Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Мозаика русской истории
Исторический архив. 2002. # 1-5.

Дата публикации:  10 Января 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

При чтении хотя бы одного номера журнала "Исторический архив" возникает ощущение, что тебе "конспективно" представили всю историю России, по крайней мере, за три-четыре века - хотя публикации в таком журнале, по "законам жанра", тематически разнородны (посвящены абсолютно разным историческим событиям) и достаточно лаконичны "по техническим причинам" (на двухстах страницах не так уж много места). Впрочем, может быть, именно за счет "мозаичности" и создается чувство приобщения к "большой" истории. Если же читаешь подряд сразу несколько номеров - впечатление цельности исторического потока многократно усиливается.

Историей интересуются многие. Но одним нравится слушать ее как сказку, да еще "с картинками", когда лакуны заполняются всевозможными домыслами. Другие, напротив, любят строгую простоту, предпочитая, если нужно, все "додумывать" самостоятельно. Материалы "Исторического архива" - чтение как раз для любителей фактов. Интересного тут очень много, но журнал все же научный: никакой тебе "воды"; документы и еще раз документы - письма, воспоминания, протоколы, донесения, доносы, приказы, справки и т.д. и т.п., причем подкрепленные содержательными предисловиями и сопровождаемые подробнейшими, высокопрофессиональными комментариями.

Представленные тексты относятся к различным эпохам и все по-своему любопытны; но наиболее "остры", конечно, публикации по истории XX в. (кстати, они явно доминируют в "процентном отношении"): наверное, потому, что для "обычного" читателя (неспециалиста) этот период "ближе" - во всяком случае, по-человечески он более понятен.

Документы в книжках "Исторического архива", как правило, располагаются в "обратной" хронологической последовательности: от настоящего - к прошлому. Немало здесь эпизодов, связанных с историей Второй мировой войны, - в том числе весьма "остросюжетных". Например, приводится донесение немецкого следователя об убийстве гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе, осуществленном партизанами в 1943 г. (# 1) (в скобках указывается соответствующий номер журнала). Во вступительной заметке к публикации эта операция рассматривается как террористический акт (кстати, отнюдь не все современные историки согласны с тем, что террористическая деятельность партизан на оккупированных территориях была целесообразной, поскольку зачастую вызывала "обратный" эффект, приводя к ужесточению оккупационного режима). Внимание привлекает прежде всего моральная сторона дела. Как выясняется, организаторы и исполнители акции возмездия проявили гуманность: первоначально планировалось отравить гауляйтера, подмешав в пищу сильнодействующий яд; однако выяснилось, что в семье Кубе первыми принимали пищу его дети, так что именно им довелось бы стать первыми жертвами; поэтому партизаны отказались от первоначального плана (может быть, сыграло роль то, что непосредственными исполнителями теракта являлись женщины, служившие в доме гауляйтера). Было применено взрывное устройство - и к тому же строго направленного действия. Из донесения криминал-советника Бондорфа явствует, что мина, взорвавшаяся примерно в половине первого ночи 22 сентября 1943 г. в спальне, располагалась под матрасом кровати: спящий Кубе получил смертельные ранения - но лежавшая рядом с ним жена (кстати, на восьмом месяце беременности) физически абсолютно не пострадала, отделавшись лишь нервным шоком; невредимыми остались и трое детей, спавших в соседней комнате. В документе (который читается как дайджест романа "про войну") с профессиональной точностью и немецкой скрупулезностью изложены все детали самого теракта и производившегося расследования.

Читатель научного журнала вряд ли может миновать рубрику "Интеллигенция и власть", тем более что ее коллизии чаще всего остро драматичны. В (# 5) продолжена публикация дневника В.Вернадского 1937 г., которая ведется в "Историческом архиве" уже на протяжении нескольких лет. Заглавное место в записях занимают собственно научные проблемы (Вернадский размышляет о роли и месте живого вещества во Вселенной, о критериях различения живой и неживой материи и т. п.). Но для "широкого" читателя особенно интересны, пожалуй, записи, повествующие об общей обстановке в стране, о том ужасающем морально-психологическом "климате", в котором существуют советские люди. "Кругом террор. И на каждом шагу его следствия"; "Все время слухи - часто верные - о новых арестах на верхах - не только коммунистов"; и далее - списки тех, кто в этих слухах фигурирует. Но записи выявляют и подтекстный психологический конфликт. Разобраться в подлинных причинах происходящего не может даже столь могучий и блестящий ум как Вернадский; и это по-своему объяснимо: человеку нормальному трудно представить, что репрессии подобных масштабов могут совершаться иначе как по чьей-то злой воле. Поэтому он полагает, что "на верхах" идет противоборство между партийно-государственным руководством и органами НКВД: именно злонамеренные действия последних привели к разгулу террора - которому Сталин якобы пытается противостоять (хотя и не вполне успешно). Выстраивается довольно причудливая и противоречивая модель происходящего. С одной стороны, Вернадский осознает, что советская пресса "бездарна" и налицо "полный развал основной печати" (центральных газет); с другой - верит в насаждаемую той же "основной печатью" версию о "заговоре" военных и "доказанной" виновности Тухачевского, Гамарника и их "подельников". И наивно добавляет: "Счастье, что открылось не во время войны. Но открыто не своими. Здесь полное фиаско. <...> Может быть, положение спасет то, что нынешняя армия не прежняя - у ней нет настоящих военных традиций и что теперешние генералы легко заменимы, еще легче, чем прежние, то есть не они фактически представляют настоящую силу армии". Наряду с "общезначимыми", встречаются и глубоко личностные записи: Вернадский размышляет об основных этапах своего религиозного самоопределения - начиная с раннего детства; говорит о том, что его психическая жизнь в течение всей жизни "была своеобразна", а причины коренятся еще в детском возрасте:

"Я был лунатиком - боялся пространства - темноты. Эти страхи были связаны со слуховыми и зрительными ощущениями, может быть, из-за сильной близорукости <...> Лунный свет на меня действовал странным образом. Я ходил и будил своим отчаянным криком. Я помню до сих пор - действительно помню - но не только по рассказам близких, и некоторые сны-бодрствования <...> "Лунатизм" у нас наследственный. В слабой - очень слабой - степени передался и моим детям. Отец и дед - по-видимому, в большой степени".

С личностью В.Вернадского связана еще одна публикация (# 2) - подборка адресованных ему писем историка П.Виноградова (тоже будущего академика), относящихся к 1899-1904 гг. Среди проблем, которых касаются корреспонденты, особенно примечательно обсуждение вышедшего в 1902 г. сборника "Проблемы идеализма". Виноградов пишет о своем "недоверии к идеалистическому движению" - хотя при этом критикует и философский позитивизм: "Против узкого догматизма и самоуверенной ограниченности кругозора готов протестовать не меньше других. Но то, что предлагают мне наши идеалисты, отношение их к научному исканию, с одной стороны, к философскому и религиозному - с другой, отталкивает меня не менее позитивистики". Вернадский же, как можно понять из писем Виноградова, демонстрирует в этой дискуссии иное отношение к "идеалистам" - во всяком случае заинтересованное, если не прямо сочувственное.

С "проблемами идеализма" по-своему связаны и материалы рубрики "Государство и церковь"; первоочередное внимание здесь уделено все же проблемам не собственно религиозным, но, скорее, политическим: это вполне соответствует современной ситуации, когда религиозные идеи все отчетливее превращаются в инструмент политики. Видимо, именно поэтому большинство опубликованных документов связано с вопросом об "антигосударственной" деятельности различных конфессий. Самый ранний по времени материал - переписка Петра I и епископа Питирима, относящаяся к 1715-1719 гг. (# 1). Питирим, возглавлявший борьбу с расколом в Нижегородской губернии (незадолго перед тем образованной), просит у Петра "верховной" поддержки перед властями: "Вашего Величества по указу <....> велено мне, богомольцу Вашему, обращать и в соединение ко Святей Церкве приводить разколщиков. <...> И аще Ваше Величество трудити ми ся в том паки повелит, всенижайше требую, дабы повелено было имянным Вашего Величества указом как главным, так и прочим той губернии правителем подкрепить, дабы оне в том были помогательны, а не препинали, и в том бы меня, богомольца Вашего, и посланных моих старцов ото всего охраняли, и о том дать указ с прочотом". В свою очередь, Петр извещает Питирима, что упорствующие и агрессивные раскольники в Санкт-Петербурге требуют встречи с нижегородскими единомышленниками; архиепископу предписано лично сопроводить своих "идейных противников" в столицу. "Изволте, - пишет Петр, - призвав их к себе, им оное объявить, и чтоб оне сюды ехали без опасения <...> также и ты изволь приезжать с ними сюды".

