Mилый мой Алеша, дорогой племянник!

Спешу тебя успокоить, - я в добром здравии; горе не сломило меня, и мне даже легче стало жить, чем прежде, как ни кощунственно прозвучат мои слова. Все последние месяцы помышлял я только о Марии Алексеевне и не имел других желаний, как видеть ее своей супругой с Божьего благословения. Счастье мое казалось близко, Мария Алексеевна мне благоволила, и я видел, что только слова моего недостает, чтобы все, о чем мечтал я, сбылось. Но темная туча лежала у меня на сердце, заволакивая собой свет даримой мне милости. На все вопросы твои и дорогой твоей матушки об одолевавших меня все чаще приступах тоски и отчаяния я отвечал шутками да ссылался на государственные дела, коих, ты знаешь, у меня сейчас в великом множестве, с предложением же Марии Алексеевне все тянул, да так, что уж самому мне стало мое поведение казаться оскорбительным. Не желаю томить тебя неизвестностью, Алеша, - отказ ее, показавшийся всем таким неожиданным событием, нимало меня не удивил. Я заслужил этого отказа, как ты сейчас сам поймешь, и вопреки всей горести, какую я сейчас ощущаю в груди своей, я поддерживаем чувством, что поступил как положено человеку благородному, каковым, надеюсь, ты и дорогая сестра моя будете по прочтении этого письма и дальше меня считать.

Помнишь ли ты, как в бытность твою совсем еще ребенком, лет двенадцати или тринадцати, я написал тебе историю про мальчика, которого звали Алеша, как тебя да меня, и про таинственного министра, днем гуляющего по двору черной курицей, а ночью помогающего могущественному своему государю управлять мудрым подземным народцем? Сказка полюбилась тебе, и многие друзья мои хвалили ее, одобряя описанные в ней волшебные приключения и воспитательный ее замысел. Заметил ли ты тогда, Алеша, как неловко делалось мне порой от этих похвал и как морщился я украдкой, когда люди называли меня чудесным придумщиком? Наверное, заметь ты мое поведение, ты приписал бы его моей скромности и другим полезным для писателя добродетелям - и ошибся бы; не неловкость перед похвалой заставляла меня отворачивать лицо от хвалящего и прятать взгляд, а незаслуженность этой похвалы, вещь более всего мной в этой жизни ненавидимая. Да, Алеша, незаслуженность! Ибо, как героя рассказа моего, меня хвалили за выдумку, которая и выдумкой-то не была никогда, а только повествованием о детских моих переживаниях! Их и сейчас помню я так ясно, как если бы приключились они вчера, и до сих пор меня мучают страх и раскаяние за неблаговидный мой поступок. Как ты увидишь дальше, я был жестоко наказан и, по видимости, буду влачить бремя наказания моего до конца дней. Поделом мне!

Рассказывая тебе сказку про министра Чернушку, я хотел, Алеша, чтобы ты никогда не делал того, что долг твой и совесть тебе не велят. Я же поступил неосмотрительно и жестоко, и даже малолетство мое в ту пору, когда происходили повествуемые мной события, ничуть меня не оправдывает.

Как ты знаешь, я рос в доме своего отца и любил его пуще всех благ на свете. Уважение отца одно и было моим желанием, его гордости мною я хотел превыше всего. Посему я рос мальчиком трудолюбивым и внимательным, старался учиться хорошо, не пререкаться со старшими и быть всеми привечаем. Старания мои оправдались; все в отцовском доме меня любили, и я любил всех; единственным мрачным пятном в радостной жизни моей была наша старшая кухарка, толстая чухонка. Не знаю уж, за что я невзлюбил ее с первых дней ее в нашем доме: за странный ли говор, где слова русские мешались и коверкались так, что я подчас не мог и смысла в ее речи разобрать, за свирепый ли вид или за холодный нрав, - во всем доме одна она не ласкала меня и ни разу не улыбнулась мне, сколько я ни старался заслужить ее доверие.

