Я хотел бы просто представить повесть Игоря Смирнова-Охтина "Невский, 3 или На всяком вся все о вся", опубликованную журналом "Нева" #9.

Нет, я все понимаю и потому - не настаиваю...

Я понимаю, что всегда есть магистральное направление современной литературы, точнее - современного ее чтения. То, про что говорят. Про "Байки" Трегубовой, например (и я бы поговорил, не ограничь себя добровольно рамками "Журнального зала", а так, только два слова: оказывается, мы привыкли уже оценивать журналистов по уму, таланту, по осведомленности и честности, а вот к ситуации, когда отдельной ценностью становится мужество и независимость автора, независимо от уровня его книги, - вот к этому как-то неохота привыкать заново. Неужто придется?). Говорят про нового Акунина. Про новый роман-книгу Пелевина. По-прежнему - про Мураками и Перес-Реверте. Или, уж совсем отходя от литературы, как поневоле отходят от нее все пишущие сегодня, - про расклады в новой Думе и вокруг.

Ну, где тут говорить о собственно литературе?

Поэтому пишу только для тех, кто не чувствует себя размазанным по стенкам политическими новостями и кто может позволить себе в самой литературе читательскую независимость от муракамовских или прохановско-быковских дискурсов. Пишу, понимая, что не многие способны сосредоточиться сегодня на разговоре о новом литературном произведении. К тому ж произведении, отнюдь не претендующем (прошу прощения у автора) на статус шедевра или хотя бы кандидата в персонажи какого-нибудь остросюжетного литературно-премиального действа.

Речь о "просто" литературе - о талантливо написанном и предлагающем своему (во всех смыслах - своему) читателю читательское удовольствие тексте.

О произведении, странноватом по отношению к жанровому определению "повесть", кое поставлено под названием "Невский, 3...". По внешней атрибутике это не художественная проза. Это что-то как бы из области питерского исторического краеведения. Лирико-документальное или философически-документальное. С именами (от митрополита Московского Иоасафа Скрипицына, три года правившего Россией через боярина Бельского, от прелестной любовницы генерала Милорадовича Кати Телешевой и самого генерала, разумеется, до Никиты Хрущева или генерала Павла Грачева и т. д.); с датами, с подробной топографией Петербурга; с историческими справками и историческими расследованиями мотивов поведения участников, а соответственно, и причин различных исторических событий. Повествование кружится вокруг дома номер три на Невском, вокруг места, на котором он стоит, вокруг людей, которые в нем жили в разное время.

Можно назвать эту повесть и лирико-биографической (автобиографической - в расширенном значении этого слова), потому как автор-повествователь, носящий в повести имя Игоря Смирнова-Охтина и обладающий биографией реального автора, вспоминает, чем был и чем является этот дом сегодня в его жизни.

В действующие лица повести рассказчик включает также местную нечисть, обитающую здесь с языческих времен, которая, как убедительно (на анализ исторических фактов опираясь) доказывает автор, сначала мутила воду в этом месте, а после того, как генерал Милорадович расконсервировал подземный ход от дома в Зимний дворец для беспрепятственного посещения молоденькой любовницы, по ходу этому ломанулись в Зимний участвовать уже в самой российской истории гребенчики, карачуны, анчутки, курдуши, лесавки, матохи и прочая нежить. Ну, на счет всех автор не уверен, а вот насчет марголюток и веселух сомнений у него нет.

О повести можно говорить и как о повествовании авантюрно-историческом с мистической подкладкой. Игровая отчасти стилистика, позволяющая автору предложить собственные толкования не проясненных до сих пор странностей в поведении, скажем, Александра II или тех же декабристов, не снимает серьезности авторского размышления, а скорее, подкрепляет.

Иными словами, по жанру это тщательно продокументированная современная петербургская фантасмагория.

Произведение художественное, потому как огромное количество общезначимых и "лично-значимых" (только для автора как бы) исторических фактов выложены здесь не только и не столько для узнавания, анализа, осмысления, не для извлечения морального и исторического урока и т.д. А прежде всего - для проживания их вместе с автором. Они, эти факты, в устах рассказчика обретают художественную реальность, в которой "лично-значимое" уже не отличается по своей важности от "общезначимого".

Ну, и как с любым художественным произведением происходит, содержание его уже не может быть исчерпано несколькими, даже самыми емкими формулировками. Смыслы торчат из него, как иголки из ежа. И любой из них будет справедлив.

Ну, в частности, вот это редкое (на самом-то деле, и не такое уж редкое, просто редко осознаваемое нами) чувство включенности в историю каждого из нас. Вот эта плотность и теснота истории вокруг автора, вплоть до совпадения - вполне закономерного, по мнению автора, - названия повести с почтовым адресом редакции журнала, опубликовавшего его, показанная им на материале жизни одного питерского дома.

С одной стороны, чувство это необыкновенно личное, интимное - не имеющее никакого отношения к позам творцов истории господ рогозиных-явлинских. А с другой, возвращающее нас вот таким способом к своей, если можно так выразиться, праоснове, то бишь, к самим себе. Которая, праоснова, не требует пафоса в обращении с собой. Потому как вещь обыкновенная, житейская - и предки наши людьми были, скажем так, разными, и историю они оставили нам тоже разную, противоречивые чувства способную вызывать.

Ход, использованный пересмешником Смирновым-Охтиным в его обращении с историей, может казаться изначально сомнительным, как форма упрощения, как форма некой адаптации истории к уровню сегодняшнего ее понимания, к уровню нынешних литературных стилистик. Да, действительно, прорывается иногда что-то кавээновское. (Жили-были два брата Брюллова - Александр и Карл, и, как часто среди родных братьев случается, с одним отчеством - Павлович.) Но уже хотя бы по тому, как царапают слух подобные "хохмочки" (их, кстати, очень немного), можно судить об общем контексте - о строгости и выверенности интонаций абсолютно как бы раскованного рассказчика, сумевшего сделать своими и речения средневековой Руси, и новейший городской сленг.

На этом тексте не разгонишься, смысловая и, соответственно, стилистическая разноуровневость фраз, требует вчитывания: "И появился он в деревне Драча в статусе беженца. А бежать пришлось с Ижорской земли, и не от мирных ижорцев бежать, а от царского окольничего Петра Апраксина, который прошел по Ингрии "рекою Невою до Тосны, и по самой Ижорской земле прошел, и все разорил и развоевал"... Вспомним, что через триста без малого лет русские люди тоже бежали из города Грозного от "лучшего министра всех времен и народов" Пашки Грачева. Кто сказал, что мы традиции не блюдем?"

Текст этот, повторяю, чтения требует внимательного и сосредоточенного. Ну, и соответственно этому и одаривает.