В # 2-3 публикуется большая группа документов периода 1914-1917 гг., посвященных жизни и деятельности Андрея Шептицкого, униатского митрополита Галицкого, - одного из ярых украинских "сепаратистов"; эта тема эффектно проецируется на сегодняшние взаимоотношения Русской православной церкви с церковью католической. Как известно, стремясь в Первой мировой войне к возвращению Галиции, царское правительство России оправдывало свои территориальные притязания лозунгом "чистоты веры", необходимостью изгнать католицизм и унию с "исконно православных" земель, чтобы их страждущее население могло наконец вернуться к "дедовской" вере. Естественно, что война обострила и отношения между Россией и Ватиканом, и межконфессиональные конфликты в Западной Украине. На этом фоне и протекала деятельность Шептицкого, который постоянно призывал к поддержке Австрии и борьбе с Россией, добивался отделения Украинской церкви от Русской. В своем послании императору Францу-Иосифу он предлагал план создания на территории "русской Украины" военно-политического режима под австро-германским контролем - между прочим, во главе с племянником австрийского императора Вильгельмом (которого униаты крестили как Василия Вышиваного). Подборка документов включает как тексты самого Шептицкого (письма, воззвания), так и переписку российских дипломатов, чиновников, военных, посвященную деятельности митрополита-сепаратиста. Раздражение властей против него было столь сильным, что осенью 1914 г. рассматривался даже план физического устранения Шептицкого; однако в итоге его выслали в Киев - потом в Нижний Новгород - Курск - Суздаль - Ярославль. Освобожден он был лишь Временным правительством в марте 1917 г.

Более чем "современно" звучат материалы, посвященные борьбе с распространением идей исламского экстремизма в России в начале XX в. (# 5): опасность фундаментализма для общества и государства сегодня стала вполне очевидна - но, как явствует из опубликованных документов, эта угроза отчетливо осознавалась и сто лет назад, в период вызревания Первой мировой войны, в которой Турция надеялась добиться величественной цели: объединения всех исламских общин в России под эгидой Турецкой империи. С этой целью в Россию засылались агенты-агитаторы, которые должны были вести среди татарского населения "пропаганду идей о возрождении ислама". В 1910 г. данный вопрос обсуждается в переписке министра внутренних дел (и председателя Совета Министров) П.Столыпина, нижегородского губернатора А.Хвостова и А.Харузина - директора Департамента духовных дел (ведавшего делами христианских неправославных и иноверных исповедания на территории Российской империи).

Письмо Столыпина показывает, что он считает проблему весьма серьезной: "По доставленным Министерству сведениям, руководители младотурецкого движения, не ограничиваясь в пропаганде своих идей пределами Турции, решили способствовать возрождению ислама и в других странах и, в частности, развивать панисламистскую и пантюркскую идею в России. С этой целью младотурецкие вожди послали в Россию под видом купцов, возвращающихся из Мекки, богомольцев и т. п. лиц, начитанных и преданных новым идеям ходжей, для проверки среди наших мусульман теории о единстве всего мусульманского мира. Посылаются эти, опасные для единства нашего государства, проповедники большею частью на Волгу, в местности со значительным татарским и вообще мусульманским населением, затем в Крым, на Кавказ и в Туркестанский край. Ввиду чрезвычайной серьезности предпринятой из Турции меры <...> я считаю необходимым обратить на изложенное особое внимание Вашего Превосходительства" (т. е. губернатора Хвостова). Директор Департамента духовных дел, со своей стороны, информирует губернатора об издающемся в Константинополе журнале "младотатарской" направленности и о тактике, которую чаще всего избирают пропагандисты "панисламизма". Кроме того, Харузин обращает внимание Хвостова на важный недостаток: борьба с подобными идеями затруднена тем, что местная администрация вообще очень мало внимания уделяет проблеме "инородцев" - незнакома не только с их языками, но и с религиозными, культурными, бытовыми традициями; фактически игнорирует национальные особенности своих подданных. Словом, чиновникам предлагается уделять больше внимания "национальному вопросу", причем верховная власть тоже не остается в стороне: "ближайшею задачей правительства является создание в скорейшее время кадров лиц, знакомых с языком, вероучением и бытом восточных инородцев"; иначе говоря, планируется готовить "контрпропагандистов". Вскоре, однако, началась Первая мировая война, затем грянула революция со всеми ее последствиями, и на первый план выдвинулись иные проблемы - до поры до времени. Сегодня же, как всем известно, идеи "панисламизма" приняли, в частности, форму исламского терроризма...