Летом, когда всей семьей мы уезжали в имение, к реке и нежным моим ивушкам, где мне разрешали одеваться просто и даже играть с курами и гусями на дворе, я выделил среди всех птиц маленькую черную курочку. Кухарка звала ее Чернухой, я же почему-то назвал ее Машенькой, - так умильно курочка смотрела на меня сбоку круглым своим глазом, как порой смотрят маленькие девочки, - подойдут ли к ним? Машенька, казалось мне, привечала меня и даже бежала ко мне по двору, что приписывал я исключительной ее чувствительности, а не сладким крошкам, приносимым мной каждодневно от обеденного стола. Гости езживали к нам редко и были все больше бездетные, так что Машенька быстро стала моим лучшим другом, и все свободное от занятий и чтения чувствительных книжек время проводил я с ней на птичьем дворе.

В один же день, прийдя во двор как обычно и не застав Машеньки моей на месте, я страшно переполошился. Бросился к маменьке, но ей было не до меня, - ждали гостей; я бегал от прислуги к прислуге и всех спрашивал: где Машенька моя? Никто не хотел мне отвечать, я заподозрил недоброе и подумал, что Машенька заболела и умерла, и я даже не успел проститься с ней. Слезы полились у меня ручьем; я услышал голос дядьки, звавшего меня одеваться к приезду гостей, и послушно пошел. Весь вечер я сидел удрученный, ел и пил совсем мало, на вопросы гостей отвечал невпопад, сердя отца и расстраивая мать, и все думал о моей черной курочке. Как только гости сели играть к столам, я улизнул и побежал скорее на птичий двор в надежде, что Машенька объявилась там жива и невредима. Короче всего дорога лежала через кухню; туда я и побежал со всех ног. Ах, Алеша! Лучше бы я не делал этого! Даже и сейчас, когда глаза мои видели много горя и взглядом я привык встречать мужественно самые страшные вещи, картина, раскрывшаяся с порога передо мной, заставляет волосы мои шевелиться! В кухне было совсем темно, чухонка одна сидела за столом, перед ней стояло зеркало и три свечи, стол был побрызган красными каплями, а в миске с водой плавали меж толстых рук ее черные куриные перья. Сердцем я понял все; в ужасе я воскликнул: "Карина! Что сделала ты с моей Машенькой?!" Кухарка повернула ко мне звериное свое лицо, еще страшнее показавшееся мне в полыхании свеч, брови ее удивленно поползли вверх; низким голосом она пробасила:

- Ресат! Гости подават! Это плохая куритс, тшорный куриц яиц не делат, сиплатка не сижит!

Я закричал, да так, что мне самому голос мой показался ужасен, и опрометью бросился в спальню. Упав на кровать, я рыдал и звал мою Машеньку, страшнее же всего была мне мысль, что я ее предал, не защитил от страшной чухонки, дал съесть гостям, которых я всегда любил, а теперь возненавидел хуже лютых врагов... Тут вдруг вспомнил я в страхе, как за обедом глотал кусочки куриного мяса в прозрачном бульоне, и зарыдал так, что сердце мое чуть не выскочило у меня из груди. Вдруг послышался мне человеческий голос... Я притих, не веря, что в комнате кто-то есть... Белая простыня, свешивающаяся с моей кровати, приподнялась, и из-под нее вышла ко мне... черная курица!

Милый мой Алеша, не знаю, что ты подумаешь обо мне, дойдя до этого места в моем повествовании. Отец мой и мать вместе с лекарем нашим впоследствии убеждали меня, что прибежали прямо в кухню на мой крик и нашли меня лежащим на пороге в беспамятстве; чухонка склонялась надо мной, испуганная до полусмерти. Что я провел в беспамятстве больше двух недель и боялись уж, что меня никак не спасти, однако я пошел на поправку. Не смея обвинить родителей моих в обмане или сокрытии, я все же думаю, что они желали облегчить муки мои и не хотели рассказывать мне, как же все было на самом деле, я же делал вид, что по истечении болезни совсем забыл о черной курице. На самом же деле, милый мой Алеша, я знаю, что болезнь моя наступила много позже, после того, как я стал другом подземного народца и его предателем, после того, как дорогая моя Машенька, Главный Министр, по моей вине ушла в кандалах из нашего дома вместе со своими соплеменниками... Про все это ты, Алеша, знаешь из моего повествования, которое все называли чудесной сказкой и о котором только я знаю, что оно есть страшная быль.

Предательства своего, глупости, гордыни и самонадеянности я и по сей день себе не простил; как тебе известно, все силы мои решил я с тех самых дней отдавать служению Отечеству нашему и делаю это, с Божьей помощью, на сколько только хватает слабого духа моего. Труд мой служит мне утешением, и, согласись Мария Алексеевна стать моею супругою, был бы я вообще счастлив, как сам того не заслужил. Но веришь ли, Алеша, - еще и сейчас твердо знаю я, что говорил с черною курицею и видел подземный народец; что было у меня конопляное зернышко, которое я потерял и которое, вкупе с постыдной гордыней моей, привело к таким трагическим последствиям. Еще и сейчас зову я по ночам милую мою Машеньку и ежевечерне молю у нее прощения; в подвале моем, когда приедешь навестить меня, я покажу тебе целые хоромы, которые строил я все эти годы на случай, если подземные обитатели вернутся на прежнее свое место. Клянусь тебе, Алеша, что на земле нет таких хором; я устроил там фонтаны, для зверей и птиц, которых держат они при себе, создал из цветов и трав обширнейший лес, а тронную залу покрыл настоящими золотыми монетами от пола до самого потолка. Все это так мало, что никто, кроме них, не может туда войти. Много труда отнимает у меня и борьба с мышами, норовящими изгрызть резную мою работу, - мебель и прочую утварь, а также с червями, точащими деревянные стены крошечных моих зал. Однако от них есть у меня верные заговоры, выученные мною еще много лет назад в бытность мою чиновником в Арзамасе от тамошних местных жителей. Ты увидишь, Алеша, что на сей труд потратил я столько сил, что ежели однажды мечта моя исполнится и народ Машенькин вернется в обитель свою, им будет рай на земле в награду за все муки, принятые по моей вине.

Теперь ты сам понимаешь, Алеша, что прежде, чем просить руки обожаемой мной Марии Алексеевны, я обязан был рассказать ей без утайки о моей тайне и о том, что брак наш будет без ее понимания ужасен. Я писал, что не посмею никогда сделать ее женой того, в ком будет видеть она не человека долга, а жалкого безумца, каковым я и должен теперь ей представляться. Всей душой я надеялся, что ясный и образованный ее ум сможет принять все необычайные события, которые я тебе здесь изложил, и что она станет мне верною соратницей на трудном пути моем. Но увы, надеждам моим было не суждено сбыться. Мария Алексеевна ответила мне в самой вежливой форме и всячески просила понимания моего, отговариваясь ее неготовностью вступить в брак в таком юном возрасте, однако сердце мое поняло и без слов, что тайна моя внушила ей отвращение и ужас. Я понимаю ее и не держу обиды или зла; сердце мое разбито, но долг мой и труды мои помогут мне одолеть сердечную тоску.

Приезжай, милый Алеша, поддержи меня. Теперь, когда ты знаешь главную тайну мою, у меня нет от тебя никаких секретов. Приезжай, мы сможем вместе дорезать из дерева все кухонные принадлежности; работа там тонкая, и ловкость пальцев твоих мне может сильно помочь. Всю неделю я буду в департаменте с утра до вечера, а в субботу жду. Целуй от меня дорогую сестру мою и кланяйся всем.

Всегда твой дядя
Алексей Алексеевич Перовский

• Текст сказки в библиотеке Мошкова
• Биография Антония Погорельского (Алексея Алексеевича Перовского) на сайте "Русская фантастика"
• Белла Ахмадулина. Недуг. Посвящение Антонию Погорельскому
• Данила Давыдов. Подземные жители
• Фильм Виктора Греся "Черная курица, или Подземные жители"
• "Черная курица" в театре Станиславского
• Заговор на перьях черной курицы
• Гадание по черной курице
• Гадание по яйцу черной курицы