1. Инерция

Это первое слово, которое приходит на ум, когда открываешь толстый журнал или входишь в помещение его редакции. Культивируется некое отставание во времени; степень сходства с аналогом двадцатилетней давности выше, чем у большинства культурных и присутственных объектов. (Еще выше она в районных ОВИРах и ДЭЗах.) Впрочем, я ничего не имею против инерции, если она работает. Но уже после остановки саней трудновато на нее полагаться.

Между тем, отношения с авторами, читателями и культурной средой в толстых журналах организованы по-старому, и участие их в настоящем моменте, своеобразная временная рефлексия состоит в том, чтобы улавливать сегодня осколки вчерашнего дня и сетовать на то, что они исчезают.

Подумаем однако, есть ли о чем всерьез горевать.

2. Ситуация

Общеизвестные азы - попробуем проговорить их возможно быстрее и точнее.

Двадцать лет назад мы жили в стране, где не было философии, богословия, политологии и т.п. Это быстрее, а точнее - не было удовлетворительных культурных механизмов для бытования перечисленных выше вещей. Их худо-бедно вбирала в себя литература и окололитературная полемика.

Издательств было мало; работали они медленно. Так случилось, что толстые журналы давали живой срез "литературы" и всего остального в придачу практически монопольно.

О свободе слова тут речь не стоит. Скорее - о мобильности, темпах, тактическом маневрировании. С другой точки зрения - о клапане, выпускающем пар малыми порциями.

Сейчас свежему человеку трудно оценить феномен "Нового мира" Твардовского, в первую очередь - из-за (за редким исключением) чрезвычайно низкого художественного уровня опубликованных там произведений. Хвост кометы, шлейф обсуждений, отсылок был много важнее ядра. Хрестоматийным в этом отношении стал пример "Оттепели" Эренбурга, давшей имя целой эпохе, но не вошедшей в живой круг чтения. Рассказы о деревне, заводе, НИИ были важны для понимания реальных процессов функционирования деревни, завода, НИИ, всего СССР, но не важны как рассказы. Этот дискурс (извините) определял господствующую роль туповатого реализма. Кто не верит - полистайте дневники Лакшина. Много ли там размышлений о художественности? Примерно столько же, сколько в учебнике по истории КПСС.

Тихо и незаметно вошел в историю "Новый мир" Наровчатова начала 80-х. Он уже не отделял плохого сталина от хорошего ленина и еще не углубился в проблему поворота рек и прочую perestroyku. Буквально в каждом наровчатовском номере дышала хорошая проза, случались стихи. Между тем, сегодняшние студенты-филологи (историки, журналисты) тараторят на экзаменах про Твардовского и Кочетова, а начала 80-х не вспомнят.

Вот это и есть позор и унижение литературы. Низведенная до роли то ли служанки, то ли врио, она иногда скидывала фартук, но ее красота оказалась не востребована. Бодрые шестидесятники, чудесно скользящие по любой поверхности, попытались упразднить глубину как таковую. Как категорию. Это иногда им удавалось на подотчетных им пространствах - но тем хуже для этих пространств, только и всего.

Сегодня читатель, интересующийся философией или богословием, проходит в соответствующие просторные залы гигантских книжных супермаркетов, любитель политической полемики смотрит увлекательные телешоу. Большие тексты, записанные в строчку (не будем спешить назвать их романами или художественной прозой), прекрасно вписываются в планы тысяч издательств. Об Интернете пока помолчим. Ниша толстых журналов оказывается четко и позитивно очерчена.

Говоря попросту, это "литература", то есть не все остальное. Особенно - малые жанры: рассказы, повести, стихотворения, поэмы, эссе. То, что при условиях даже идеальной издательской деятельности еще не состоялось как книга, но уже готово как произведение.

Говоря чуть выше и туманнее, это литература без кавычек, то, что трудно и только на уровне волевого решения отделяется от симулякров. Об этом - ниже.

Цепляние литературных журналов за нелитературные разделы есть свидетельство вкусовой слабости и культурной неадекватности.