Что касается терроризма, то одной из любопытнейших публикаций "Исторического архива" (# 2) является весьма выразительное письмо некоего эсеровского (отнюдь не мусульманского) боевика с инициалами "А.Ч." (автор неизвестен) в ЦК партии эсеров, написанное не ранее 1909 г.; оно посвящено методам террористической борьбы - вернее, вопросу о недостаточной эффективности террора и способам ее повышения. "В знании сила, - торжественно начинает автор. - Чтобы победить в борьбе врага или по крайней мере нанести ему чувствительный урон, недостаточно одного мужества и готовности умереть в этой борьбе, нужны еще знания - техники борьбы и обладание нужными средствами". Он констатирует: 1) люди, получающие ранения - огнестрельные или от холодного оружия, - весьма часто выздоравливают; 2) тренированные профессионалы из охранки, по определению, искуснее владеют оружием, чем ленивые террористы; 3) вооружены агенты правительственной власти тоже лучше: во-первых, их револьверы и пистолеты новее, а во-вторых, они за ними аккуратней ухаживают. И т. д. и т. п. Что в этой ситуации делать революционным борцам, чтобы даже самое легкое ранение, наносимое ими, было смертельным? Ответ очевиден: надо действовать отравленным оружием. И - конкретно, опять-таки по пунктам: "1. Употреблять пули для браунинга исключительно свинцовые без твердых оболочек, как легко деформирующиеся в ране и дающие возможность легче обрабатывать часть для заложения порции яду. 2. Снабдить все провинциальные комитеты запасами ядов и указать способы их добывания. 3. Разработать инструкции для отравления пуль и холодного оружия ядом. 4. Произвести осмотр оружия и привести его в порядок. 5. Применять в случае отсутствия яда для отравления пуль разводку заразных бактерий: чахотки, столбняка, дифтерита, брюшного тифа и т. п. непосредственно перед террористическим актом". Нет сомнения, что постепенно автор письма додумался бы и до сибирской язвы в почтовом конверте.

Весьма "современно", хотя и в ином духе, читается подборка частных писем (# 5), содержащих отклики на приезд Николая II в Москву в мае 1912 г. Это официозно-торжественное мероприятие было широко задумано и носило "знаковый" характер: в 1912 г. отмечалось 100-летие Отечественной войны, а в 1913-м - 300-летие Дома Романовых. "Явление" в древней столице императора, прибывшего на открытие памятника своему отцу Александру III, знаменовало начало юбилейных мероприятий и должно было стать демонстрацией единства монарха с народом, как бы перенося ситуацию в мифическое прошлое - допетровские времена "Московской Руси".

Москва, в которую (после длительного перерыва) "возвращался" монарх, мыслилась в этом контексте как оплот древних национальных традиций и в известном смысле противопоставлялась Петербургу. Вспоминая об этом визите Николая II, московский губернатор В.Джунковский полагал, что помпезный замысел достиг цели; но, как явствует из писем публициста газеты "Новое время" О.Меньшикова, председателя Совета Русского монархического союза в Москве В.Томилина и одного из лидеров кадетской партии Н.Астрова, в широких кругах общественности циркулировало совершенно иное мнение. В письме к А.Суворину известный консервативный журналист весьма скептически отозвался о самой идее увековечения памяти Александра III - который, по мнению Меньшикова, был "идеальнейшим из посредственных людей, и единственная черта его величия в том, что он ни на какое величие не имел претензии. <...> У него были хорошие инстинкты, но не было хорошей страсти, особенно хозяйской. До войны он ничем не выдался, на войне ничем не выдался, сделавшись царем, тоже ничем не выдался. И за это ему в Петербурге и в Москве ставят памятники (да и в других городах), причем в бронзе он выходит таким же симпатичным, как живой. Мне кажется, что это одна из особенностей нашего царствования - очарование Александром III с попытками подражать ему. <...> Искусственное взбадривание общества путем "торжеств" сдается на комедию, которая едва ли кого обманет. Нужны действительные торжества, действительные успехи власти, а у нас все отыгрываются на предках, на том, что было, да сплыло <...> Боюсь, что война и революция впрок нам не пошли, и, отдохнув от колотушки, мы снова заведем то же расхищение времени и средств до нового погрома".

