Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Роль истории в жизни личности, или Зачем писать биографии
"Социологический журнал " ,##1 -3, 2002

Дата публикации:  11 Марта 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

"Социологический журнал" - издание для профессионалов. Замечательное в разных отношениях, о чем мне уже приходилось писать. Не так давно в нем появились тексты нового, как мне кажется, для наших научных изданий жанра. Главный редактор СЖ Г.С.Батыгин выделил этот жанр в особую рубрику - "Профессиональные биографии". Далее именно к этой рубрике я и хотела бы привлечь внимание читателя.

Не припоминаю, чтобы тексты, напечатанные в научном издании, были столь захватывающим чтением. В обсуждаемых выпусках СЖ о себе рассказывают два человека примерно моего возраста, то есть пошедшие перед войной в начальную школу (О.Н.Яницкий и О.И. Шкаратан), и три человека другого поколения - это родившиеся в конце или после Отечественной войны А.Г.Левинсон, Л.Д.Гудков и Б.В.Дубин. Труды трех последних известны достаточно широкому читателю; я тоже их читала с большой пользой для себя и по возможности рецензировала. С Б.В.Дубиным мы даже познакомились (но только из СЖ я узнала, что, как и я, он учился на филфаке МГУ и что его руководителем по литобъединению был мой университетский друг и "подельник", поэт Эдик Иодковский...).

О работах О.Н.Яницкого как урбаниста я знала, но не более того, а трудов О.И.Шкаратана не читала вовсе. Так что если у меня и были личные мотивы, побудившие с особым вниманием читать, что рассказывают о себе Левинсон, Гудков и Дубин, то применительно к Яницкому и Шкаратану таких мотивов, казалось бы, не могло быть вовсе. Однако же...

Разумеется, мемуары - не научное сочинение. Как бы ни были хороши или даже уникальны свидетельства современников, для историка - это всего лишь источник. Притом - один из. И сама я в своих мемуарах писала, что не стоит ожидать от мемуариста, что он расскажет нам, как все было на самом деле...

Но роль российской мемуаристики, на мой взгляд, совершенно особая.

Чтобы это в должной мере осознать, надо отдать себе отчет в том, что наша недавняя история вообще не написана. По поводу более давней истории Российской империи - ну, скажем, касающейся событий Отечественной войны 1812 года, я, быть может, питаю иллюзии. Но читая книгу "Собственность на землю в России: история и современность" (М., Росспэн, 2002), я уже твердо понимаю, что мои представления о реформе 1861 года или о программах российских политических партий по земельному вопросу, по меньшей мере, примитивны или мифологизированы. Не думаю, что этим я отличаюсь от других непрофессионалов - врачи, биологи, художники, переводчики и программисты едва ли знают соответствующие проблемы много лучше меня. Я даже не рискую предлагать им читать упомянутую книгу: при всем моем восхищении работами М.Долбилова, его труд носит специальный характер.

Что ж, в конце концов, земельная реформа 1861 года - дело давнее. А вот советское общество 30-х годов - это период, о котором мои ровесники сохранили детские, но нередко весьма отчетливые воспоминания. Настолько отчетливые, что фильм Михалкова "Утомленные солнцем" воспринимается как очередной "Кавалер Золотой звезды". И все бы ничего, но ведь наши внуки - глядишь, и поверят Михалкову. А не Юрию Трифонову.

Но все-таки Олегу Яницкому, с его как бы "благополучным детством" на Николиной горе и на Смоленском бульваре, не поверить трудно. Я отлично знаю дом по Смоленскому, 13, где жила эта семья - именно туда моей матери, известному в Москве гигиенисту (тогда ее профессия называлась "организатор здравоохранения"), в конце 30-х предложили переехать из нашей коммуналки на Тверской. Отец мой был достаточно проницателен, чтобы "вычислить", откуда в 1938 году в кооперативном доме взялась свободная квартира, и отказаться. В коммуналке мои родители и прожили следующие двадцать лет.

События такого уровня (или иные, им изоморфные, а главное, изофункциональные) описывает микроистория, история поведневности. Но это у "них". А у нас?

Вот Яницкий описывает роль, которую в его детстве сыграла челюскинская эпопея, хотя он родился в 1933. (Потомки! Вы наверняка смотрели "Зеркало" Тарковского; но что вы там смогли увидеть?..) А потом была книга "Два капитана" Каверина. В школе Яницкому было трудно учиться - и это можно понять, он же учился в знаменитой 59-й! (Кстати, А.Г.Левинсон позднее учился там же.) Вокруг - в школе, дома, на даче - были люди, любившие и умевшие трудиться, русские интеллигенты старой закалки. (Мне многие герои Яницкого напомнили деда Александра Павловича Чудакова, описанного в романе "Ложится мгла на старые ступени..."). В чем-то юному Олегу повезло - не каждому доведется видеть полотна Нестерова не в музее, а дома у его внучки, а Прокофьева слушать, стоя у его дачной калитки. Однако этими богатствами надо суметь воспользоваться - а это уже задача совсем иного уровня.

Яницкий сумел, потому что любил и умел работать. Он и не скрывает, что ничто не давалось само собой, не плыло в руки.

Если счастливое детство Олега Яницкого было прервано войной и эвакуацией, то студенческая захваченность учебой в МАРХИ - "делом врачей". С Леней Коганом, сыном известнейшего врача Бориса Борисовича Когана, Яницкий дружил с детства. Их родители дружили семьями, а к тому же Леня тоже учился в МАРХИ. (Леня был и моим другом и тоже с детства - наши дачи были по соседству.) Яницкому повезло (как и мне): умер Сталин, и госбезопасность потеряла к нам интерес...

Дальше Яницкий расскажет о становлении своих интересов как специалиста по урбанизации и затем - как профессионального социолога. Одно его замечание показалось мне знаменательным:

"Профессионализм никому не дан окончательно, это не медаль". Подробное повествование о том, как Яницкий стал социологом, как им вообще можно было стать в 60-70-е годы, как он, проработав в Институте международного рабочего движения 23 года, ни дня этим самым движением не занимался, а занимался, несмотря ни на что, любимым делом - написано без всякий претензий, а читается залпом.

Самое же поразительное в тексте Яницкого - это рассказанные как бы ненароком эпизоды, из которых видно, что в годы становления этого поколения еще действует сохранившая свои ценности "прежняя" русская интеллигенция. Видимо, мы - последнее поколение, учившееся у людей старой закалки. Быть может, отсюда - исходная социальная ангажированность, страстный интерес к сути дела, к тому, что Яницкий называет "обратная сторона медали". В его случае - это изнанка жизни большого города, а позднее, когда он займется экологией, - "изнанка" того, что мы привыкли считать прогрессом.

Все новое и дельное, что писалось Яницким и его ровесниками, приходилось "пробивать", хотя в текстах не было ничего "анти-" . К этому наше поколение привыкло, но не притерпелось. Поэтому профессиональная реализация тех, кто еще и занимался социально окрашенной проблематикой - например, жизнью большого города, представляла собой непрерывное испытание на устойчивость.

Я не знала, что во главе ИМРД вначале стоял Марат Баглай, нынешний председатель Конституционного суда. А вот что "под крылом" тогдашнего вице-президента АН СССР академика А.М.Румянцева втихую в конце 60-х собрался цвет нашей социологической и философской мысли - это уже я просто помню.

В общем, "сдача и гибель советского интеллигента" - это не про Яницкого. Конечно, те, кто, как Яницкий, поработал в Академии архитектуры под началом Г.А.Градова, или же, например, в Институте русского языка АН СССР под началом Ф.П.Филина, раньше или позже оказывались перед выбором: уйти или, простите, "скурвиться". Не так мало людей, кстати сказать, устояло. Яницкий сожалеет лишь о том, что ему не удалось вырастить учеников - те их них, кто стали настоящими социологами, стали ими в США...

Да, наши аспиранты и докторанты, точнее говоря, те из них, кто существенно моложе уже и поколения Дубина, и Гудкова, предпочли материальную обеспеченность отстаиванию тех или иных научных позиций - это и вообще-то непросто, а уж в сочетании с весьма скудным хлебом насущным... Уехавшие большей частью заняты в бизнесе - что неудивительно: ведь "просто бизнес" - много более конкурентная среда, чем бизнес, выдающий себя за науку.

Трудно найти более непохожего на О.Яницкого персонажа, чем Овсей Ирмович Шкаратан, рассказывающий о себе в #3 CЖ. Из рабочей семьи, притом потомственной - хоть и родился в Киеве, но по воспитанию настоящая питерская "рабочая косточка". К тому же - еврей, а это в годы войны и эвакуации, да и вообще - в формирующие для этого поколения годы, для Шкаратана несомненно предполагало унижения и дискриминацию, чаще - вполне открытую.

Рассказ Шкаратана об эвакуации из Киева (куда перед войной он приехал с родителями погостить) через юг России раскрывает факты, рядовому читателю (к которому я в данном случае отношу и себя) мало или вовсе не известные.

Будучи ровесницей Овсея Шкаратана, я, правду сказать, за свою жизнь не встречала людей, которые бы ждали немцев как избавителей от коммунистического ига. Наши соседи по квартире на Тверской, шофер и уборщица, не хотевшие эвакуироваться, всего лишь надеялись на то, что они, как люди маленькие, останутся в стороне. А вот в селе Красный Яр под Астраханью немцев ждали. Оттуда Овсей с матерью и детдомом, где она была уборщицей, фактически бежали, когда в Калмыкии началось настоящее восстание против Советской власти.

Судя по тому, что Шкаратан там видел, - это действительно была гражданская война. Я об этом никогда не слышала.

Понятно, что по контрасту голодный город Молотов (Пермь) со знаменитым оружейным заводом в Мотовилихе в воспоминаниях Шкаратана остался подлинной воюющей Россией. Мальчишкой он там работал в госпитале (как и я - девчонкой, там же, в том же городе).

Но вот семья возвращается в Ленинград - и свою школу Шкаратан описывает очень похоже на то, как Яницкий описал свою 59-ю. Выбором судьбы русский по культуре еврейский мальчик из рабочей семьи обязан был свой учительнице истории, бывшей смольнянке, которая, как он пишет, почувствовала в нем "собрата-гуманитария". А литературе Шкаратан учился у человека, который в прошлом был приват-доцентом Санкт-Петербургского Университета. Немудрено, что общее впечатление от школы таково: "Учеба была очень тяжелая, дикое напряжение..."

Шкаратан поступил на истфак ЛГУ. В школе он получил такую подготовку, что первые два года ему нечего было там делать. А теперь смотрите, чьи лекции он слушал в ЛГУ: это Греков, Тарле (когда он приезжал в Ленинград), Артамонов (тогда - директор Эрмитажа, в котором Шкаратан начал заниматься еще школьником), Лихачев, Вайнштейн (медиевист; потом его как еврея вышлют в Среднюю Азию.) И одновременно на экономическом и философском факультетах происходит просто погром - кадров не остается.

Видимо, с юности пошло его упорство и упрямство - это надо же, чтобы в 1951 году какой-то, прямо скажем, сопливец (Овсей Ирмович! Простите меня - это Вы о себе можете написать "А я, ничтожество...") - ему же всего двадцать, и "вождь и учитель" еще жив, так вот, этот мальчишка по собственному почину (!) подбирает статистику по социальному составу населения Англии, чтобы доказать, что победа консерваторов в парламенте имела место за счет голосов рабочего класса, отказавшегося голосовать за лейбористов. И Шкаратана не посадили... Везунчик!...

Тем более везунчик, что все-таки попал в аспирантуру, да еще рискнул работать в только что открытых архивах - и успел найти там ни больше, ни меньше, как литографированные городские стенгазеты 20-х годов. Вот это источники! Да, нельзя было научно изучать советский период нашей истории, а вот Овсей Шкаратан ухитрился. И на волне ранних 60-х, с их не оправдавшимися надеждами, в эпоху борьбы за "социализм с человеческим лицом", вступил в партию. И вскоре, под крылом "закрытого" Ленинградского военно-механического института, он начинает работать в первой в стране хозрасчетной социологической лаборатории.

Дальше - тоже масса всего интересного, вплоть до любопытнейшего повествования о сотрудничестве с первыми молодыми реформаторами - прежде всего, с тогдашней реальной властью, а не с ньюсмейкерами. И о создании ВШЭ.

Поучительное чтение. Вот не знала, что Шкаратан был "государственным человеком". А может, он им и остался. Но не это важно. Обратите внимание на общность судеб столь разных современников: это люди, успевшие еще в школе, а потом и в вузе приобщиться к традиции отечественного просвещения и науки, к традиции социального неравнодушия русской интеллигенции. Как мне кажется, эта традиция на них и обрывается. Притом весьма болезненно. Иначе русские интеллигенты Гудков и Дубин не писали бы так страстно о том, что интеллигенция в России себя изжила и исчерпала.

Впрочем, это особая тема...


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 120 /11.03/
"НЛО" #58. Лолита... после Освенцима и откуда растут страшные руки.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 119 /04.03/
"Урал" #1, #2, 2003. Записки сумасшедшего майора Ковалева, утратившего нос.
Глеб Шульпяков, И впросак попасть, и банк сорвать /25.02/
"Иностранная литература", ## 1, 2 - 2003. "Целевые номера" - вещь обоюдоострая. "Австрийский" - это полная победа, аншлюс и Сталинград. "Американский" - битва при Бородино: ни победителей, ни проигравших.
Оксана Москальская, Не мы ли скифы? /25.02/
Дикое поле: Донецкий проект. Интеллектуально-художественный журнал. Донецк, 2002. # 1, 2. Как говаривал Карлсон - "поле" хоть и дикое, но симпатичное.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 118 /25.02/
"Звезда" #1, "Новый мир" #2. Английский Букер, европейский соблазн и Америка на уме.
предыдущая в начало следующая
Ревекка Фрумкина
Ревекка
ФРУМКИНА
frum@rinet.ru

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru