Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво. Выпуск 136
"Звезда" #5

Дата публикации:  1 Июля 2003

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Майская "Звезда" задержалась месяца на два, однако у нее на то были причины. 5-й номер - юбилейный спецвыпуск, он толще обычного, и в нем практически нет случайных текстов: он состоит исключительно из "петербургских фантазий", петербургских мемуаров, петербургских путешествий, петербургских реконструкций и... некоторых прочих юбилеев. Кроме 300-летия Петербурга майская "Звезда" отмечает 100-летие Николая Заболоцкого и 100-летие же Евгения Мравинского.

К юбилею Заболоцкого Самуил Лурье помещает полный текст "Ночных бесед" 1929 года: первые две беседы в той или иной степени повторяют первые главы "Торжества Земледелия", и лишь третья, по формулировке публикатора, "уходит совсем в другую сторону... и на другую глубину". "Торжество Земледелия" в свое время публиковалось в "Звезде" (в 1929-м и 1933-м), потому логично, что первая публикация "Ночных бесед" происходит тоже в "Звезде".

100-летие Евгения Мравинского "Звезда" отмечает мемуаром Гавриила Гликмана "Маэстро Мравинский".

А открывают юбилейный номер культовые Андрей Битов и Валерий Попов. Короткая проза Битова называется "Дежа вю", посвящается Городу, и там цитаты из себя, пересказы себя и сюжеты о себе.

Говорят, раньше я писал лучше. Вот еще цитата из того времени: "Господи, господи! что за город!.. какая холодная блестящая шутка! Непереносимо! но я ему принадлежу... весь. Он никому уже не принадлежит, да и принадлежал ли?.. Сколько людей - и какие это были люди! - пытались приобщить его к себе, себя к нему - и лишь раздвигали пропасть между ним и собою, к нему не приближаясь, лишь от себя удаляясь, разлучаясь с самими собой... Вот этот золотистый холод пробежал по спине - таков Петербург.

"Свободное плавание" Валерия Попова не столь пафосно и имеет подзаголовок "петербургская фантазия", это - памятуя неизбежную традицию городского текста - очевидная венецианская травестия. Забавно, что единственный общий сюжет у культовых петербургских прозаиков связан с плавающими в каналах резиновыми изделиями:

Волной прошедшего катера нас колотило о гранит. Вытащив из трюма весло, огребался им, стоя на корме. Гондольер!.. Хотя, если учесть "резиновых медуз", плывущих тут в изобилии в солнечных бликах, в красивом слове "гондольер" хочется заменить одну букву. Пока эпос не очень звучный идет.

Петербургские рассказы Натальи Толстой называются "Новые люди" и "Змея и чаша". Последняя имеет отношение к аптеке, хотя все прочие змеи в этом номере - медные и относятся непосредственно к "петербургскому тексту". Хотя, заметим сразу, рубрика, названная почему-то "Символы города", никакого отношения к настоящей культурной символике не имеет: по большей части это архивная история. Ева Берар в подробностях воспроизводит историю постройки и перестройки петербургской ратуши ("Столица и город"), по всему судя, гражданские (городские) власти здесь оставались в загоне, уступив величие военным и имперским. Во всяком случае, до тех пор, пока не переехали в Смольный. Но это случилось уже по окончании петербургской эпохи. (Эпоха ленинградская представлена, главным образом, блокадной прозой, и здесь удивительный "человеческий документ" - "Блокадное письмо" Александра Лодкина). Но в тех же "символах..." Юлия Кантор с огромным количеством архивных выписок реконструирует первые советские десятилетия Эрмитажа ("Реальность и соцреализм"). Наконец, Михаил Пьяных там же сообщает нечто о Блоке и "Медном всаднике", и это "нечто" в жанре пресловутой "эссеистики" от "Звезды".

Регулярные "купипродамы" Эдуарда Шнейдермана, на этот раз хоть и не 300-летние, но едва ли не самые ранние:

5-го дня декабря пропала шпага
с серебряным гладким ефесом
и серебряною перевивкой,
у которой клинок заржавел;
ежели кто о той шпаге
некоторое известие подать может,
оный имеет сие у господина Вильды в доме
объявить, за что он
надлежащее вознаграждение получит.

А в отделе переводов иностранные путешественники, англичанин и итальянец. Англичанин - Джеймс Эдвард Александер - прибыл в Петербург, разумеется, морем в мае 1829-го, и перед нами, по преимуществу, записки моряка. Кажется, самое любопытное здесь - единственное авторское примечание:

"Неопытному путешественнику, возможно, будет небезынтересно, что мой багаж состоял из двух непромокаемых чемоданов, складной кровати из медных трубок, надувной подушки и спального мешка, куда не могут проникать насекомые. В одном чемодане хранились мундиры и белье, в другом - книги и инструменты. Кивер находился в квадратной коробке; весь багаж составлял поклажу для одной лошади".

Венецианец Франческо Альгаротти явился в Петербург летом 1739-го. Кажется, он был первым человеком, назвавшим этот город "окном в Европу" ("огромным окном на Севере, через которое Россия может смотреть в Европу"), по крайней мере, на него ссылается Пушкин в "Медном всаднике". Так что эта публикация в юбилейной "Звезде" замечательна, кроме всего прочего, тем, что переводит в разряд общедоступных один из основных источников пушкинской поэмы. В свою очередь, Альгаротти, описывая петербургский пейзаж и окрестные леса, неведомые лучам в тумане спрятанного солнца, приводит цитаты из Данте и Вергилия. Характерно, однако, что венецианец не склонен видеть в этом городе с каналами какого бы то ни было сходства с Венецией. Петербург глазами венецианца - город голландский, конечно же.