Н.Астров в письме своему коллеге по ЦК кадетской партии М.Челнокову делился сходными впечатлениями: "Насчет московских радостей вышло слабо. Усердие проявлено не по разуму. Из Москвы, по слухам, было удалено 14 тыс. человек. Лицам, не могущим удостоверить, где они служат, любезно предлагали в виде благожелательного совета "выехать на эти дни из Москвы". Все официальные моменты радости и ликования носили характерные черты времени. Даже очень умеренные и благонамеренные элементы отказались принимать участие в так называемых торжествах, выражая как бы протест по поводу тех стеснений, мучений, унижений, которым в большей или меньшей степени подвергся каждый житель Москвы".

Эпохе революционных потрясений начала XX в. посвящены материалы постоянной рубрики "Россия на переломе". Например, публикуется семейная переписка гетмана П.Скоропадского (## 4-5), в которой речь идет о событиях периода Февральской революции. В сознании большинства людей Скоропадский - фигура вполне "опереточная" (во многом благодаря пьесе М.Булгакова "Дни Турбиных" и роману "Белая гвардия"). Однако стереотипный взгляд, как почти всегда бывает, достаточно далек от истины. Как подчеркивается во вступительной заметке, "до начала 1918 г. российское общество знало совсем другого Скоропадского. Для одних это был воспитанник привилегированного Пажеского корпуса, блестящий кавалергард, флигель-адъютант царя и командир Конногвардейского полка, наконец - свитский генерал, брат фрейлины императрицы Е.П.Скоропадской и муж другой ее фрейлины - А.П.Дурново. Он был своим в интернациональном высшем петербургском свете <...> Другим он был хорошо известен как участник Русско-японской и Первой мировой войн, боевой командир бригады, дивизии и корпуса, который с августа 1914 г. практически не покидал окопов, герой сражения при Краупишкене, получивший за него самый почетный офицерский орден - Георгиевский крест. <...> Таким образом, российский генерал до 1917 г. и украинский гетман года 1918 и последующих лет разительно отличались друг от друга". Переписка с женой дает возможность проследить самые ранние моменты этого парадоксального "перелома". Например, в марте 1917 г. Скоропадский пишет жене с фронта: "Данилке (сыну. - Г. С.) нужно учиться по-малороссийски (украински), я тоже купил себе книгу и собираюсь, может быть, сделаться украинцем, но должен сказать по совести, не особенно убежденным, во всяком случае если немец или какой-нибудь хулиган не прекратит преждевременно мою драгоценную жизнь, я совсем не собираюсь зарыться и оплакивать прошлое, а принять в той или иной форме живое участие в общественной жизни, конечно, трудно сказать теперь, где и в какой форме". До избрания "гетмана всея Украины" остается ровно один год...

Документов о "жизнях замечательных людей", в "Историческом архиве" великое множество - допустим, в # 3 встречаем материалы к родословной В.Чернова, теоретика и идеолога самой крупной и влиятельной политической партии в России начала XX в. - партии социалистов-революционеров. Публикация, посвященная личности В.Бурцева (# 1-2), сухо названа "архивной справкой", но фактически представляет собой подробную хронику жизни и деятельности этого незаурядного человека - без упоминаний о нем не обходится сегодня ни одно из исследований, посвященных истории России рубежа XIX-XX вв. Бурцев (которого именовали "революционером-одиночкой" и "охотником за провокаторами", а М.Горький назвал "ассенизатором политических партий") начал свою политическую работу еще в середине 1880-х годов, и продолжалась она более полувека (он умер в 1942 г.); характерно, что среди досье Главного управления национальной безопасности Франции самым большим является именно дело Бурцева (уже в 1888 г. ставшего политическим эмигрантом). Наиболее широко известны два эпизода его неустанной деятельности: разоблачение в 1908 г. "великого провокатора" Е.Азефа и опровержение в 1930-х годах подлинности антисемитских "Протоколов сионских мудрецов" (впрочем, кое-кто из вполне благопристойных людей и сегодня верит этой фальшивке). Однако интереснейших моментов в жизни Бурцева было великое множество, и в публикуемой архивной справке представлена вся "канва" его бурной биографии: пропаганда террора и цареубийства (Бурцев стремился объединить все левые партии под флагом терроризма), аресты, ссылки и высылки, борьба с провокаторством в революционных партиях, издание сборников по истории революционного движения ("За сто лет", "Былое"), а после 1917 г., в эмиграции - газеты "Общее дело", через которую Бурцев пытался создать единый антибольшевистский фронт.

