Русский Журнал / Круг чтения / Периодика
www.russ.ru/krug/period/20030218_sam.html

Комментируя комментарии...
Журнал-обозрение "Критическая масса" #1, 2002.

Наталья Самутина

Дата публикации:  18 Февраля 2003

Обидно начинать текст с журналистского штампа, но выбора нет. Появление в начале 2003 года нового журнала - обозрения "Критическая масса" - стало событием для того слабо оформленного пространства, которое можно условно назвать сегодняшним интеллектуальным сообществом. В течение двух недель о КМ можно было не только прочесть в крупных изданиях, но услышать от коллег в кулуарах учебных институтов и научных семинаров. Что именно можно было услышать (какова концепция журнала и конкретное наполнение первого номера) - вопрос второй. Прежде всего, важно, что появился еще один журнал, который задает, обозначает сообщество. Подобного рода издания служат как бы комментарием к современным культурным процессам, смысл их существования - в оценке (интерпретации) актуальности сегодняшнего дня: новых книг, дискутируемых идей. В отличие от Текстов, обращенных к Вечности, в комментариях живет сегодняшняя культура: вещи, именно сегодня нуждающиеся в разъяснении; заострение недосформулированных вопросов; фиксация провалов наравне с приветствием удачам. Критическая масса чего? - спросила меня сестра, услышав о новом журнале. Ответ для меня очевиден: критическая масса стекла и пленка амальгамы. То есть зеркало.

От Новой Русской Книги (если кто-то еще не знает - новое обозрение редактирует Глеб Морев, бывший редактор НРК) КМ унаследовала, прежде всего, основные принципы рецензирования книг вкупе с набором постоянных авторов-рецензентов. В условиях сильно затрудненной профессиональной коммуникации такое - подробное, обстоятельное, временами даже безжалостное (см. рецензию Я.Левченко на книгу Е.Штейнера "Авангард и построение нового человека") рецензирование можно только приветствовать. Рецензиям отдана большая часть журнала. За исключением нескольких случаев, где просто констатируется пригодность или непригодность рецензируемого издания (А.Федута пишет о вопиющей небрежности при переиздании "Захаровым" мемуаров Фаддея Булгарина; А.Фалилеев профессионально комментирует новое русскоязычное издание "Мабиногиона"), рецензии КМ представляют собой проблемные тексты. Такое понимание рецензии - как концептуального диалога с автором книги, актуального методологического размышления, к которому может подключиться большое число заинтересованных читателей, - представляется нам максимально удачным. Стиль, объем, мера пересказа рецензентом содержания книги могут быть различны, но именно аргументированность и отношение большинства авторов к рецензии как к собственному интеллектуальному продукту позволяет составителям журнала даже прочертить некоторые общие "сюжетные линии" в рецензионном массиве.

Одной из таких линий, например, стала левая политическая мысль и ее "приключения" в разных контекстах - в России и на Западе. Публикация статьи Алена Бадью "Философские соображения по поводу нескольких недавних событий" окружена рядом рецензий на книги близкой проблематики. А.Пензин в рецензии на книгу С.Жижека "Добро пожаловать в пустыню Реального!" не только анализирует методологию Жижека и особенности его культурной идентичности, но и рассуждает о характерных чертах реакции многих популярных философских фигур на события 11 сентября: "...тут существует скрытая "циническая" модальность, когда философский анализ сам оказывается идеологическим, просто в силу стремления того или иного известного мыслителя действовать в соответствии с собственной "брэндовой" стратегией на интеллектуальном рынке, идя при этом на определенные ограничения интерпретации" (с.87). П.Черноморский расширяет само понимание жанра рецензии в своем тексте о книге Ноама Хомского "Прибыль на людях. Неолиберализм и мировой порядок". Справедливо критикуя небрежный справочный аппарат русского издания и констатируя, что "Profit over people" - это как раз тот род работы, когда сам автор в сто раз интереснее того, что он говорит. История, генезис, подтекст и контекст мыслей кажутся куда более увлекательными, чем их декламация" (с.99), рецензент реконструирует эти самые историю и контекст, обращаясь и к биографии Хомского, и к его научным теориям, и к специфике восприятия "чокнутого профессора" университетским истэблишментом. Блок "политики" включает также подробную систематизирующую рецензию В.Куренного на сборник работ И.Валлерстайна "Анализ мировых систем и ситуация в современном мире" и рецензию А.Бессуднова на книгу Б.Кагарлицкого "Глобализация и левые".

