"И он ее (фразу - С.К.) выкрикнул, да так, что зарезонировали хрустальные висюльки на чешских бра:

"В стране рабства нет цепей!"

И ему за это ничего не было." (Евгений Рейн "Дублон любви" - "Вестник Европы", # 7-8, 2003, стр.)

- фразу эту в глубоко советские времена выкрикивает перед продавцами и посетителями "галантерейного магазина" поэт Н., не сумев найти цепочку для амулета на шею. Это рассказ Евгения Рейна про то, как в глубоко советские времена он, Рейн, обедал в ресторане ЦДЛ с самым знаменитым поэтом отошедшей эпохи Н. (Евгением Евтушенко), и тот рассказал Рейну совершенно дикую историю про то, как однажды он, поэт Н., расслаблялся в Мексике, в шикарном ночном клубе ("рулетка, хорошее шампанское, больше тебе скажу, между столиками артистки танцевали"), и одна из артисток, мексиканская суперзвезда и миллионерша, так запала на заморского гостя, что после трех бутылок "Дон Периньон" и русской икры в отдельном кабинете повезла его на "ролс-ройсе" "Серебряная тень" к себе на виллу, на берег океана, в спальню с фресками Риберы и Сикейроса, на кровать с балдахином, ну и т.д. а потом, по древним обычаям майя, как мексиканская женщина, которая в первый раз ложится в постель с любимым мужчиной, в порыве страсти согнула зубами старинный золотой дублон и подарила его поэту Н. на вечную память об их любви. Дублон этот поэт Н. предъявляет автору в качестве доказательства подлинности своей истории, и Рейн советует приятелю (не без ехидства) носить дублон на шее как амулет; далее в поисках цепочки герои таскаются по Москве, но безуспешно. Чем и объясняется пафосный выкрик поэта в финале рассказа.

Для чего это рассказывается? То есть, с каким жанром литературы мы имеем здесь дело?

Художественная проза? Рассказ? Но для чего тогда отсылка к реально существующему человеку. А она, действительно, необходима, потому как, убери из рассказа Евтушенко, рассказа вообще не будет. Останется зарисовка быта и нравов недавнего прошлого, изложенная с непонятным пафосом.

Документальное повествование о поэте? Вряд ли. Портретные очерки в мемуарах как отдельный жанр сориентированы на функцию бытового подстрочника к стихам - то есть на попытку через реальную жизнь поэта приблизиться к тайне его дара. Но у Рейна поэт Н. возникает отнюдь не как явление русской поэзии. Н. в рассказе прежде всего - суперзвезда, и тут в общем-то неважно, звезда чего - поп-музыки, кино, спорта. В данном случае, звезда от поэзии - "самый популярный поэт планеты, переведенный, как Библия, на двести языков, объехавший... сто двенадцать стран", выступавший в "самых знаменитых залах Европы и Америки... на олимпийских стадионах, коралловых рифах... читал стихи с пирамиды Хеопса, Эйфелевой башни, Эмпайр-стейт-билдинга", ну, и т.д. и т.п. То есть, Рейн представляет читателю своего героя как, пользуясь нынешним жаргоном, "VIP-персону".

Собственно, словосочетание это - с нелепым сочетанием аббревиатуры и слова персона (VIP и означает Very Important Person) - и есть, видимо, разгадка нового жанра. На радио "Новости on-line" есть даже специальная рубрика "вип-персоны", в которой издатель Захаров, например, или писательница-феминистка Мария Арбатова, или кутюрье какой-нибудь рассказывают разные разности про своих знакомых из круга таких же как они "вип-персон", приобщая тем самым широкие слои населения к "жизни избранных". Нужно сказать, неожиданно агрессивной оказалась у нас эта аббревиатура - есть vip-залы, vip-кафе, даже - vip-туалеты, а вот теперь - и "vip-story". Явление, по сути, глубоко советское, рожденное тоской наших новых "аристократов духа", - кои должны были бы вроде лелеять свою отделенность от какого-либо социума - по восстановлению, пусть и не формальной, но общественной иерархии, и по новым формам кодификации этих иерархий.

...Пару месяцев назад с двумя вызванными по телефону сантехниками мне пришлось срочно менять унитаз - сантехники попались толковые, трезвые, с острыми языками, но перед уходом они вручили мне свои визитки, по которым один из них значился "Генеральным Менеджером" сантехнического сервисного предприятия "Утро Зябликова", а второй, соответственно, "Генеральным Директором"; "А сколько ж вас там в "Утре Зябликова"?" - спросил я. Мужики внимательно посмотрели на меня, а потом хмыкнули: "Двое". Нормально. В том смысле, что все-таки хмыкнули. Но Рейна не хватает здесь даже на эту ухмылку. Дело даже не в том, что именно Рейна, как близкого (по признаку "vip") поэт Н. выбирает в конфиденты, а в том, как слушает повествователь инфантильно-залихватскую исповедь приятеля - с мудрой снисходительностью слушает, ничего не упуская, так сказать, слушает сверху.

Во всем этом забавное соединение потуг на "аристократизм" (он же - барство) с потугами на "демократизм" (плебейством). Барство здесь явлено в несокрушимой уверенности, что уже самый статус главных персонажей повествования как "вип-персон" дает автору право на внимание широкого читателя. И тут же барство оборачивается плебейством - в подсознательном желании раздеть приятеля, начавшего завираться, да еще так конфузно, с выпячиванием всех своих подростковых комплексов; в непроизвольном подхихикивании "широкому читателю".

А жаль. Когда Евгений Рейн рассказывает свои байки про поэтов в своем кругу (кругу поэтов, но не "вип-персон"!) он необыкновенно мил, обаятелен и талантлив. Вынесение же этих баек в качестве полноценного рассказа на широкую аудитории шибает - никуда не денешься - чем-то безнадежно "совписовским", по-нынешнему - "вип-персоновским".

• Предыдущий выпуск