Так уж сложилось, что к уральским журналам "Чтиво" возвращается раз в полгода, бывали выпуски летние и зимние, а в нынешнем - осенние номера "Урала" и "Уральской нови". - Их много (общим числом - пять), а в них, в свою очередь, много всего - стихов, романов и, что характерно, - пьес. В силу разных причин уральские журналы, не в пример прочим толстым журналам, регулярно представляют сочинения для театра и просто театральные сочинения, - театральную прозу и театральные стихи.

В последних номерах проза театральная и ностальгическая, романы женские про семью, любовь и творческих людей, проза голландская, стихи древнекитайские, переводы из Борхеса и новый роман Дмитрия Бавильского "Едоки картофеля". Роман по "голландским мотивам", и он оказался бы кстати в "голландском номере" "Урала", но он там не оказался. В "голландском номере" стихи и проза нынешних голландцев, в том числе экзотическая история о причудливых странствиях письма, отправленного из Парамарибо в Амстердам девушке по имени Симона, которая родом из того самого Парамарибо, однако она ждала письма в Амстердаме, а получил его один дипломат в Мексике итд. (Сейс Нотебоом, "Письмо"). Внутри этой истории находим стихи голландского поэта, стихи трогательные, несмотря на неуклюжий перевод:

Я теперь изнутри больной,
вот где смерть придет за мной:
здесь, у берега Тахо.
Этот берег пологий желтеет,
и нет места светлей и грустнее,
чтоб умереть без страха.

В том же номере много других голландских стихов, а также фрагменты романа о будто бы имевшем место сыне Гитлера и Евы Браун (Харри Мулиш, "Зигфрид") и пошловато фривольные пассажи Кейса Верхейла о Тютчеве, Гейне и разных женщинах в стиле какого-нибудь "Каравана историй". А еще в "голландском номере" окончание романа из казачьей жизни с кавказским и белогвардейским color local ("Одинокое мое счастье" Арсена Титова) и окончание другого романа - "Нового Голема" Олега Юрьева. Этот "новый голем" - такой себе "сатирикон" на Брайтон-Бич, нехитрые имитации под "нового Бабеля" и color local, опять же, соответствующий:

Во главе стола, в середке перекладины покоя, воздвигся Михаил Трималхиониди, брайтонский Великий Пиндос, и перстнем постукал по хрустальному графину с перцовой горилкой. Рассыпался звон с алмазными искрами. Банкетный зал "Арагви-Садко-Метрополь", кухней и интерьером (потные лжедеревянные панели) всего больше похожий на ресторан харьковского горвокзала середины шестидесятых годов, весь от внимания замер, свечи только слегка колыхались в керамических канделябрах. "Великий русский писатель Лев Николаевич Толстой написал: "Каждая счастливая семья несчастна по-своему". Так выпьем же, уважаемые гости, родные соседи и дорогие клиенты, за именинницу, почти сорок лет дарящую мне семейного счастья!".

Кроме номера "голландского" имеем еще номер в честь 150-летия Д.Н. Мамина-Сибиряка с прозой самого юбиляра, воспоминаниями о нем и... переводами с древнекитайского. - Редакция "Урала" провела конкурс на лучший поэтический перевод древнекитайских стихотворений, выведенных иероглифами на тушнице (чернильнице), принадлежавшей Д.Н.Мамину-Сибиряку. Конкурсантам были преложены подстрочники:

На рынке "Байхай" торгующие из корзин люди
Как раз и есть истинные государственные мужи.
Ловить вшей - таких больше нет людей.
К востоку от Янцзы кого из сановников брать примером?

Это был Тао Гуи.

А вот переводы-победители на злобу дня. Больше всего разночтений породила строка третья:

На Шувакишском рынке сановники есть:
В пастыри рвутся, а мы для них - овцы.
Рыбку им съесть, да и на буй бы сесть!
Да и в Думе российской - не те же ль торговцы!

(Владимир Блинов)

Теперь торговцы из корзин на рынках
Одни лишь патриотами остались.
Сановнику никто дерзить не станет,
К востоку от Янцзы с кого нам брать пример?

(Илья Козлов)

Кроме китайских переводов в этом номере "Урала" стихи поэтов из Нижнего Тагила, большую часть которых представляла в свое время "Уральская новь", роман Марины Голубицкой о сложной личной жизни творческих людей ("Два писателя, или Ключи от чердака") и ... окончание "голландского" романа Дмитрия Бавильского, начало которого в #10.