3. Литература

Есть "Анна Каренина". Есть глянцевый женский роман. У этих двух объектов много общего - об этом можно долго, вкусно, остроумно и бессмысленно рассуждать. И есть два генеральных отличия - репутация и художественный уровень. Репутация ощутима и измерима; например, издание "Анны Карениной" сегодня заведомо коммерчески выгодно. Художественный же уровень, из которого она (репутация) постепенно выросла, трудно определим в словах. Если вы не видите пресловутого второго отличия, то я могу попробовать вам его объяснить, но не ручаюсь за результат. Если же вы притворяетесь, что не видите, то я и пробовать не буду. Сдаюсь - мое положение полемически невыгодно. Только не надо постоянно притворяться, а то действительно недолго ослепнуть, как это случилось с Котом Базилио.

Так вот. Литература - это имманентное отличие "Анны Карениной" от глянцевого романа. Вертикаль. А не-литература - это общее. Плоскость. А теперь почитайте рецензионные, общекультурные, полемические разделы толстых журналов и подивитесь, насколько охотно и азартно их авторы занимаются не-литературой. Я листаю многостраничный труд, насыщенный интерпретациями и обобщениями, делающими честь фантазии и интеллекту (а то и нравственности) рецензента, но он ухитряется ни разу не обмолвиться, о литературе идет речь или нет. Так мерцала ли художественность? Кто знает - "перед Васильевым встает сложная моральная дилемма".

Чемпионы тут - "Континент" и "Новый мир", давшие обомлевшей общественности рекордный опыт уплощения чего угодно в нулевую аннотацию. Да надгробные надписи и то живее и информативнее, чем эти бездарные коммюнике о поступках действующих лиц. Есть и личные рекордсмены, но не хочется сейчас дразнить этих неумных и глубоко по сути несчастных гусей, боящихся и ненавидящих вертикаль. Плоскость удобна, она всегда под рукой. Она не требует каждый раз нового языка. Она одна на всех.

И тут не надо прикрываться требованиями объема. Георгий Иванов буквально две фразы роняет о Борисе Поплавском, но в них ухватывает характер и масштаб его индивидуальной вертикали. Гумилев, Адамович...

Само собой, если бы это чудовищное неразличение литературы и не-литературы поражало только окололитературные органы толстых журналов, можно было бы говорить о жизни, хотя и в инвалидной коляске. Но через категорию мотивации это неразличение поражает отделы поэзии и прозы. Что побудило вас опубликовать вот это? Ну как же, это крепкая повестушка о финско-угорской войне. А где еще вы прочитаете об этом? А вот тут неплохо накалякано о трудной жизни актера в современной глубинке.

Все так. Но неужели непонятно, что это изначально, на уровне градуса разговора, на уровне терминов, - дикая профанация и полная ахинея?!..

Давайте сначала.

Можно разметить прозаический текст так: в нем (лучше или хуже) описываются некие события, фантастические или реальные, все равно. А можно так - в нем случаются (а чаще - не случаются) художественные события. А в случае полной удачи все произведение превращается в одно огромное (во всех смыслах) художественное событие. И мне скучно читать текст, в котором не происходит художественных событий. А если и не скучно, мой интерес не носит литературного характера. Им можно и должно пренебречь.

Допустим, встреваете вы. Но это же все недоказуемо, неуловимо. Вот вам кажется, нет художественного события. А другому кажется, есть. Ну и что вы скажете на это?

Голубчик, скажу я (или голубушка, отсюда не видно), так это нормальная ситуация. Разница во вкусах. Дай Бог. А я толкую о другом. Я говорю: нет художественного события. Автор пожимает плечами и соглашается: ну, нет. И редактор говорит: нет. Зато есть... (неинтересно слушать). Вот так все запущено.

И возникает, натурально, двойная шкала. Как легче всего ее отследить? Очень просто - зайдите в толстый журнал и спросите (прямо по Паниковскому), нужны ли им поэзия и проза. Еще как нужны! На редколлегиях я лично слышал буквально воззвания к небесам: Господи, пошли же нам что-то настоящее. На полном серьезе идут незаживающие дискуссии о смерти: романа, автора, поэзии. А теперь аккуратно переверните толстый журнал. Что такое?! Вся задняя страница обложки исписана сверху донизу анонсами. На год вперед журнал забит - литературой? вряд ли. Тем более, там легко расшифровываются анонсы еще не написанных повестей и романов. Младенцев зачисляли в Семеновский полк, но становились ли они автоматически героями?..