Примечательны документы, посвященные аресту и освобождению князя Г.Львова (# 3) - известного общественного и государственного деятеля России, первого (в феврале-июле 1917 г.) председателя Временного правительства. Хотя к большевистскому перевороту Львов отнесся отрицательно, но антисоветской деятельностью не занимался и в конце ноября 1917 г. вместе с семьей отправился в Западную Сибирь, решив, по его словам, "создать совершенно новые условия жизни" и заняться изучением природных богатств этого края: "перед Западной Сибирью, в смысле изучения ее, - писал Львов, - мы несем еще большие недоимки, чем перед Дальним Востоком <...> Между тем значение ее не только в смысле наличных богатств, но и в общей экономике России громадно". Однако в марте 1918 г. он вместе с рядом лиц был арестован в Тюмени красноармейцами и провел несколько месяцев в тюрьме, находясь под следствием по обвинению в контрреволюционной деятельности. Автор предисловия к публикации И.Плотников подчеркивает: "История, действительно, не свободна от парадоксов: либерал Львов как глава Временного правительства 7 марта 1917 г. поставил подпись под постановлением об аресте Николая II и его супруги, и вот теперь он сам оказался в заключении в том же городе, что и бывший монарх". В конце концов благодаря хлопотам в Москве и вмешательству Я.Свердлова и наркома юстиции П.Стучки в июле 1918 г. Львов был выпущен на свободу; а вот "бывшего монарха" подстерегала, как известно, иная участь...

Внимание "гуманитарно" ориентированного читателя, несомненно, привлечет серия публикаций, так или иначе связанных с историей русской литературы. Эти материалы весьма разнообразны. Так, адвокат Д.Стасов (брат видного русского критика В.Стасова) в письме от 1 мая 1880 г. (# 1) рассказывает жене о том, как к нему в тульское имение неожиданно заехал И.Тургенев - по дороге в Ясную Поляну, куда он отправился, чтобы уговорить Л.Толстого принять участие в торжествах по случаю открытия памятника Пушкину в Москве (первоначально намеченного на 26 мая, но состоявшегося 6 июня 1880 г.): "Тургенев мне говорил между прочим, что его упросили <...> написать общедоступную брошюру для народа о значении Пушкина. Он хотя отказывался, но должен сделать. Разумеется, для народа писать нечего, потому что народ Пушкина не знает; для вполне образованных не нужно, значит, для остальных". Как известно, "брошюру" Тургенев все-таки не написал - впрочем, произнес на открытии памятника речь о Пушкине. Что же касается Толстого, то уговорить его Тургеневу так и не удалось: от участия в публичных мероприятиях граф отказался.

Письмо известнейшего историка Н.Кареева (# 1) повествует о последнем периоде жизни И.Тургенева - о встрече с ним в Париже в ноябре 1882 г., за несколько месяцев до смерти писателя, страдавшего от рака позвоночника (о чем Кареев, видимо, не знал): "Странная у него болезнь: может сидеть и лежать, не чувствуя боли, но стоять и ходить не может, потому что тотчас же у него подымается боль в левой ключице - "все равно как зубы болят". Ему делали и втирание разными мазями, и подкожные впрыскивания, и прижигания, и электричеством лечили, и машину какую-то заставляли писать - ничего не помогает. <...> Вылечиться ему надежды, кажется, нет: по крайней мере, один доктор сказал, что это все равно, например, что потеря слуха".

Возвращаясь к личности Л.Толстого, обратим внимание на интересную публикацию в # 2: это записка о владельцах Ясной Поляны в XVII-XVIII вв., составленная Н.П.Чулковым. Автор текста - историк, более 40 лет прослуживший в Московском архиве Министерства юстиции и, по откликам коллег, не знавший равных в области генеалогии. Действительно, опубликованная архивная записка Чулкова (написанная, по-видимому, в начале 1920-х годов) - работа высочайшего профессионального уровня. Между прочим, в ней заходит речь и о происхождении названия имения; Чулков приводит цитату из дозорной книги по Туле 1640 г., где даются следующие сведения: "Да с полевую сторону за Малиновыми вороты поляна Ясная, а имал де ту полянку на оброге соловленин Степан Карцов из Пушкарского же приказу, а оброку платил за тое полянку в государеву казну по осми алтын по две денги, а по смете и по дозору тое полянки будет восм десятин, а в прошлом де во 136-м и во 137-м (т. е. в 1628 и 1629) году стояли на той полянке ратные люди, дрыганы (т. е., вероятно, драгуны)". Во владении потомков Карцова "полянка" оставалась до середины XVIII в.; а в 1763 г. Ясную Поляну купила княгиня Мария Волконская (рожд. Чаадаева) - бабка матери Льва Толстого; приведен полный текст акта, по которому имение перешло во владение Волконских (затем Толстых) - продолжавшееся 154 года.

Документ иного рода - письмо М.Цветаевой в ЦЕКУБУ (Центральную комиссию по улучшению быта ученых) от 16 марта 1922 г. (# 3), в котором она жалуется, что, несмотря на наличие документов, подтверждающих ее квалификацию "научной работницы в области литературы", Московское отделение КУБУ не предоставило ей никаких льгот по жилью и не выдало жилищное удостоверение; ввиду этого Цветаевой вместе с 9-летней дочерью Ариадной грозит выселение из квартиры. ЦЕКУБУ немедленно удовлетворила просьбу поэтессы (соответствующее распоряжение публикуется после заявления Цветаевой); однако (заметим от себя) эта помощь оказалась, в сущности, бесполезной: меньше чем через два месяца, 11 мая 1922 г., Цветаева с дочерью уедут в Берлин.

Рубрика, в которой помещено письмо Цветаевой, - "Архивная россыпь" - содержит массу небольших, но очень информативных "внетематических" публикаций. Таковы, например, документы Н.Бердяева из фондов Государственного архива в Киеве (# 4), которые будут интересны (или, по крайней мере, любопытны) каждому, кто интересуется историей философии. Они освещают одну страницу биографии Бердяева - сдачу в 1884 г. экзаменов на аттестат зрелости в Киево-Печерской гимназии.

Между прочим, опубликован и экзаменационный лист с оценками по всем сданным предметам. Примечательно, что оценку "5" Бердяев получил лишь по одному предмету - французскому языку (который являлся для него фактически вторым домашним, поскольку мать была полуфранцуженкой). В остальном результаты не так блестящи: "4" - по русскому языку и словесности, логике, физике и математической географии; а по другим - "тройки", в том числе по закону Божьему, истории, географии, математике и древним языкам. В общем, особых успехов на экзаменах будущий философ не достиг. Однако в опубликованной рядом довольно большой автобиографии Бердяев поясняет, что из-за слабого здоровья был вынужден оставить Кадетский корпус (проучившись там шесть лет!) и начал самостоятельно готовиться к экзаменам на аттестат зрелости за курс гимназии: времени на подготовку было не так много - этим и объясняются невысокие оценки.

Привлекает внимание письмо Л.Троцкого (# 3), адресованное Д.Сверчкову - видному социал-демократу, который в 1906 г. вместе с Троцким и еще 12 революционерами был приговорен к ссылке; во время этапа Троцкий сумел совершить побег и оказался за границей, в Богемии, откуда написал ссыльному товарищу (не зная, что Сверчкову тоже удалось бежать). Наиболее интересная часть в письме - оценка состоявшегося в апреле-мае 1907 г. V съезда РСДРП, на котором Троцкий присутствовал как внефракционный делегат с совещательным голосом. Как известно, он обладал недюжинными способностями публициста, так что нарисованная картинка довольно рельефна:

"Как меньшевику должен вам сказать, что наиболее удручающее впечатление производила на съезде меньшевистская делегация. Скептицизм, разложение, презрение к партии, презрение ко всяким широким перспективам, презрение к самим себе, самооплевывание под видом самокритики, беспредметное нытье, беспредельное зубоскальство - вот картина меньшевистской делегации. "От ваших воняет трупом", сказал я Мартову, который как будто наполовину и сам это чувствовал. У большевиков гораздо более связи между собою, больше веры, больше нахальства, если не дерзновения, больше партийного патриотизма, имеющего, правда, ефрейторский характер".

Разумеется, документы, в которых активно выражено индивидуально-личностное начало, вызывают больший эмоциональный отклик. Так, в рубрике "Русское зарубежье" помещены неожиданно трогательные письма русских участников французского Иностранного Легиона (# 2). У тех, кто знает про эту организацию, ее образ чаще всего устойчиво стереотипен: сообщество "солдат удачи", "суперменов", воюющих за большие деньги в разных точках планеты - например, в Африке и Индокитае (с момента создания Легиона в 1831 г. законодательно оговаривалось его использование исключительно за пределами метрополии). Далеко не все знают, что на рубеже XIX-XX вв. в Легион стало вступать все больше эмигрантов из России - особенно после 1905-1907 гг., когда эмиграция усилилась. Естественно, что ради возможности натурализоваться во Франции бывшие российские подданные зачастую соглашались на самые невыгодные условия (сегодняшним россиянам эта ситуация тоже хорошо знакома). Перед нами письма русских "новобранцев", отправленные в 1911-1914 гг. из учебного центра Иностранного Легиона в Алжире. Условия существования "легионеров", как можно заключить, довольно паршивые: дислоцированы они в пустыне, и жалование, между прочим, у кого пять сантимов в день, а у кого и один (!).

