Многочисленные рецензии на первые два номера "Критической массы" были полны надежд или скептицизма, добрых советов или навязчивых предостережений. Появление нового журнала в том поле, где пересекается столько интересов, где считается каждое слово (...а ты читал, что о твоей книге написал X?), не могло не стать предметом широкого обсуждения с обязательным выражением оценочных мнений. Третий номер "КМ" находится уже совершенно в иных условиях. На смену праздничным презентациям пришла рутина обычных номеров. И рецензировать "КМ" теперь хочется точно так же, как какую-нибудь "Дружбу народов", а именно: что есть интересного и важного в текущем выпуске. Этим я и займусь, высказав попутно лишь одно общее соображение. Несмотря на существенную разницу форматов - объема, периодичности, цены и т.д., - "Критическая масса" вполне может занять в структуре нашего чтения место безвременно почившей в интеллектуальном смысле газеты "Ex Libris". Мне, точно так же, как десяткам моих друзей и коллег, до сих пор приходится по четвергам оттаскивать себя за волосы от газетного киоска, вспоминая, что любимая и полезнейшая некогда газета заполнена с некоторого времени не статями С.Зенкина и Е.Петровской, не рецензиями Ирины Каспэ и Глеба Шульпякова, а дурно написанными политическими декларациями. "Критическая масса", с ее тематическим разнообразием (литература, искусство, философия, филология, история, социология, политика и т.д.), с более-менее стабильным уровнем и устоявшимся объемом рецензий, сегодня во многом напоминает старый "Ex Libris": одновременно и качественный "book guide", и площадку для представления развернутых высказываний. Так что для тех, кто любит читать, как другие пишут о книгах, опять наступили хорошие дни.

Третья "Критическая масса" более всего порадовала своими публикациями. В блоке, посвященном Ролану Барту, помимо рецензии Александра Скидана на книгу "Ролан Барт о Ролане Барте" и Олеси Туркиной на парижскую выставку, посвященную "R/B" как дискурсу, порождающему предметы и имена, опубликованы "Парижские вечера". Это короткий дневник, соотносимый, по мнению Франсуа Валя, с написанным в это же время (1979 год, самый конец жизни Барта, уже после смерти матери) эссе "В раздумье". Именно в этом эссе¹ Барт задается вопросом: "Следует ли мне вести дневник для публикации? Могу ли я сделать свой дневник произведением?" И - пишет "Парижские вечера", произведение новое сразу в двух смыслах. Во-первых, это дневник Барта, удивительно искусный, сбалансированный с точки зрения предъявления читателю сразу всех четырех функций дневника, по собственному бартовскому определению: поэтической, исторической, "утопической" (сделать из автора объект желания) и "идолопоклоннической" (в смысле поклонения отточенной фразе). Во-вторых, это текст, где Барт открыто говорит о своей гомосексуальности; более того, именно она, именно тоска угасающего желания и отчаяние от невозможности желание возбуждать, становятся основным предметом этого текста. Субъекту "недостает существования" - пишет Барт в эссе "В раздумье" - и тут же, в "Парижских вечерах", воссоздает не образ даже, но эффект, интонацию, взгляд субъекта, с почти кинематографическими подробностями фиксирующего следы повседневности, позволяющие ему существовать. Это наблюдательность особого рода - внимательность к банальному, какая-то почти роковая простота письма, избавленного и от парадоксов, и от отсылающей к научному дискурсу серьезности. "Я проводил его на такси, не отпуская руки, до самого Клиши (через весь город). За столом говорили "о женщинах". Вечером, усталый и в нервном истощении, в постели (радио слушать невозможно из-за ультрасовременной музыки, звучит как козий помет) читал объявления в "Либе" и в "Нувель Обс": абсолютно ничего интересного, ничего для "стариков"". Публикация "Парижских вечеров" - не очередное предъявление читателю "квитанций из прачечной" интеллектуальной Знаменитости, так удачно высмеянное Вуди Алленом, а введение в оборот очень значимого текста.