Я настаиваю, что дефицит и избыток идут не по сорту, а по роду объекта. Не-литература как раз довольно тщательно выбирается и доводится до высокого уровня. Не плоская лужа, а плоский овал. Не мертвая уродина, а мертвая красавица. Стилизация, имитация...

Глянцевые издательства простодушно и по-своему честно гонят товар. Он не является литературой, но удовлетворяет некоторым требованиям. Общим - объем и легкость чтения. Жанровым - столько-то трупов (соитий, вздохов) на единицу текста. Возникает культурная обусловленность.

Толстые журналы на данный момент практически сформулировали свою культурную обусловленность - определенную трудность чтения (чтоб не заподозрили в масскультурности), проблемность, страдательность, депрессивность. Как, впрочем, и новая салонная поэзия мало-помалу очерчивает свое гетто - верлибр, обсценная лексика, упор на собственные имена. Неужели непонятно, что одна культурная обусловленность ничем не лучше другой?

Огонь, мерцающий в сосуде, подменяется требованиями к форме сосуда. Или, из другой метафоры, - вы берете новые, глянцевые лампы, ну так мы возьмем старые, потертые. А про джинна как-то забыли.

Обновление того толстого журнала, который захочет обновляться, должно начаться с дефолта, объявления авторам об отказе от прежних обязательств и упразднения позорного списка на задней странице обложки, который есть лишь свидетельство жуткой инерции. Мы будем печатать в следующем номере лучшие вещи, которые мы найдем за этот месяц, и у нас еще три дня, чтобы уточнить список. Текст, который не обязательно печатать сейчас, не надо печатать никогда - не потому что он устаревает, а потому, что и сейчас нет избытка настоящего. Обязательства перед авторами опутывают журнал и планомерно топят его.

4. Читатель

Образ читателя толстого журнала двадцать лет назад угадывался легко - это российский интеллигент, человек, бескорыстно интересующийся литературой и стандартным набором вечных проблем.

Образ читателя сегодня - это не банкир и не браток, а тот же психологический тип, возобновленный в следующем поколении по незыблемым законам культуры и генетики. Однако у него могут быть другие привычки и склонности. Простое наличие мобильного телефона не образует нового психотипа, но модифицирует поведение. Повторимся - сегодняшний читатель имеет много возможностей удовлетворить свою страсть к чтению. Ситуация различается в Москве и в провинции. Если коротко, любой толстый журнал, с невысокой наценкой доставленный в провинцию (Екатеринбург, Самару, Новосибирск), мгновенно разошелся бы в количестве порядка 100 экз. на город. Тираж определяется численностью соответствующего культурного сообщества. Цена - прямой конкуренцией со стороны сетевой версии того же журнала. Допустим, лично у потенциального читателя нет Интернета. От него требуется некоторая сумма усилий и немного денег, чтобы доехать до интернет-кафе, пролистать там последний номер, то, что понравится, напечатать на принтере и положить в папочку. Если в центре города, примерно там же, где интернет-кафе, будет книжный с номерами того же "Знамени" по 100 рублей за штуку, есть смысл купить. А если по 200, то нет.

Это, подчеркнем, в лучшем случае. Если журнал изначально для читателя и по материалам (см. выше) попадает в нишу. В противном случае он заведомо не выдерживает конкуренции со стороны ТВ и книг.

А какой образ читателя культивирует толстый журнал? А это тот самый читатель, который был 20 лет назад. Не его духовный сын, а он сам. Постаревший на 20 лет, уже не инженер, а пенсионер. По-прежнему числящий молодыми прогрессивными поэтами Ахмадулину, Евтушенко и Вознесенского. Подписывающийся на почте, потому что он так привык. Не пользующийся Интернетом, потому что не привык. Не заходящий в книжный, потому что он не знает, что там книжный. И т.д.

Образ трогательный и не то чтобы совсем на пустом месте нарисованный. Но если ориентироваться и опираться на него, то надо быть готовыми к постепенному снижению тиража до нуля, по причинам, которые не хочется артикулировать. Это участь блинных напротив "Макдональдсов", в которые приходят пожилые депрессивные люди не потому, что тут дешевле (это не так), и не потому, что тут вкуснее (это тем более не так), и не потому, что тут уютнее (это уж совсем не так), а просто потому, что они не ходют в "Макдональдс".