Потрясает то, что, сидя посреди пустыни, эти люди мечтают почти исключительно о "хлебе духовном". Вот группа легионеров пишет некоему генералу: "умоляем, слезно умоляем Ваше Высокопревосходительство, помогите нам на необходимое и благоволите прислать газет или журналов на русском или французском языках. <...> По уполномочию товарищей Н.Бочковский"; "В Общество русских людей в Париже. Господин Президент, <...> осмеливаюсь обратиться к Вам. Если найдете возможным, помочь мне, выслав какие бы ни было русские книги или денежную помощь для покупки этого. <...> Истинно русский человек Андриан Иванович Асеев"; "Его Сиятельству г-ну Амбассадору (российскому послу. - Г. С.) в г. Париже <...> ...Состоя в военной музыке и имея две скрипочных лекции, мне приходится часто страдать без скрипок, а я, взявши уже за лекции несколько франков, решил купить себе их. Но так как я имею бедных родителей, которые не в состоянии помочь, я отношусь к милости Вашего Сиятельства помочь мне, бедному, в моей тяжелой жизни, в прислании мне 35 франков и школу для скрипок, хотя бы какого-либо издания <...> И еще книжек и газет для чтения. <...> Проситель М. Ф. Пастушков".

Среди научных журналов "академического" толка "Исторический архив" - один из немногих иллюстрированных. В каждом его номере имеется рубрика "Фотолетопись" - а книжку "с картинками", как каждый знает, читать куда интересней. Тематические подборки фотографий очень хороши. Особенно выделяются, пожалуй, материалы # 4 - посвященного взаимоотношениям России и Украины в XVI-XX вв. (напомним, что минувший год был годом Украины в России, а наступивший объявлен годом России в Украине). Здесь "фотобиография" М.Грушевского - не только одного из крупнейших историков, но и известнейшего государственного деятеля: это "первый президент" Украины, возглавивший в начале 1917 г. ее парламент - Центральную Раду. Помещены также серии фотографий, на которых запечатлена монументальная скульптура (памятники различным государственным деятелям), стоявшая в разных украинских городах в конце XIX-начале XX вв., а также разнообразные архитектурные памятники Киева того времени. Из других выпусков "Фотолетописи" привлекает внимание "фотовыставка", посвященная Н.М.Карамзину (# 5).

В общем, материалы на любой вкус. Конечно, несколько слов и небольшие цитаты не могут передать ни полного содержания журнала, ни неповторимого колорита его материалов. Документ есть документ: он говорит сам за себя и ценен не только непосредственной, "голой" информацией, в нем заключенной, но и стилем эпохи, человеческой неповторимостью, которые проступают "между строк". В этом смысле "Исторический архив" - чтение не только поучительное, но и увлекательное. Даже в довольно большом обзоре невозможно было затронуть и половины тех материалов, которые представлены в его пяти книжках 2002 г. К моменту, когда писались эти строки, шестой номер еще не вышел из печати; несомненно, в нем найдется еще немало интереснейшей информации.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Комментарии комментариев, поиски формы, мемуары и путешествия /30.12/
Порядковый номер этого "Чтива" - 111, но оно последнее в 2002-м году. Здесь будет "Октябрь" 11-й и "Звезда" 12-я, такая вот гармония маленьких чисел. И речь пойдет о питерских литературных мемуарах и путешествиях в разные места, правда, с некой пространственной константой.
Инна Булкина, "Журнальный зал" рискует погибнуть от того, что станет прибыльным /23.12/
"Знамя" #12. Журнальный зал, литературная политика и литературные коммуникации.
Ревекка Фрумкина, "Свои" и "чужие"; чужое как "свое" /20.12/
Очередной номер НЗ производит впечатление как бы заново "задышавшего" издания. Я, наконец, получила именно то, чего так жаждала - свой журнал.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 109 /16.12/
"Урал" ##9-11, "Уральская новь" ##13-14. Большая нога ноги и полное свидетельство пустоты.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 108 /09.12/
Опыт филологического романа, опыт остранения и другие опыты.
предыдущая в начало следующая
Геннадий Серышев
Геннадий
СЕРЫШЕВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru