Более не вспоминай обо мне.
Я стану жить почти в стороне
Далекой, как на другой
Половине земли.
Я стану пылью, трухой.
Я умерла, меня сожгли.

См. "Незабвенная" Ивлина Во,
Мертвые панночки ар нуво,
Плоские, как бумага,
Их породившая, и рука
Одного австрийского мага.

Елена Фанайлова

С начала месяца пытаюсь написать, но вся беда в подзаголовке; он поставил там: "англо-американская трагедия", - и теперь надо говорить о противопоставлении цинизма и сентиментальности, снобизма и всеядности, затхлости и новизны, экспансивности и замшелости; надо делать вид, что идет расследование, кто же кого развратил: дряхлая Европа молодую Америку - или молодая Америка дряхлую Европу? Но нет сил на эту жвачку, нет сил произносить речи о пролитом молоке. Хочется забыть о подзаголовке и заново перечесть, не думая о культурных влияниях и социальной сатире; и я вожу пальцем по корешку в такт царапанью вагонных когтей по рельсам - по корешку, по обложке, по корешку книги о том, как смерть побеждает любовь.

В очередном излиянии девственной души Эме Танатогенос могла бы написать триединому Гуру Брамину: "У меня четыре сердца". Это правда, у нее четыре сердца; одно занято розовоглазым мясницкоруким тушеприказчиком, мистером Джойбоем; во втором обитает этот ужасный мальчик, плагиатор и жиголо, Деннис Барлоу; третье безраздельно отдано искусству (о, полированные ногти на мертвых синеватых руках! О, подкрашенные веки навеки закрывшихся глаз!); четвертое же принадлежит Американской Мечте, оно влюблено в идею Достижимого Счастья: стать Бальзамировщицей. Выйти замуж по любви. Жить долго. Умереть легко.

Ничего не получится, все сердца разобьются вдребезги, но это потом; пока же в пропитанном смертью мире романа Эме кажется единственным человеком, не тронутым тлением уже при жизни. Деннис, мастер собачьих поминок, подгнивает морально, теряя потихоньку чувство собственного достоинства; старик Френсис - измыленный осколок бывшего британского величия на голливудских холмах - был мертв задолго до того, как изгнание из киномира подтолкнуло его к самоубийству; наш зайчик, мистер Джойбой, заживо хоронит себя в венке из бальзамируемых тел, мамочки и попугая. Эме же прекрасна и жива, настолько жива, что может любить двух мужчин сразу, беспокоиться о недолговечности произведений погребального искусства, писать письма в журнальчик и гулять в поисках вдохновения по кладбищенским садам.

Все, что я знаю, - это что смерть, добравшись, наконец, до Эме, отыграется на ней всласть: окажется и безвременной (сколько ей было? двадцать?), и насильственной (а самоубийство еще насильственней, чем убийство), нелепо аранжированной (в лаборатории, где бальзамируют покойников, на бальзамировочном столе), постыдно спрятанной (возлюбленный Джойбой так боится огласки, что идет к сопернику с просьбой скрыть тело), с отвратительным финальным аккордом (мечтавшая о райских похоронных угодьях "Шелестящего дола" Эме будет сожжена в печи погребальной конторы для домашних животных). Эме, как все, прошедшие эту печь, перемещается на небеса "махать хвостиком", вспоминая о живых - навсегда.

Роман, построенный на контрасте между живой Эме и огромным количеством мертвых туш, еще ходячих или уже подправленных, подкрашенных и положенных во гроб, в конце концов уравнивает всех своих героев - как, собственно, положено делать самой смерти. Уравнивание это делается руками двух мужчин, каждый из которых любит бедную Эме. Умственно отсталый Бойджой и интеллектуальный поэт Барлоу, англичанин и американец, знаменитый бальзамировщик богатых трупов и презренный могильщик домашних собак казались еще живой Эме настолько разными, что выбор между ними дался ей с огромным трудом. Однако под конец книги, в момент, когда каждому из них становится не до соперничества, двое Ромео оказываются неотличимы друг от друга: ни один из них не думает об Эме. Барлоу старается извлечь выгоду из положения, Джойбой - спасти свою карьеру. Мама и папа Эме мертвы, братьев и сестер, равно как и прочих родственников, никогда не было, ее некому искать, и можно положить ее на каталку, осторожно перевести из человеческого "Дола" в звериные "Угодья", засунуть в печь, посмотреть на соперника, с удовольствием подумать: "Он старше меня, он слабее меня; такие, как он, умрут раньше". Забрать чек, выпроводить сообщника, устроиться в кресле, взять в руки роман, ждать, когда догорят в топке кости твоей Незабвенной. Слава богу, смерть побеждает любовь. Все ненадолго.

Эме могла написать Гуру Брамину: "У меня четыре сердца - и все разбиты. Я из тех, кто не может выжить даже с четырьмя сердцами".

Эме была из тех, кто слишком мало знаетл, чтобы много печалиться. Эме была из тех, кто на сегодня вымер как класс: длинные ножки, хорошенькое личико, чистые идеалы, девственный мозг. Эме была из тех, кого еще называют перемещенными лицами. Перемещенные лица всегда что-то недопонимают. Слишком многого боятся, слишком остро реагируют, слишком быстро принимают решения. Поверьте мне, я знаю нескольких.

Кто из них раньше умрет, тот и я.