|
||
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь |
Журнальное чтиво. Выпуск 159 "Неприкосновенный запас" #5 Дата публикации: 30 Декабря 2003 получить по E-mail версия для печати Последний номер "НЗ" собирался и готовился накануне выборов, сегодня он читается постфактум, при том, что сюжеты и темы актуальности не утратили. В заглавной рубрике ("Либеральное наследие") на этот раз Норберто Боббио - итальянский философ и пожизненный сенатор. Публикуемый текст "Правые и левые" (отрывки из одноименной книги) представляет своего рода ревизию сартровского mot про "две пустые коробки". Боббио описывает "сомнительную оппозицию" с точки зрения классического структурализма, - исходя из релевантности-нерелевантности разграничений итд. Суть, таким образом, не в банкротстве старых идеологий, не в появлении новых, но в самом принципе существования бинарных оппозиций, где один член немыслим без другого, с исчезновением "правого" "левое" перестает означать что бы то ни было, и vice versa. По ходу дела происходит что-то вроде "конвергенции дисциплин" и политическая дихотомия подменяется различением иного рода: вместо "правого и левого" получаем "классическое и романтическое": "Первое из них - это отношение критически настроенного наблюдателя, второе же характерно для человека, переживающего политику в первую очередь чувствами, а не разумом. Из шести великих идеологий, родившихся в XIX и XX веках, три - классические (консерватизм, либерализм, научный социализм), три - романтические (анархизм, фашизм и правый радикализм, традиционализм)". Здесь Боббио ссылается на другого итальянца - Кофранческо, сам же он в качестве главного критерия избирает отношение к идее равенства (соответственно: Руссо vs Ницше), и разграничение между правыми и левыми, таким образом, соответствует различию между эгалитаризмом и антиэгалитаризмом. Заметим здесь одно чисто филологическое недоразумение, простительное для итальянского автора и странное для редакции журнала: в качестве примера "односторонне сильной оппозиции", где "сильным по преимуществу является один из терминов", Боббио приводит, главным образом, "Войну и мир", наивно полагая, что "мир" в заглавии романа Толстого означает "отсутствие войны". Возможно, новейший итальянский переводчик в самом деле не искушен в сюжетах российской орфографической реформы, но со стороны второго - русского переводчика, а вместе с ним и редакции "НЗ", это наивность или вежливость? Сюжет о "правых" и "левых" продолжается затем в политическом блоке, где Кирилл Рогов комментирует "идейные парадоксы русской демократической революции": фактически речь идет о разных оценках российской либерализации начала 90-х и о принципиальном разграничении электората "левых" ("Яблоко") и "правых" (СПС) демократов:
Здесь же Александр Тарасов представляет "Левую сцену в России в начале XXI века". Если верить Тарасову, то на сцене этой лишь два действующих лица - КПРФ и некое собирательное tutti quanti. И в том же "идеологическом" блоке Николай Митрохин различает уже не российских "правых" и "левых", а отдельные изводы российского национализма ("От "Памяти" к скинхедам Лужкова..."). В принципе, три главные "Темы" последнего номера "НЗ" формулируются неким политическим "промежутком", то есть разговор происходит "между политикой и...": "между политикой и идеологией" обретаются современные российские политические партии - правые, левые, демократы, либералы, анархисты, националисты, коммунисты и жириновцы; "между политикой и экономикой" возможно говорить о реформе, а также о... правых и левых, демократах, либералах, коммунистах, популистах итд. Наконец, "между политикой и философией" мы находим одну анкету и один диалог. Сначала некоторые люди, чья профессия "политическая философия", отвечают на вопросы "НЗ" о предмете политической теории, затем Александр Пятигорский и Игорь Смирнов задают друг другу вопросы, так или иначе касающиеся актуальной политической "практики". Собственно, первый вопрос там был: почему бомбят Чечню? В ответе "почему?" заменяется на "кто?" - это называется "выявить другую сторону происходящего", и в результате выясняется, что Чечню бомбят американцы... в ноуменальном плане:
