Русский Журнал
/ Круг чтения / Периодика www.russ.ru/krug/period/20030325_bulk.html |
Журнальное чтиво. Выпуск 122 "Звезда" #2, "Знамя" #3 Инна Булкина Дата публикации: 25 Марта 2003 Февральская "Звезда" и мартовское "Знамя" выступают с окончаниями больших романов. "Звезда" заканчивает публикацию "современного апокрифа" Александра Нежного ("Там, где престол сатаны", "Знамя" - длинный и громоздкий "бумажный" фэнтази Юрия Буйды "Город Палачей". "Бумажный" - здесь определение сродни "бумажной архитектуре", я его заимствовала у Мих.Айзенберга в прошлом обзоре "Знамени". Вероника Гудкова в "Экслибрисе" определила новый роман Буйды как своего рода конструктор "лего" или подобную ему сборную солянку, где "в красивый девичий "колосок" заплетены все жанровые коды: эпический, романтический, фантастический и т.д. Новое осказочнение советской эпохи, помимо исторических фактов (без этого уж нынче не обойтись), трактует в завиральном ключе Священное Писание, идеи Платона и все, что под руку попадется. Ну, кустарные имена героев - Бох, Цыпа Ценциппер, Мурым, Четверяго - при желании можно найти и по телефонным книгам. Но сам роман, вполне допускаю, увлечет тех, кто еще не знаком с творчеством Маркеса и Саши Соколова (особенно "Палисандрией")". Про тех, кого "увлечет", ничего сказать не могу, но кое-кого несомненно поразит. Меня поразила одна из заключительных сентенций, где речь о причинах, что побуждают "людей взяться за перо, как говаривали в когдатошние времена, и запечатлеть на бумаге свои представления о жизни, а тем более - о собственной жизни, если даже Пушкину известно, что мысль изреченная есть ложь". Пушкину известно было многое, в том числе стихи поэта Тютчева. А вот такой перформанс на тему "Сказки о Мертвой Царевне" ему вряд ли бы когда пришел в голову, это по части галериста Гельмана: "Он открыл саркофаг. Обнаженная Ханна, вытянувшись с севера на запад, лежала на подстилке из сухих водорослей с револьвером Кольта в правой руке. На груди ее покоился прозрачный шарик с безостановочно вращающимся обручальным колечком. Конечно, она была жива. Он и не сомневался в этом. Она медленно открыла глаза. Она увидела его. От нее пахло леденцами". От "Города Палачей" пахнет мертвыми словами. В "современном апокрифе" Александра Нежного иного порядка многозначительность, герой - незадачливый и выпивающий врач "Скорой помощи" Сергей Павлович Боголюбов на протяжении многих-многих страниц разыскивает Тайное Завещание Патриарха Тихона, которое будто бы способно коренным образом изменить судьбы государства и церкви. Однако в февральской "Звезде" есть другой, настоящий "житийный" текст - блокадная "Жизнь Александры Яновны" Татьяны Миловидовой-Венцловы, составляющая неожиданную, но очевидную аналогию "Книге о жизни" Анны Василевской из февральского "Нового мира". Из малой прозы "Знамени" выделим "Степень родства" Леонида Шевченко - ретроспекции из совсем еще недавней истории. И автор совсем, можно сказать, молод: смерть Брежнева совпала с уроком пения в школе. Был молод: в 2002-м году ему было тридцать, и повесть написана накануне смерти. Еще одна ретроспекция 3-го "Знамени" - очередное "путешествие в обратно" Евгения Рейна. Временная дистанция приблизительно та же, но история и география другие:
Месяц назад в "Новом мире" была другая подборка Рейна - тоже ретроспекции, но из старых стихов; в тогдашнем "Чтиве" я писала про "исторического" Кушнера и "элегического" Рейна. "Фотография" из "Знамени" довольно свежа, но она про то же:
Подборка Мих. Айзенберга в мартовском "Знамени" называется "В метре от нас". Здесь тоже фотографии - крупные планы, свет и тень, бестелесные двойники и "своя ли, чужая душа - темница", неизвестность за чертою и "пекло" - "в метре от нас":
Свет. Румяное на белом. Безымянный цикл Евгения Каминского в февральской "Звезде" приблизительно о том же - о черте, за которой "пекло", но, похоже, этому автору все там известно... с чужих слов. И про сестру-жизнь, и про подругу-смерть, и про отлетевшую душу, и про сумасшедшего с бритвою в руке:
Там есть еще любопытная "двойчатка" - "Ангел смерти", этакий Тютчев, пересказанный Арсением Тарковским:
итд. Спасает положение Сергей Вольф: отныне, после маниакальной бритвы и смертельной бездны, кажется, что нет ничего более здорового, чем легкий похмельный абсурдизм:
Кроме прозы и стихов в февральской "Звезде" два увлекательных мемуара: один - в рубрике "Новые переводы", это "Нити времени" Питера Брука, другой - в устном жанре: Александр Генис беседует с Иваном Толстым, называется юбилейная беседа "Я писал бы тексты даже вниз головой". По логике странных сближений в "Знамени" Александр Генис выступает с театральным "впечатлением" ("Впечатление" - это рубрика): "Счастливые дни" Беккета на Черри-лэйн в постановке Джозефа Чайкина. Режиссер, как справедливо замечает Генис, сам выступает едва ли не беккетовским персонажем:
В мемуарном отделе "Знамени" Владимир Порудоминский рассматривает... опять-таки старые фотографии ("Пробуждение во сне"), а Людмила Синянская вспоминает о нравах Иностранной комиссии СП СССР ("Во сне и наяву среди глыб"). Сюжеты вполне абсурдистские и перемежаются кошмарными снами. В "Конференц-зале" лауреаты "Знамени" благодарят редакцию за очередные премии, а Олег Чухонцев рассказывает случай из жизни: "Не так давно я заскочил в Дом книги на Новом Арбате, поднялся на второй этаж и спрашиваю у продавщицы в отделе художественной литературы: "Где тут у вас продаются "толстые журналы?". "Какие?" - переспросила она. "Толстые", - говорю. "А, - сообразила вслух смышленая девушка, - вам, наверно, научные. Пройдите в следующую секцию". В отделе критики 3-го "Знамени" скучная рецензия на нескучную прозу Андрея Геласимова; Дмитрий Бобышев представляет здесь Анатолия Наймана как "черную карту" русской литературы, Сергей Боровиков рецензирует "День" Татьяны Толстой, а Леонид Костюков - "Изнанку Гогена" Юрия Мамлеева, но прежде там большая и обстоятельная статья Евгения Ермолина "Критик в Сети" - с перечислением основных "критических" сайтов и монографическими портретами "сетевых критиков". Статья доброжелательная и... пристрастная, скажем так. Самым продуктивным из "сетевых" автор полагает Сергея Костырко, между тем вскользь упомянутая Аделаида Метелкина удостоилась одного лишь слова - "пресловутая". |