Каждый образованный русский человек знает, что Гончаров написал три романа на "О": "Обыкновенная история", "Обломов" и "Обрыв". Каждый необразованный слышал про "Обломова" или, на худой конец, "обломовщину". Наиболее прогрессивные школьные преподаватели включают в программу "Обыкновенную историю", дабы удобнее было рассуждать об "образе человека 40-х годов" и "натуральной школе". Про "Обрыв" же и рассуждать неловко, да и рекомендовать юношеству все еще как-то странно. И тут на помощь приходит мнение современников, которые высокомерно сочли роман "неудачным", "не отражающим", "слабым художественно" и т.д. А скорее всего, попросту побоялись, вслед за героем самого романа, что "... русские девы примут ошибку за образец, да как козы - одна за другой - пойдут скакать с обрывов! А обрывов много в русской земле!" Так и остается этот последний роман Гончарова "книгой для филологов ... и всех интересующихся".

Между тем в "Обрыве" есть все достоинства гончаровских романов (считать их недостатками - дело вкуса, обычно дурного): и знаменитый "фон" жизни, разрастающийся до невероятных размеров, и противопоставление провинции Петербургу, "где только и живут взрослые люди, а во всей остальной России - недоросли", и "русский характер", и любовный треугольник, который, по правде говоря, никакой и не треугольник, потому что никто никого не уводит, а все как-то само собой разрешается с выгодой для всех. И Малиновка - та же Обломовка. А уж как в романе едят! Русские писатели вообще в большинстве своем гурманы. Тут мы имеем возможность выбирать. Я предпочитаю столоваться у Гончарова.

И конечно, "Обрыву" тоже присущ "особенный", "гончаровский" юмор. У героев "классической" русской литературы есть одна странная особенность. Они почти никогда не шутят. Автор - пожалуйста (хотя и тут простого юмора, а не сатиры или злой иронии, обязательно на кого-нибудь или что-нибудь направленной, не так-то просто отыскать). Гончаров тоже посмеивается над своими героями. Но и сами они не лишены чувства юмора. В романах Гончарова много и с удовольствием смеются. Умеют пошутить и ценят удачно сказанное слово. Да и над собой не прочь посмеяться - отчего ж нет, если и вправду смешно? Юмор этот мягкий, домашний, он ничего не "значит", он - неотъемлемая часть жизни нормальных, здоровых людей, "элемент реализма".

"Я ведь съел пирог оттого, что под руку подвернулся. Кузьма отворил шкаф, а я шел мимо - вижу пирог, один только и был..." - "Вам стало жаль сироту, вы и съели?" - договорила бабушка. Все трое засмеялись.

Но все это можно найти и в "Обломове". Почему же один немолодой, но продолжающий свое образование человек сказал, что если бы он прочитал "Обрыв" в 17 лет, то прожил бы жизнь иначе? Почему "Обрыв" увлекает не хуже хорошего детектива и завораживает, как лучшие образцы "женского романа", нисколько не теряя "классичности"? Почему герои его - не "типичные представители эпохи" и "носители идеи", а нормальные люди?

Как показывает практика, нет такого героя, которому нельзя было бы найти подобных. А коль найдется хоть один - сейчас его на иголку и под стекло. Потому что если их уже два, то получается "тип". И у героев "Обрыва", если поискать, пары найдутся. Но мэйнстримы русской литературы лежали не там. И любила она не тех (с легкой руки критиков, не менее проницательных, чем читатели).

Итак, столичный житель появляется в провинции. Читатель ждет уж рифмы "розы"... Примите великодушно: Марфенька. Чистота, невинность, Райский хочет ее образовывать. С места в карьер начинает выведывать девичьи тайны и выяснять, "... есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов - там и скамья есть - и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку, или промолчать полдня, только чувствуя счастье - понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца... вот что!" И сам надеется стать этим "кем-нибудь". Куда как знакомая картина! Но "дух божий веет не на одних финских болотах..." Есть и вторая сестрица, Вера. И вот тут "караул", любезный читатель! Русская женщина, недосягаемый в своей нравственной чистоте идеал, абсолютная жертвенность тут, кажется, положительно отсутствуют. Зато есть бабушка! - хватается за соломинку читатель. У каждого в жизни должна быть такая бабушка. Воплощение мудрости и эталон нравственности. (И еще она непременно должна любить тех, кто "хорошо кушает"). Вера одумается, перестанет бегать под обрыв на свидания, поймет свою ошибку, бабушка простит ее, идеалы русской литературы засияют новым светом... Или убежит с революционером, станет на эту стезю, домостроевские принципы бабушки вкупе с романтизмом Райского буду посрамлены, и засияют другие идеалы той же литературы... И опять не получается. Потому что героям Гончарова эти идеалы не указ. А послушны они велению собственного сердца, которое не камень. И бабушка, вечная бабушка, пока мир стоит, в плену у страсти. Не той страсти, которая из книжек вычитана и от непомерной гордыни да смирения начало берет. А той, которую язык не повернется судить, потому что она чиста в основе своей, потому что она - в природе человека. И женщины (потому что женщина - тоже человек, а не идеал). Вот и не укладываются "женские образы" романа Гончарова "Обрыв" в "традицию русской литературы".

То же, впрочем, и Райский. Художник-неудачник (в отличие от Гончарова), он все же талантлив, оптимизма не теряет и на сочувствие не напрашивается. А умение влюбиться - главный его талант. Пострадать, правда, любит, только кто ж не любит? Поэтому в "галерею лишних людей", героев и богов русской литературы, Райский не встраивается. Не все для него потеряно, достанет у него сил не превратиться в Онегина-Печорина. Дон Жуаны подолгу не скучают. А о женщинах он судит верно: "Вино, женщины, карты! - повторил Райский озлобленно, - когда перестанут считать женщину каким-то наркотическим снадобьем и ставить рядом с вином и картами!"

А что же дальше? Ну, если непременно надо дальше... И вот уже замелькали кадры. Райский становится скульптором. А может, не скульптором. Но обязательно кем-нибудь становится и опять влюбляется. Вера выходит замуж за верного друга Тушина (простите невольный каламбур), и у них рождаются и растут дети, потом внуки, точнее внучки. Две. Одна - резвая хохотушка, а вторая - молчаливая дикарка. А дальше? Дальше - конец пленки. Обрыв.

Web-присутствие

Наблюдения за распространением Гончарова в Сети подтверждают тезис о том, что Гончаров остался в нашем сознании "автором одного романа". "Обломов" есть во множестве мест, а вот "Обрыв" только здесь. Есть также и подробная статья Ивана Пыркова на Инфоарте "Дом Обломова". Про "Обрыв" же - традиционно, пара строк в биографической статье: критика не поняла, не оценила и т.д. Про самого Гончарова еще можно посмотреть у Кирилла и Мефодия. Стоит также заглянуть в Вавилон и почитать "Рассказы о Толстом" Константина Победина. Рассказы в псевдохармсовском духе, в том числе о том, как "крестный отец всех российских обломов, обрывов и обыкновенных историй" глумился над "зеркалом русской революции" и дарил Толстому всякие ненужности, типа шведского соусного кабачка, и что из этого вышло. А еще "Иван Александрович Гончаров" - это ответ на один из вопросов викторины, посвященной 300-летию Российского флота. Те, кому интересен взгляд "оттуда", могут посмотреть статью про Ивана Александровича на сервере теперь общедоступной Британники.