Новый роман Бавильского не про овощи, а про несуществующий и невыдуманный город Чердачинск, провинциальный музей в нем и смотрительницу этого музея. В музее города Чердачинска обретается эскиз "Едоков картофеля" Ван Гога, и в честь этих самых "Едоков" называется роман. Диспозиция симпатичная (она из малых голландцев, кстати, и обещает уютный "жанр"), дальше начинается композиция, она выдуманная. Ван Гог проходит сквозь нее красной нитью, с больным ухом, с картофелем, с надрывом, разве что без подсолнухов. Хотя, наверное, были и подсолнухи, просто я не запомнила. В общем, там есть детектив (нераскрытый), лав-стори (несчастная), сны (из Павича), цитаты (из Целана и бог знает из кого еще), списки всего на свете - обязательные в этом роде литературы. Еще там есть вставные дивертисменты, вроде того как девушка по имени Марина (все женские персонажи, кроме главного, называются в этом романе Маринами), желая произвести впечатление интеллигентной барышни, в процессе поедания картофеля на кухне главной героини ни к месту ни впопад сообщает (или намеревается сообщить), что ей нравятся стихи Глеба Шульпякова.

Такой вот роман. Вполне закрученный, и если у кого нет аллергии на преизбыток литературных финтифлюшек, то читается нормально. Совсем невозможно читать нечто под названием "Трактат замедленного чтения" в последнем номере "Уральской нови", это поэзопроза, и выглядит она следующим образом:

"Муравей еще глотает песчинку и в том месте, где песчинка уже глотаема муравьем, на самый кончик невидимого волоска свисает вершина перевернутой скалы опрокинутого мира..." итд.

Там еще есть подзаголовки второго и третьего порядка, вроде "Большая нога ноги", "Краткое свидетельство пустоты", "Юмор абсолюта" и "Полное свидетельство пустоты"!

В том же номере "УН" повесть Юлии Кокошко "Любовь к восемьдесят пятому году", проза театрально-ностальгическая и ностальгически-театральная, автор - восторженная зрительница, вся жизнь - театр, а вот монолог главного персонажа:

"...Господи, как мне надоело сотрясать Театр высоким штилем! Я хочу вырваться из лучшей бутафории - в живое... молодое, молочное... и не говорить, а жить, но... как у возлюбленного вами поэта: и проплывет театрального капора пеной... Ну давайте разорвем севшие пейзажи, расстреляем их головой! Не обязательно - собственной. Умоляю, разрушим Театр, и отсидим свое - и выйдем на свободу! Хотите, я сам отсижу за вас все сроки? Ну, разумеется - условно, как в театре...... Единственный вариант, патетически названный - судьбой? Безысходна одноплановость гения в одной роли...... А театр - явление сложное, синтетическое...... Кстати, еще вариант... храм муз, что дом Артемиды...... Как темпераментно горит синтетика!"

Повесть не о театре, а о жизни, между тем, но автор "так видит".

Другая проза из той же "УН" - ностальгическая, но без театральности - "Очерки частной жизни пермяков" Владимира Киршина. Здесь картинки быта и нравов 50-60-х, иногда замечательные:

"Картины на стены вешали повыше и под углом к стене. Так же под углом вешали портреты партийного руководства - это в общественных местах, и зеркала. Симптом сталинского комплекса: зритель смотрел на партию снизу вверх, а свое отражение в зеркале видел прижатым к полу. При Хрущеве в моду вошли эстампы вплотную к стене - вровень со зрителем".

И наконец, сочинения для театра. Это новые узоры по старой канве - "Ресницы кальмара" Елены Радченко, перелицованный "Вишневый сад", где главную героиню звать Ольга Судейкина и она "балерина на пенсии", остальные персонажи - бомжи, сумасшедшие, милиционеры, агенты по недвижимости итд. Топоры за сценой не стучат, но ружье стреляет. Пуля поражает Ольгу Судейкину, она же Прекрасная Дама и Вечная Женственность, она же "хранительница" Дома, в котором "аура" "той жизни". (А "ресницами кальмара" Ольга Судейкина питается, это у них наследственное.) И из "той же жизни" (по странному совпадению) пьеса Владимира Балашова "Последняя прогулка Бенуа" в 10-м "Урале". Дело происходит в Версале в 1960-м, Бенуа говорит стихами, приблизительно так:

...Я полон ощущений
И новых мыслей и желаний полн.
Но нет уже душевных сил работать
Ни для любимейшей Гранд Опера,
Ни для непревзойденного Ла Скала.
Могу акварелировать и только.

Вот и я тоже... могу акварелировать - и только.