Однако "линия" этим не ограничивается. Левый радикализм становится предметом анализа А.Скидана в рецензии на книгу Александра Бренера и Барбары Шурц "Апельсины для Палестины", которую, как справедливо отмечает рецензент, "назвать книгой стихов не поворачивается язык" (с.23). Такая - инструментализированная, подчеркнуто выведенная из сферы "эстетического" - поэзия, "преодоленное искусство", превращается в идеологический жест. Каковой рецензент и комментирует, указывая как на его место в традиции европейских левых, так и на неизбежные лакуны, "слепые пятна" новой революционной риторики: "Захватывая, экспроприируя маоистский концепт "культурной революции", авторы изымают его из конкретного геополитического контекста...Одна - сопротивленческая, авангардная, диссидентская - линия при этом валоризуется, тогда как другая, принадлежащая той же "левой", "коммунистической" серии, - репрессивная, тоталитарная, сектантская - вытесняется" (с.24). Вполне предсказуемо, конечно, и появление в новом журнале рецензии на то, о чем говорят и пишут все, - на "Господин Гексоген" Проханова. Однако, в отличие от многих, Олеся Туркина и Виктор Мазин внятно анализируют и жанровый статус этого текста, и его место в современной медиа-системе, и - самое важное - то, как устроены позиции идентификации с романом, возникающие у "правого" и "левого" читателя. Безответственность и инфантилизм, присущие позиции "левого критика" в современном российском идеологическом пространстве, позволяют ему очароваться "властным фантазмом" (выражение рецензентов - Н.С.) и сменить прежние иллюзии на новую - "иллюзию безопасного наслаждения от взрыва, устроенного другим" (С.30).

В связи с этим необходимо вернуться к главной публикации номера, к переводу статьи Алена Бадью. Как пишет переводчик и публикатор текста Виктор Лапицкий, "эта работа стремится выявить те мыслительные координаты, в которые обязано вписываться любое претендующее на причастность философии рассмотрение сложившейся после терактов политической ситуации" (с.78). Статья Алена Бадью замечательна многим, но для начала - тем, что необходимость этой "причастности философии" при рассмотрении современной ситуации она демонстрирует очень убедительно. Потому что "философия никогда не переходит на аффект, сколь бы многие его ни разделяли", и потому, что "философия не принимает без критического рассмотрения господствующие наименования, какими бы общепринятыми они ни были" (с.79). Ряд этих "пустых" идеологических форм и способов их наполнения становится предметом анализа французского философа - "терроризм", "исламский терроризм", "война", "антиамериканизм", и даже - между делом - "французские интеллектуалы". А философская формула, которую сам Бадью предлагает для описания сегодняшних событий, звучит как "разъединительный синтез двух нигилизмов" - столкновение в форме массового преступления двух сторон, принадлежащих "к одной и той же породе". Логично, что борьбу с нигилизмом, поиск позитивных решений философии предлагается начинать с себя - "существенно порвать с вездесущим сегодня мотивом конечности", поскольку "мотив конечности является той сдержанной формой, в которой мысль заранее приспосабливается к скромности" (с.86). Актуальный для современной философии текст дополнительно радует читателя-нефилософа емкостью языковых метафор: "мрачная и одинокая американская сверхдержава" или "горячечное бесплодие мира, в котором мы живем".

Еще немного о рецензиях. Один из наиболее сильных ходов редакции КМ - это публикация рядом двух рецензий на одну и ту же книгу. Не обязательно даже положительной и отрицательной: просто предлагающих читателю разную оптику. Очень интересно смотреть, как в силу разницы примененных инструментов суждения рецензентов принципиально противоречат друг другу. Так, Н.Кононов хвалит стихи Кирилла Медведева (рецензия на книгу "Все плохо") за техничность, анализируя ритмическую структуру стиха. В.Шубинский рассматривает эти же стихи как социокультурный проект "искусства для всех", утверждая, что "для сочинения таких стихов не нужно особого таланта и мастерства... их, в принципе, может написать любой" (с.22). Две серьезные рецензии опубликованы на широко обсуждающуюся книгу Н.Копосова "Как думают историки": одна с точки зрения историка (П.Уваров), другая скорее от философа и социолога науки (А.Марков). Очень хотелось бы, чтобы такое перекрестное рецензирование продолжалось. Но еще хотелось бы - и это серьезное обстоятельство, сразу вызвавшее раздражение многих потенциальных читателей, - чтобы рецензии в целом были короче. Что может заставить человека, не заинтересованного лично, прочесть шесть с половиной крупноформатных страниц ответа Г.Амелина и В.Мордерер на критику их книги (пусть даже ответа аргументированного и остроумного)! Нет никаких причин сомневаться, что умение внятно высказаться по существу присуще большинству рецензентов и авторов КМ. В острой ситуации поиска своего читателя не стоит отталкивать многословием любопытствующего дилетанта, любившего компактность публикаций "Новой Русской Книги".