Другая замечательная публикация номера - статья британского социолога и теоретика современной культуры Джона Урри "Взгляд туриста и глобализация". Работы Урри, без всяких скидок - "передовой край" теории культуры, и методологически, и с точки зрения избираемых им объектов. Эти объекты - изменения, происходящие "здесь и сейчас"; в данном случае это изменения мобильности, изменения характера восприятия пространства, появившиеся не просто с глобализацией индустрии туризма, но с массовым распространением Интернета, видеокамер, мобильных телефонов - "виды мобильности, физической, воображаемой и виртуальной, добровольной и вынужденной, не поддаются исчислению". Кратко описывая историю и современное состояние индустрии туризма, Джон Урри обращает внимание на специфику тела туриста, на характер его взгляда (и изменение этого характера - выработку "мобильного зрения", появившегося только с развитием железных дорог и автомобильного туризма), на насыщенность мифологемы "живого события", которое "необходимо видеть", и т.д. Представляющая статью Дж.Урри Вера Зверева пишет в своем содержательном предисловии о том, что "Изменение - одно из ключевых слов в концепции этого исследователя... Автор обладает чувствительностью к культурным трансформациям, к разнообразным проявлениям нового: на первый взгляд они могут показаться незначительными, но за ними различимы будущие большие метаморфозы". Для русского же читателя публикуемая статья Джона Урри бесконечно полезна еще и тем, что она представляет собой открытое, можно даже сказать - соблазняющее введение в очень интересную тему. В сносках к статье помещается большая библиография, очерчивающая проблемное поле - от "Жидкой современности" Зигмунта Баумана до десятка наименований по социологии пространства. Попалась бы она любознательному студенту в момент выбора темы будущей диссертации!

Еще из крупных публикаций, снабженных предисловием, - введение и заключение к очередной книге Славоя Жижека, под названием "Тринадцать опытов о Ленине". Анонсируя это удовольствие на любителя, трудно удержаться от краткого комментария. Автор предисловия Борис Кагарлицкий пишет о Жижеке и трансформациях его читательского восприятия на Западе почти помпезно, превознося его заслуги в борьбе за левое движение на зыбкой почве постмодернизма. Сегодня, по мнению Кагарлицкого, "важно не то, что именно говорит нам "гигант из Любляны". Важно, о чем он говорит". Однако на людей, привыкших с интересом и профессиональным вниманием относиться к тому, что именно говорил нам ранее Славой Жижек в "Возвышенном объекте идеологии" или в работах о кино, его последние тексты производят впечатление поспешного и необязательного упражнения, путь на актуальную тему. Признаюсь, что с большим удовольствием я прочитала обзор Алексея Бессуднова "лениниана сегодня", аргументированно диагностирующий через призму сегодняшних книг о Ленине состояние коллективных ожиданий российских потребителей исторической литературы.

Конечно, прежде всего "КМ" - журнал рецензий, и конечно, интерес читателя к рецензиям больше всего обусловлен его интересом к рецензируемым книгам. В каком-то смысле, правильным ходом было бы простое перечисление этих книг. И все же на этом неблагодарном поприще рецензирования рецензий мне видится заслуживающая внимания тема. Это все тот же часто обсуждаемый рецензионный стандарт, на который в этот раз хотелось бы взглянуть не только со структурной (как рецензия должны быть устроена, какова должна быть подробность аргументации, соотношение "пересказа" и критики и т.д.), но и с этической точки зрения. Не забывая, что "этическое" измерение гораздо больше связано со "структурным", чем это может показаться на первый взгляд.

Позитивные образцы "Критическая масса" предоставляет. Елена Фанайлова пишет о книге диалогов М.Золотоносова и Н.Кононова "З/К, или Вивисекция", книге, судя по всему, глубоко разочаровавшей рецензента. Но это разочарование не выливается в издевательство или грубость; хоть и выраженное в ироничной форме, оно больше принимает форму советов, рассуждений о том, как иначе могла бы быть выстроена беседа критика с поэтом, каковы те многочисленные и правомерные вопросы, на которые Елена Фанайлова не получила ответа. Как всегда эрудированно и подробно пишет Виталий Куренной - в этот раз о книге К.Г.Доусона "Боги революции", почти наверняка "погубленной" бы более злым и менее компетентным рецензентом. Констатируя сильную идеологическую ангажированность книги Доусона ("католицизм образует рамочную конструкцию книги"), рецензент, тем не менее, идет дальше, пытаясь аккуратно выделить и сохранить все то, чем ценна книга Доусона вопреки или помимо нескольких глобальных идеологических посылов - "действительную ценность книги составляет тонкий и глубокий анализ социальной и культурной динамики процессов европейской истории". Каковой анализ и становится предметом анализа Куренного. Роман Рудица производит блестящую деконструкцию сакрального образа музыкального кумира, Бога-творца, в данном случае - Рихтера, каким он создан на страницах книги Бруно Монсенжона "Рихтер. Дневники. Диалоги". Алексей Пензин в рецензии на книгу Пьера Бурдье "Политическая онтология Мартина Хайдеггера" воссоздает целое проблемное поле вокруг "дела Хайдеггера", отсылая к работам Лиотара и Лаку-Лабарта; внимательный разбор исследования Бурдье не предваряется, а дополняется, уже в отдельной финальной части, собственными рассуждениями Пензина о месте консервативной идеологии в современной России. Будь то критические или апологетические, хорошие рецензии, как мне представляется, отличаются прежде всего полноценным вниманием к предмету рецензирования. Книга, которая должна быть прочитана и представлена читателю, не становится в них только поводом для очередного самовыражения - чтобы не сказать самолюбования - рецензента. Как бы ни был рецензент смел - он все равно должен быть скромен; а полемическая яркость высказывания не должна подменять содержательную аргументацию. Казалось бы, кто же с этим поспорит...

Однако пусть читатель оценит аргументацию Владислава Софронова-Антомони в тексте, который заявлен как рецензия на биографию Хайдеггера Рюдигера Сафрански: "Хайдеггер - великий философ ХХ века, я подписываюсь под этими словами, его философия сыграла очень важную роль в моем, скажем, интеллектуальном становлении, хотя это в данном случае совсем не важно" (как шутил пресловутый Жижек в книге о Кесьлевском "The Fright of Real Tears", дискутируя с пост-теоретиками кино: когда кто-то вступает в дискуссию с заявлением, что он внесет "лишь скромный вклад", совершенно не исключено, что это и есть скромный вклад). Предметом анализа Софронова-Антомони меньше всего становится книга Рюдигера Сафрански. Подобная история, в еще более жестком варианте, происходит и с Оксаной Тимофеевой, рецензирующей книгу С.Л.Фокина о Жорже Батае "Философ-вне-себя". Первые две трети текста посвящены собственной концепции автора рецензии, ее представлениям о фигуре Батая и связанной с ней проблематике - и только затем появляется фраза: "Монография С.Л.Фокина - первая крупная отечественная работа, посвященная Батаю". Несмотря на то, что я склонна разделять разочарование Оксаны Тимофеевой по поводу узости историко-литературных рамок "первой отечественной монографии", и несмотря на то, что сама Оксана предлагает ряд любопытных соображений о месте Батая "в современном контексте", все же нельзя не признать, что такая рецензия выглядит неуважительной по отношению к рецензируемой книге. Лучше уж было вынести книгу Фокина за скобки и просто сделать о Батае самостоятельную статью.

В той или иной мере многословием и псевдополемическим задором (псевдо - потому что подлинный предмет полемики в итоге часто не обнаруживается или оказывается совсем ничтожен) бывают заражены и потенциально хорошие рецензии - так, к примеру, суть претензий Егора Селиверстова к книге М.Блинкиной-Мельник "Рекламный текст" остается глубоко неясной из-за разухабистого тона, который с первой строки вынуждает читателя ждать "сеанса полного разоблачения магии", но такового не содержит; а Максим Кронгауз, не обнаружив у книги Е.Я.Шмелевой и А.Д.Шмелева "Русский анекдот" серьезных недостатков, ругает их за помещение Ленина и Сталина в раздел "Герои телеэкрана в русском анекдоте" - как будто анекдот предполагает какую-то реальность реальных людей, а не карнавальных речевых масок.

Наконец, в совсем уж странной роли выступает Михаил Трофименков в тексте "Заметки номинатора", опубликованном в первом блоке номера, где идет обсуждение литературных бестселлеров. Трофименков отработал в жюри премии "Национальный бестселлер", где, что естественно предположить, был сильно травмирован образцами современной отечественной словесности. Его статья с нехитрым посылом - современные писатели не умеют писать по-русски - представляет собой издевательски прокомментированное собрание цитат из этой библиотеки графомании. Меньше всего хочется быть ханжой - мне, как и всем остальным, свойственно периодически веселиться над встреченными в разных местах текстами типа цитируемых М.Трофименковым: "Высоцкий постоянно обращался к сконцентрированной в языке вековой мудрости". Веселиться, читать друзьям, дарить и даже цитировать. Но проделать то же самое в качестве члена жюри? Можно ли себе представить судью фигурного катания, публично потешающегося над упавшим фигуристом или над его неудачно подобранным костюмом? Приведенные в статье Трофименкова цитаты, и комичные, и ужасные одновременно, не используются им для образования хоть каких-нибудь мыслительных конструкций, могущих оправдать подобное с ними обращение. Они используются только для смеха. И этот факт делает их несмешными.

Целый журнал рецензий предоставляет прекрасную возможность думать о нормах общения в интеллектуальном сообществе, о том, какой ценностью должны обладать для нас такие цементирующие понятия, как доброжелательность, тактичность, уважение к чужому труду. О том, как все-таки много выходит неплохих книг. О том... но это опять неудержимая тяга автора этих строк к обобщениям. А конкретный номер "КМ" - хороший номер.

---

Примечания:

¹ В раздумье//Ролан Барт о Ролане Барте. Пер.С.Зенкина. М., 2002. С. 246-261.