Но ошибка адресации вообще пустяк по сравнению с непроговоренностью самой ситуации адресации. Ведя пальцем по оглавлению журнала и проясняя конкретные мотивации публикаций материалов, иногда так ни разу и не услышишь слово "читатель".

Это имеет культурный смысл. (?) Это поощрение молодого автора. Это дань уважения старому. Это интересно самой редакции. (Что, впрочем, всегда должно сопровождать нормальный процесс в качестве побочного, а не целевого эффекта. Хороший стоматолог выдирает все же больной зуб, а не тот, который интереснее выдирать, но свое дело ему вообще интересно.) Это долго лежит, и надо уже что-то решать. Это наша позиция. Это мы привыкли. Это имя. Это новое имя. И т.д.

После многих лет полных и частичных дотаций, возможности игнорирования обратной связи, надо уяснить: журнал (как и любой товар) целиком и полностью для потребителя. Не для жлоба, а для умного, чувствующего, рафинированного читателя. Удовлетворить его - серьезная и интересная задача. Но формулируется она именно так.

5. Автор

Взаимоотношения толстого журнала с автором основываются на нескольких вредных иллюзиях.

а) Журнал автору что-то должен

Предоставлять печатные площади. Учитывать его обстоятельства и послужной список. Объяснять, почему его вещь не подходит.

Традиция эта тянется со времен СССР, и совсем не потому, что СССР был обществом идеального обслуживания, а потому, что тогда толстые журналы формально считались "чьими-то органами". Вот, например, журнал - орган Союза Писателей СССР, а автор - член Союза Писателей СССР и, более того, имеет рекомендацию от тьмутараканской областной организации Союза Писателей СССР. Журнал ну не хочет его печатать. Возникает конфликтная служебная ситуация между как бы вышестоящей инстанцией и исполнительным органом, которую надо как-то разрешать: все же публиковать графоманский опус (бред) или "объективно доказывать", что он плох (бред в квадрате, потому что - напомним - вертикаль не вычленяется в позитивных терминах, а некоторая мертвечина очень пристойно и опрятно написана).

Сегодня журнал юридически сам себе хозяин и не должен ни перед кем отчитываться. Нормальная ситуация - автор принес свой текст, через месяц получил отказ без объяснений, встрепенулся, побежал дальше. Нам это не понадобилось - и все. А что тут еще может быть? Точно так же отказывает и невеста жениху, и работа соискателю.

А изредка говорит "да".

б) Чтобы отказать, надо читать до конца

Отвратительная, вредная иллюзия. Читатель бросит текст, когда ему взбредет в голову, а идеальный редактор старается соблюсти интересы читателя. Не продрался он через три первые страницы - ну извини, брат. Может быть, там дальше у тебя гоголь, так в следующий раз начинай с гоголя.

Получается парадокс. Недостатком редактора становится его добросовестность. Поставив перед собой задачу дочитать до конца неудобочитаемое, редактор вынужден немыслимой мозговой акробатикой перестраивать аппарат восприятия, а дальше... все идет на "ура", находится масса достоинств, в печать! Такой же мозговой эквилибр проделают пара критиков, причем серьезнейших, добросовестных. Вот и возникает как бы успешная публикация мимо читателя - он-то не акробат.

Впрочем, об этом писали. В частности, сам Василевский. Кто не знает - главный редактор "Нового мира".

в) Журнал вступает с автором в "отношения"

Допустим, журнал 5 раз опубликовал некоего автора. Должен ли он его публиковать в шестой раз?

Очевидный ответ: надо смотреть текст. И никаких бонусов он в сравнении с текстом неизвестного автора не имеет. (Как и наоборот.)

Ситуация настолько ясна, что непонятно, о чем тут говорить. Но... при публикациях возникают какие-то добрые слова, эманация "дружбы". Как бы речь идет об одном и том же человеке, а не о разных его произведениях. Как-то неудобно отказывать. Да и уйдет автор. Прибьется к другому, так сказать, лону. Возникает тактическая публикация. Читатель - заложник... чего? - какой-то ерунды, недостатка светскости или деликатности редактора, умения отказать без обиды. Есть и женщины, которые уступают напору, потому что не умеют отказать. Но это все-таки анекдот, а не трудовая норма.

Тем более, что автор (если он не законченный неврастеник и идиот) должен быть благодарен редактору за то, что тот не допускает к читателю его слабую, дохловатую вещь. А если вкусовой сбой? Так неси дальше. А если у всех? Маловероятно...

