом, но это была явь, а не сон".

Кстати, эти две тетки из электрички появляются в качестве главных героинь в другом рассказе - "Как завидовали". Внешне - психологический этюд про зависть и про обиду. Про то, как одна тетка, Крутикова, всю жизнь завидовала другой, Поповой, потому что у Поповой на огороде и лук слаще, и картошка кучнее, и простыни во дворе сушатся новенькие, и дедушка у них был балагуром и обаяшкой, и вообще живут они как-то ярко празднично, интересно. И потому содержанием жизни Кругликовой становится догнать и перегнать Поповых. Но - не получается. Все, что случается у Поповых, становится событием, а Крутиковых не замечает никто. Совсем не замечают.

Про что этот рассказ? Про морок? Про низкое, так сказать? А может, как раз - про высокое? Да, конечно, беда Крутиковых в их собственных комплексах. Но комплексы-то не на пустом месте. Дело в том, что человек должен чувствовать себя существующим, живым - и чтобы мир вокруг подтвердил их существование. А Крутиковы такого подтверждения не получают. Можно, конечно, усмехаться над тем, где и в чем Крутиковы ищут этого подтверждения, но вот усмехаться над самой потребностью этого утверждения я бы не стал. Их маета только наполовину морок, а на вторую половину она - экзистенциальная драма. Внутри этой непритязательной дачной байки просматриваются контуры "бытийной притчи".

Иными словами, обе писательницы, предоставив мужикам тужиться в сочинении эпохалок про президентов, патриотов, "гексогены", космические льды и прочие глобальности, занялись "обыкновенным", то есть просто жизнью. Сущностным. И если у Шишковой-Шипуновой еще можно, хотя бы формально, найти какие-то внешние опоры (тот же город Сочи, те же Сталин-Хрущев-Горбачев, обладающие и, так сказать, внетекстовой энергетикой), то у Лосевой вся энергетика своя. Она сразу же берет быка за рога. И на удивление крепенькая оказывается у дебютантки рука - для детального разбора того же, допустим, рассказа "Сновидения" от добросовестного критика потребуется обращение и к "Даме с собачкой", и к особенностям лесковской или зощенковской прозы; на литературном поле, выбранном для себя Лосевой, поработали уже многие, но и она отнюдь не выглядит бледной тенью рядом с именитыми предшественниками.