А.П.: Понятно. Но я думаю, что твоя степень объективизма приобретает какой-то иллюзорный характер. Разумеется, бомбят Чечню те, кто этого желает. И.С.: На феноменальном уровне - да. А в плане ноуменальном... Что значит ноумен, Саша? Он итог сравнения явлений, в результате чего мы получаем инвариант. Парадигму, в которой нам теперь приходится жить, задает Америка... Далее там небольшой экскурс в историю Америки: А.П.: ...Мне на досуге пришлось заняться историей этой страны - Соединенных Штатов. Ты не можешь себе представить, чем были Соединенные Штаты в середине XVIII века. По степени образованности, по уровню того, что ты называешь тухлым словом "культура", это была катастрофа. ... Джефферсон говорил, что он не может ходить в Конгресс, потому что там никто не моется и все, извините, пердят. И он там дышать не мог - он носил с собой набор духов, которые все время нюхал, чтобы не слышать запаха Конгресса. Затем разговор касается исторической роли элит - русской и американской, затем Гражданской войны и пугачевщины (Чечня в этом свете - пугачевщина: "...чем это не новая пугачевщина?! Мое сравнение не придется по душе жителям Ичкерии. Чеченцам давно пора осознать, что они по уши влипли в историю России, и что они не столько выступают за автономию своей республики, сколько участвуют, скажем так, в диахроническом развертывании Московско-Петербургско-Московской империи"). Под конец собеседники выясняют, что есть "бессмысленная подстановка" и дают философское определение Америки:
То была политическая философия. О политической экономике довольно неожиданно размышляет Евгений Сабуров (авторская колонка "гуманитарной экономики"): речь там о "литературоцентризме". В зачине сообщается некое общее место про то, что литература в России взяла на себя роль политического волеизъявления, философии, социологии и прочего всего. Потом выясняется, что пресловутый "литературоцентризм", а также Толстой с Достоевским виноваты в "непрозрачности" российской экономики, в "карнавальности" российских выборов, в "двойственности" российской общественной жизни, а также... в аресте Ходорковского: "Ходорковский сделал "Юкос" прозрачным. Он признался. Он публично заявил о своей собственности. Он посягнул на самое дорогое. Он замахнулся на нашу двойственность", иными словами, он посягнул на все то, "что воспитала в нас русская литература". Другой автор "НЗ" точно также полагает, что "дело ЮКОСа" возникло в силу "прозрачности", но эта "прозрачность" иного рода: речь о "прозрачности" границ между политикой и экономикой. Арест Ходорковского здесь "служит примером "управления" насилием, то есть использования значимых для обычных постсоветских граждан нерешенных проблем, для укрепления вертикали власти" (Антон Олейник. "Казнить - нельзя - миловать"). Еще одно не столь громкое, однако знаковое "дело о ВЦИОМе" комментирует в своей колонке Алексей Левинсон. Здесь излагается конспективная история советско-российских социологических институций вообще и ВЦИОМа в частности, после чего следует вопрос: "Кому мешал ВЦИОМ?". Перечислив имеющиеся в наличии разноречивые версии, Левинсон выбирает самую на первый взгляд парадоксальную: "Согласно этой версии, ВЦИОМ мешал не завышать, а занижать показатели, говорящие о стабильности президентского положения". Версия принадлежит Юрию Леваде, и сообщил он ее, напоминает Левинсон, за несколько дней до того, как Глеб Павловский опубликовал записку про заговор силовиков, намеренных подчинить себе президента. "Впрочем, есть и другая версия, более лестная для либералов, - продолжает тот же Левинсон. - А именно: все та же центральная власть увидела, что названное меньшинство, а также закордонная общественность не согласны молча сносить "наезды" на ВЦИОМ, на ЮКОС, и решила крикунов успокоить. И успокоила. поставить закладку написать отзыв
|
inna@inna.kiev.ua |
|
||