г) Благородно жить серьезной литературой, и журнал должен это поощрять

Нет. Не должен. Иллюзия. Этот путь как правило ведет к вырождению и самоповтору. Где автор зарабатывает деньги, его личное дело.

д) Толстый журнал не должен искать авторов. Все они рано или поздно сами обозначатся и придут

Что ж, когда-то это было так. Сегодняшние 30-летние (лучшие в своем поколении) построили свою стратегию в обход толстых журналов. Устные выступления, книги, альманахи, Интернет. Все слагаемые успеха, кроме больших денег (но их и журнал не даст).

Толстый журнал должен сегодня не только идти на поклон к новым авторам, но и активно их искать, да к тому же уметь объяснить, зачем этим авторам печататься в пресловутом толстом журнале. Ответ неочевиден.

То есть надо перестраиваться и овладевать тремя новыми навыками (психологическим, информационно-поисковым и интеллектуальным). При этом мы не забываем, что автор нам нужен не сам по себе, а только как собственник своих произведений. Они пока в плену у него, а должны быть доставлены читателю.

Коллектив авторов, авторский актив - это все гнусные и тягостные мифы. Поиск по расширяющейся спирали и концентрация на тексте, а не на авторе - вот путь из кризиса.

Не боясь повториться - журнал в идеале представляет интересы читателя, на все 100%. А интересы автора - косвенно, маркируя те ситуации, когда они совпадают с интересами читателя. Именно так может возникнуть настоящий контакт. А публикуя условно слабый, не восторгающий его самого текст, редактор оказывают автору весьма сомнительную услугу.

6. Деньги и прочие второстепенные детали

Да, да, известно, бедность на грани нищеты, практически бескорыстный трудовой подвиг. Но это ведь смотря с чем сравнивать.

Возьмем т.н. "тонкий журнал". Несколько человек встретились и решили кое-что издавать. Что никто не оплатит их труд, это ладно. Еще они сами все наберут, сверстают (ну, или оплатят из своего кармана). Уговорят авторов печататься бесплатно (стало быть, убедят в творческой состоятельности проекта). Дальше - полиграфия. Тоже никакой хитрости, либо сами оплатят, либо найдут деньги. Дальше - распространение. Тоже сами.

То, что тонкие журналы действительно выходят, - повсеместно, в большом количестве, по несколько номеров, - это урок толстым. Ведь в этом экономическом сравнении все козыри на стороне толстых журналов.

Какое-никакое помещение. Какая-то зарплата (против нуля). Сложившиеся отношения с типографией, распространением. Какая-никакая марка. Гонорары.

А иногда - ну, условно, в одном случае из трех, - тонкий журнал и внутри не уступает толстому. Это уж за счет чего?!

Нашли прекрасные стихи и рассказы. Так ведь искали - и нашли. Художник отработал по полной. А что, в устав "Октября" или "Невы" вписано непременное убожество дизайна? Хорошая бумага. Ну, это спонсор. Но ведь главному редактору, скажем, "Дружбы народов" было бы легче найти спонсора, чем трем ребятам с улицы.

Представим себе такой скоротечный эксперимент. Редакция, допустим, "Нового мира" испаряется (куда, повторяю, не стоит и думать, потому что ненадолго), а на ее место вселяется редакция очередного "Альбатроса" или "Дикобраза". Ребята в восторге: комнаты, компьютеры, все бесплатно! А теперь возвращается редакция "Нового мира" и смотрит на антураж глазами ребят...

Отсюда мораль: редакция толстого журнала должна приобрести психологию редакции тонкого, окончательно поверить в то, что это все и есть их любимое дело. Тогда найдется и художник на новый макет, и типография вдвое дешевле, и идеи по распространению. Да хотя бы силы обойти близлежащие магазины.

Это тот случай, когда сделать легче, чем решиться сделать. Но - возвращаясь к началу - надо преступить инерцию.

Вопрос, если не бояться пафоса, звучит так: дело, которому я отдал серьезную часть жизни, живо или мертво? Ответ: смотря как сформулировать это дело.

Если литература, то еще как живо. Если толстые журналы, то все еще живо. Если толстые журналы в архаичном понимании, то, может быть, и не вполне. Но зачем же так упорствовать в депрессивных определениях?..