Торнтон Уайлдер. Мартовские иды. Перевод Е.Голышевой.

Римская тема с подростковых лет привлекала меня чрезвычайно ("Римляне вообще ближе нам, немцам", - говорил Штирлиц). Другие угаснувшие цивилизации, даже менее отдаленные по времени, кажутся чуждыми и непонятными; а римлян легко представить нашими современниками. Недаром же именно они оставили нам в наследство почти все главные общественные институты - и право, и политику, и военное дело.

Когда Уайлдер писал свой роман, он исходил именно из такой предпосылки. Поэтому в предисловии он осторожно называет свое произведение "фантазией о некоторых событиях и персонажах последних дней Римской республики". Из книги Уайлдера видно, что древние римляне I века до нашей эры думают, чувствуют, любят и страдают, как мы; поэтому и события, и персонажи легко проецируются на двадцатый век.

Впрочем, это смелое обобщение. Не со всеми персонажами такой трюк проходит. Центральная фигура романа, Юлий Цезарь, никак не вписывается в современность (даже если иметь в виду не "наше время" в узком смысле слова, а "новое время", скажем, с конца XVIII века). Читаешь и чувствуешь - таких правителей, таких диктаторов не бывает.

Не сразу понятно, в чем здесь дело. Цезарь блестяще образован; он не только хороший стилист, но и глубокий мыслитель; это странно, непривычно для правителя, тем более для диктатора, но все-таки возможно и в наши дни. Он относится к себе с глубокой иронией - эта характеристика для политика наших дней почти гарантированно означает профнепригодность, но исключения случаются (вот Ельцин, например, довольно иронично к себе относился). Он благороден с противниками и нежен с друзьями - все страньше и страньше, и все-таки чувство невозможности складывается еще из чего-то.

Потом понимаешь: дело в отношении Цезаря к Катуллу. У царей с поэтами всегда все непросто; но искреннего, полного восхищения, даже поклонения - со стороны царя, по крайней мере - не бывает никогда. А Цезарь к Катуллу относится именно так - любит, ловит каждое его слово, оберегает от беды и в довершение всего проводит ночь у его смертного одра. Хотя Катулл ославил Цезаря в непристойных стишках, вращался в кругах его политических противников и сочинял антидиктаторские письма от имени выдуманного "совета двадцати".

Способность увидеть в страдающем от несчастной любви провинциале гения (причем не поверить на слово ушлым советникам, а почувствовать всей кожей) - это свойство, которое у крупных политиков после античных времен, кажется, не встречалось. Неудивительно, что политик более современный, египетская царица Клеопатра, справляется у своего министра иностранных дел: "Уверены ли вы, что доподлинно знаете причины исчезновения диктатора с моего приема?.. Его дежурство у одра охальника-стихоплета не кажется мне достаточным объяснением".

Может быть, конечно, Уайлдер выдумал это все от начала до конца, и таких правителей на самом деле не бывало никогда. Автор не скрывает, что не соблюдал верность всем историческим фактам в своем романе. Например, Катулл, скорее всего, умер примерно за десять лет до описываемых событий. Но злобные эпиграммы на Цезаря (и его приспешника Маммуру по кличке "Хрен") он действительно писал, а позже, по свидетельству историков, извинился, и диктатор немедленно принял его извинения. "Самое позднее упоминание Катулла о Цезаре, - пишет М.Л.Гаспаров, - мимоходно, но уже комплиментарно".

Впрочем, неважно, был ли исторический Цезарь так же тонок и благороден, как персонаж Уайлдера. Скорее всего, нет. Интересно то, что писателю удалось выразить в историческом романе не только мысль о том, что люди одинаковы во все эпохи (без такой мысли, кажется, не обходится ни одно историческое произведение), но и мысль о том, что каждая эпоха рождает людей, явления и ситуации, которые впоследствии не повторяются. Мы можем только пытаться их понять, но никогда не поймем до конца.

В том числе потому, что люди тех эпох говорили на языках, которые ныне мертвы. Уайлдер подчеркивает это обстоятельство авторским комментарием к одной из эпистолярно-дневниковых записей Цезаря: "Наш язык не может передать, с какой силой Цезарь выразил эту мысль по-латыни. Самый строй этой фразы передает щемящее чувство отречения и горя".

(Тут мне хотелось бы отметить два неточных, на мой взгляд, решения, прокравшихся в блестящий и свободный перевод Е.Голышевой. Мелочь: вслед за оригиналом переводчица передает имя Цезаря (и других персонажей, того же Катулла, - их всего-то было 18) как "Кай", хотя правильно - Гай. Более серьезно: у римлян не было обращения на "вы", и для выражения почтительности, возможно, следовало подобрать другие средства.)

Когда у кого-то из английских "окопных поэтов" (Брука или Оуэна) спросили, за что он сражался в первой мировой войне, он ответил: "За английский язык". Ахматова в сороковые годы писала: "И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово!" За что ей немало досталось от тогдашних царьков: нашла, мол, что защищать! Когда Бродский в Нобелевской речи говорит о том, что поэт является инструментом языка, и о том, что правитель, читающий поэзию, то есть чуткий к языку, с меньшей вероятностью станет тираном, он выражает невысказанные надежды всех поэтов. Юлий Цезарь из "Мартовских ид" Уайлдера - последний правитель, соответствующий этому идеалу.

---

Web-присутствие

"Мартовских ид" на сети по-русски, кажется, нет; есть, причем во многих местах, другой - первый роман Уайлдера "Каббала" - не в последнюю очередь благодаря сетевой популярности переводчика Сергея Ильина. Этому же роману посвящено эссе Макса Фрая в первой "Газете.ру". Этот же автор упоминает "Мартовские иды" в связи с романом Паскаля Киньяра "Записки Апронении Авиции", который тоже построен как собрание документов - в данном случае записок на табличках - римской эпохи. Еще цитата из уайлдеровского Цицерона неожиданно нашлась на сайте В.Шахиджаняна "1001 вопрос про это".

Странное дело: входная страница сайта Thornton-Wilder.Com вроде бы "андер констракшен" и приглашает зайти в сентябре (какого года, правда, не сказано); но внутри - бурная поросль, только никаких ссылок с индекса на нее нет. "Мартовским идам" посвящен целый раздел - отрывок первой части, одна из рецензий на выход книги (1948 год), несколько статей. Среди них, в частности, "Защита гомосексуализма в "Мартовских идах" Торнтона Уайлдера" некоего Питера Кристенсена из Милуоки (1995). Ход мысли примерно такой: у Уайлдера, кажется, что-то такое было с мужчинами... а про Цезаря стишки ходили на эту тему... а Катулл и сам про мальчиков в стишках писал... короче, у них не просто так все... так что "Мартовские иды" - роман в защиту прав сексуальных меньшинств и типичный пример гей-прозы. До боли похоже на логику среднестатистического советского литературоведа.

Если кому-нибудь захочется выучить латинский язык по Катуллу, сделать это будет несложно. Тексты римских авторов все сплошь - public domain, а в латинской графике нет сложных диакритических знаков. Сочетание этих свойств обусловило чрезвычайное богатство веб-латинистики. Carmina, то есть стихи, Катулла, числом 116, можно найти во многих местах - укажу лишь сайт Obscure.org, где помимо гипертекстового издания стихотворений есть и конкорданс - полный список всех слов, встречающихся в текстах Катулла, с указанием мест, где они встречаются. Надо сказать, что гипертекст и конкорданс - близнецы-братья, и начинания такого рода заслуживают всяческой поддержки академического сообщества. Которое, кстати, тоже Катулла не забывает, что доказывают краткие описания спецкурсов Григория Дашевского и моей однокурсницы Анны Касаткиной.

Катулл по-русски представлен на двуязычной страничке среди латинских ресурсов сайта Doktor.ru, в новых переводах Г.Циплакова, в разных переводах на сайте Поэтической библиотеки, в "Библиотеке ересиарха". Еще есть фантазийный биографический очерк "Загадка Катулла" на Геоситях.

А вообще, удивительные иногда вещи случаются. Задал "Яндексу" строку "Торнтон Уайлдер", вижу - одна из ссылок начинается словом "В.Сонькин". Это оказалась составленная мною "Краткая летопись жизни и творчества Гертруды Стайн" из июльского (1999 г.) номера "Иностранной литературы". А Уайлдер с этой эксцентричной парижской дамой состоял в переписке и писал предисловия к ее произведениям. Вот вам и странное сближенье.