Самой большой неудачей нового журнала мне представляется идея публикации пространных "диалогов" и "бесед". Композиция "Критической массы" в целом пока не очень хорошо продумана, в оглавлении вообще невозможно разобраться (чему способствует на редкость провальный дизайн, лишивший оглавление/содержание его рабочей функции: понять, что же все-таки содержится в журнале, можно только пролистав его). Журнал, посвященный преходящему культурному комментированию; журнал, претендующий на то, чтобы остановить внимание людей, во многом занятых другим, должен быть особенно четким в области формата. Рецензия или статья несут в своей структуре ряд правил, не позволяющих ни автору, ни читателю прийти к финалу хоть без какого-нибудь значимого остатка. "Диалог" же отсылает нас на кухню, где с большей или меньшей долей остроумия каждый из нас может произнести все то же самое (или прямо противоположное), что произносят в своем диалоге о детективе Елена Рабинович и Аркадий Блюмбаум. Необязательность, свойственная свободному разговору, бывает интересна в сухом научном журнале после двадцати профессиональных текстов - не раньше. (Замечу, что все сказанное в меньшей степени относится к опубликованному интервью Александра Бренера. Интервью крупного арт-деятеля, излагающего свои нынешние взгляды - вещь более чем нормальная.)

Другой "разговор", напечатанный в КМ (семь крупноформатных страниц), уже одной своей критической массой представляет центр второй главной темы номера: темы сексуальности. Разговор "Об эротике, политике и цинизме" ведут Игорь П.Смирнов и Надежда Григорьева. За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной порнографии! Я покажу тебе ее! Напрасно трудятся переводчики Фрейда и Лакана, создавая русскую версию языка психоанализа. Даром пропали старания Е.Гальцовой, И.Карабутенко и С.Зенкина, отыскавших все нужные эквиваленты для порнолатрической (простите - блудопоклоннической!) прозы Жоржа Батая. Даже последние три десятка лет русской литературы от Евгения Харитонова до Баяна Ширянова, полностью легализовавшие матерную версию русского языка, пущены псу под хвост. Писать об "Эросе" (это слово "собеседников" - Н.С.) на русском языке надо так: "Человек совершает пенетрацию, однако же, вовсе не с прокреативной целью" (с.8); "Эротоциник телесен по минимуму, он не верит в генерирующую всевласть соматики, сомневается и в ее телекратии" (С.9); "Онанист так или иначе автопенетрирует" (С.8), "контингентность", "пациенс", "археперверсное" - плюс добавлять в неожиданных местах псевдонародно-распевное "срамной уд свой" и "щеголяют неприкрытым срамом".

Огромный текст "разговора" представляет собой сваренную на выморочном воляпюке кашу из самых странных допущений и самого непостижимого натурализма. Только два примера. "Мастурбация тоже не имеет проникающего в Другого характера" (с.8): хорошо, что Лакан не дожил до понимания в философском размышлении Другого как непосредственного полового партнера. "Русская сексуальность однозначно цинична. Об этом свидетельствует весь наш скоромный фольклор" (с.9) - такое мог бы позволить себе сказать человек, впервые взявший в руки "Заветные сказки" Афанасьева, но уже не смог бы аспирант, прочитавший хоть одну статью Б.А.Успенского, в том числе об этих сказках. Потому что фольклор любого народа, взятый на сходной стадии развития (то есть архаичный, как архаичны русские заветные сказки), столь же непристоен, поскольку имеет обрядовый, ритуальный характер, с чем бы ни были связаны обряды: непосредственно с плодородием земли, со свадьбой или похоронами. Когда исследователи фиксируют, что даяки с острова Борнео специально рассказывают неприличные истории в присутствии покойника, это не означает, что сексуальность даяков "однозначно цинична"! Это означает, что загробный мир в их представлении обратен нашему, и все похабные речи и действия превращаются для покойника в приятные и моральные. В фольклоре обсценная лексика вообще служит языком для другого: для проведения границы между своим и чужим, для взаимодействия с потусторонними силами, для сохранения - в случае с русским фольклором - в рамках анти-поведения языческой обрядности, противопоставленной христианским нормам. Все это не мешало параллельно существовать традиции максимально целомудренных исторических песен и эпических сказаний. После этого уже мелочностью будет напоминать, что конструкты "русский человек" и "русская сексуальность" к началу XXI века не могут не состоять из десятков разнокультурных пластов, включая опыт советских служащих 1930-х годов и современных московских подростков, воспитанных на клипах Кайли Миноуг.

Рамки рецензии на "журнал в целом" не позволяют мне столь же подробно описать механизмы образования других выдающихся умозаключений типа "Русский человек в постели не принадлежит себе" (с.9) или "Противоестественное тем более интересует литературу, чем менее она впускает в себя сверхъестественное" (с.8). Трудно, конечно, утверждать наверняка - но мне кажется, что авторская статья И.П.Смирнова на ту же тему (сколь угодно аисторичная, литературоцентрическая и т.д.) выглядела бы все же пристойнее, чем просветительский диалог, содержащий подробные разъяснения хрестоматийного тезиса Фрейда о способности любого участка тела стать эрогенной зоной (с.10), ошибку в написании слова фаллологоцентризм (с.10), а также честный ответ мэтра на вопрос собеседницы "у Вас был опыт педофилии?" (с.7).

К счастью, ответственность за "тему" разделили два куда более коротких, внятных и полезных текста. Один из них - удивительная архивная публикация из Записных книжек Л.Я.Гинзбург 1934 года "Стадии любви": четыре частных случая, разложенные многосторонней исследовательницей по четкой психологической схеме. Другой текст, открывающий содержательную часть "Критической массы" - статья О.Аронсона "Истина порнографии". Исходной точкой размышлений современного философа становится всеобщая озабоченность определением порнографии, поиском ее "истины" именно в то время, когда границы пристойности изображения раздвинуты максимально. Для описания причин смутного и тревожащего нас ощущения родственности порнографии нашему привычному миру потребления (рекламе, мелодраматическому сюжету, Николаю Баскову в шелковой рубашке) О.Аронсон находит кристально прозрачную формулировку. Порнография "выявляет пространство нашего зрения, свободное от политики" (с.4), она указывает на желание, на неприсваиваемый и непотребимый момент аффективной общности. Но сама она при этом есть политика, индустрия и идеология, "пародия на общество потребления", откровенно продающая субституты желания. Таким образом, порнография оказывается опасным конкурентом для других продавцов подобных субститутов - и потому, что она "активизирует силы желания, угрожающие самим основам рациональной буржуазной экономики", и потому, что она "никогда не скрывает свою неистинность" (с.5). Такого рода размышления о порнографии, четко разводящие, например, порнографическое и непристойное, могут позволить читателю продвинуться дальше и предположить, что, в отличие от порнографии, именно в неожиданно, своевольно проявляющем себя в случайном месте непристойном может обнаружиться "чистое желание", или, используя иной термин, свобода. Но это уже совсем другая история.

В каком-то смысле, почти каждый текст в первом номере КМ заслуживает внимания и интереса. Нам был представлен результат серьезного труда, журнал именно того типа, который "нам" (в самом общем смысле - людям, которые читают книги и о них думают) очень нужен. И вместе с тем, новый журнал в его будущей жизни подстерегает множество опасностей. Реакция автоматического отторжения, которую мне довелось наблюдать неоднократно, должна стать для редакции КМ поводом для размышления. Погоня за "призраком массовости", сгубившая даже не одно вставшее на ноги издание, не кажется целесообразной в том случае, когда и за внимание людей, которым журнал адресован напрямую, пока нужно бороться. Для улучшения профессиональной коммуникации стоит сделать все (почему бы, например, не предоставлять читателям короткие справки об авторах и рецензентах - не только о знаменитом А.Бренере, но и о нынешних аспирантах, для которых профессиональная рецензия может стать этапом научной карьеры). Для внятного структурирования и уменьшения необязательности тоже стоит кое-что сделать.