Между тем, в отделе архивов "Облик Петербурга" М.В.Добужинского, написанный к 240-летию города, и там обзор архитектурных эпох и перемен, - как то за без малого сто лет, что прошли между путешествием Альгаротти и пушкинской поэмой:

"В то время Петербург уже давно потерял первоначальный петровский вид голландского города "Санкт-Питербурха" с черепичными крышами, регулярными стрижеными садами, низенькими барочными домами, подъемными мостами на каналах и многочисленными золотыми шпилями церквей. <...> Волна классического стиля, созданного Французской революцией, расцветшего в форме так называемого ампира при Наполеоне, пронеслась по всей Европе. Этот стиль империи нигде не привился так, как в России, приняв своеобразные русские формы, и именно он придал в то время столь грандиозный облик "парадной" стороне столицы".

Это "мирискусническое" архитектурное обозрение продолжается от юбилея к юбилею, и следующая эпоха - т.н. "Петербург Достоевского", по Добужинскому, "упадок стиля": "К 60-м годам чувство стиля вообще начинает утрачиваться (как и всюду в Европе) и наступает период эклектизма, смешения всех стилей, и по сравнению с блестящим периодом начала века наступает настоящий упадок. К классической архитектуре Петербурга отношение постепенно меняется, ее презрительно называют "казенной", "казарменной", "аракчеевской", наступает как бы слепота в отношении дивных петербургских ансамблей, их перестают ценить и беречь, видя в них лишь монотонность и скуку". После расцвета "квазивизантийщины" наступает "банальный среднеевропейский модерн", и к 200-летию окончательно "уничтожен был исторический, суровый петербургский "пейзаж", когда памятник Петру стоял как единый остров на огражденной, пустой, замощенной булыжником площади".

Собственно, Медный Всадник как опознавательный знак Петербурга оказывается в центре этого юбилейного выпуска, мы к нему возвращаемся всякий раз, но лучшим текстом здесь оказывается (как и всегда, впрочем) "Змей" Омри Ронена. Ронен вспоминает, как впервые прочел "петербургскую поэму" в однотомнике с картинками Добужинского и Бенуа. Однако главным героем этого выпуска "Из города Эн" стал как раз таки отсутствующий в пушкинском сюжете змей:

У Пушкина ничего о змее не говорилось. Я начал расследовать этот вопрос, нашел картинки с изображением Медного всадника и установил, что там их трое на камне, у Маяковского все трое идут в гостиницу "Астория" пить гренадин ("сладкий сироп", объяснил мне отец), и непонятно, отчего Пушкин умолчал о змее, предоставленном самому себе, пока Петр гонялся за Евгением.

Далее там следует рассуждение о зависти, которую медный змей, поверженный, но не истребленный, призван олицетворять в Фальконетовом памятнике:

Зависть необходимо "побороть", а не истребить. Зависть - лакмусовая бумажка, которую бросает в краску от всего выдающегося. Где нет зависти, где нет Терситов, Зоилов и Геростратов, там равенство, там никто не заметит величия, вернейшее мерило которого - противоборствующая ему, подстрекаемая завистью крамола, злобные происки толпы, the mutable, rank-scented many - "изменчивого, зловонного множества", по слову шекспировского Кориолана. Зависть, вечная спутница заслуг и тайная точка опоры величия, стрекало возвышенной гордости и низменного самолюбия, больная "сестра соревнования".

А завершается все это библейским сюжетом об исцелении подобного подобным ("И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив"), и кажется, несвойственным для этого автора оптимистическим пафосом об уроке "медного змея" и его роли в новой русской истории: "Медный змей убережет детей, играющих вокруг гиганта в темных лаврах, от яда своих собратий".

Кроме заметок "Из города Эн", в этом номере еще один роненовский текст: два написанных совместно с М.Л.Гаспаровым монографических комментария к "театральным стихотворениям" Мандельштама (своего рода "петербургско-венецийский" цикл).

Было бы странно, если бы в юбилейном номере не оказалось постоянных "гениев места", вечных персонажей "Звезды" Бродского, Набокова и Довлатова. Набоков, правда, появляется здесь окказионально - цитатой у Добужинского, Бродский подробно и увлекательно рассуждает о музыке в интервью с Еленой Петрушанской. А Довлатов расхаживает в костюме Петра ("реальный комментарий" Ник. Шлиппенбаха к известному рассказу из "Чемодана").

А заканчивается номер архивом из недавней ленинградской литературной истории "Памяти Владимира Губина". Речь там о группе "Горожане", причастностью к которой, кстати говоря, так гордился Довлатов.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Ян Левченко, Журнал как проект: бледный, цветной, черный /24.06/
Шкловский искал нехоженую дорогу русского журнала: "Он должен держаться не только интересом отдельных частей, а интересом их связи". Утопичность этого проекта сейчас очевидна, но именно она и заставляет к нему возвращаться.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 135 /24.06/
"Новый мир" #6, "Октябрь" #4, 5. Убить Марко Поло.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 134 /17.06/
"Знамя" #6. "Призрак театра" и другие призраки.
Мария Порядина, "Хороших и разных" или однообразных? /10.06/
Детская периодика. В целом среди литературно-художественных журналов для детей нет откровенно плохих. Но мы-то хотим каждый журнал видеть безупречно хорошим! На что бы подписалась лично я? На "Мурзилку" - по привычке, на "Костер" - из уважения и на "Микки-Маус" - из вредности.
Ревекка Фрумкина, "Глубокий обморок сирени..." /10.06/
"Критическая масса". Обозрение. 2003, #1. Кулик явил себя, скромно упоминая времена, когда он "был собакой".
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru