"Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей!". В мои школьные годы речь Тараса о товариществе заучивали наизусть. Как открытое письмо Гоголя человечеству. Или в честь советского слова "товарищ". Или еще почему-то. Никто не обращал внимания на то, что в повести витийствует о товариществе человек, который ради своих страстей только что предал и обрек на смерть этих самых товарищей.

За годы соцреализма и советского патриотизма полковник Бульба преисполнился таких добродетелей, что поистине воспарил, несмотря на свои двадцать пудов. И продолжает парить в небе совершенств - как в России, так и на Украине, где, оказывается, "Тараса Бульбу" изучают в школе по новому переводу, заменившему "Русскую землю" - "Казацькой землей".

Впрочем, один серьезный человек тринадцати лет (из нынешнего нечитающего поколения), осилив повесть, сделал радикальное заключение, с которым вовсе не хочется спорить: "Тарас Бульба был полевой командир. Возглавлял террористическое бандформирование".

Что произошло в окончательной редакции повести к моменту речи о товариществе? Тарас уже знает, что Андрий ушел в осажденный город ради воеводиной дочки, но на поле боя на стороне поляков он его еще не видел, и вместе с надеждой вернуть блудного сына в сердце его закипает свирепая жажда мести: он "заклялся сильно в душе против полячки, причаровавшей его сына. И выполнил бы он свою клятву... разнес бы по частям ее пышное, прекрасное тело". Чтобы выполнить клятву, нужно взять город, но из Сечи приходит известие о нападении татар. Они "ограбили там все", захватили всех, кто оставался, и с добычей и пленными устремились к Перекопу. Казаки решают снять осаду и начать преследование.

Возражает один Тарас, гневно напоминая, что в осажденном городе тоже есть пленные запорожцы: "Что ж за казак тот, что кинул в беде товарища, кинул его, как собаку, пропасть на чужбине?.. Так не укорит же меня никто. Один остаюсь!"

О товарищах ли он в действительности думает?

Бурный протест Тараса против снятия осады приводит к самоубийственному решению разделиться: половина войска уходит, половина остается. В итоге, как мы помним, гибнут и ушедшие, и оставшиеся.

В окончательной редакции, в издании 1842 года, Гоголь все-таки смягчил вину Тараса. В редакции 1835 года ситуация предстает еще более откровенной. При получении известия из Сечи Андрий уже убит, и Тарас сгорает от единственного желания отомстить: "Он положил во что бы то ни стало взять город. И он бы исполнил это. Свирепый, он протек бы как смерть по его улицам. ... Но одно непредвиденное происшествие остановило его на пути непримиримой мести". Вынужденный согласиться со здравыми доводами за снятие осады, он лихорадочно ищет повода остаться и в последний момент наталкивается на мысль о товарищах: а нет ли, мол, "наших" в плену в городе? Есть, отвечает атаман: "Я посылал просить размена - не соглашаются". Зловеще обрадованный, Тарас разворачивает во всю силу свое демагогическое красноречие и поднимает бунт, принуждая атамана продолжать осаду. Дальше - разделение сил и гибель: "Ни один из запорожцев не остался в живых. Все полегли на месте".

Так что речь о товариществе - это попытка Тараса оправдаться перед самим собой.

Тарас - стихийный демагог, он сам долго не замечал, что "народную вражду он смешал с личною ненавистью" (как совершенно точно замечал Белинский), что, пламенно крича о вере, родине и "бусурменах", он на самом деле питает свое упрямство, свои страсти, свою жажду крови и смерти.

Запорожцы прямы и простодушны. Тарас гораздо умнее и сложнее. Сущность собственной демагогии впервые открылась ему, когда он понял, что подтолкнул товарищей к гибельному решению разделить силы. Поэтому речь о товариществе - это речь о смерти. "Пусть же знают все, что такое значит на русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать - так никому же из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!"

В Тарасе - демоническая притягательность смерти. И он умеет внушить ее соратникам. "Как орлы, озирали они очами все поле и чернеющую вдали судьбу свою. Будет, будет все поле с облогами и дорогами покрыто торчащими их белыми костями. ... Но добро великое в таком широко и вольно разметавшемся смертном ночлеге!" Обвороженные Тарасом казаки мечтают о том, что об их смерти запоет седой бандурист, "и пойдет дыбом по всему свету о них слава, и все, что ни народится, заговорит о них".

Сцена последней битвы под стенами крепости предстает в том виде, в каком о ней запел бы "белоголовый старец, вещий духом", новый Гомер, причем все погибающие славят на веки вечные Русскую землю.

Остается только сличить поэзию с правдой: песню седого бандуриста с логикой сюжета.

Как оказались запорожцы под стенами крепости? Что, собственно, они там защищали или, наоборот, отвоевывали? При чем тут вообще Русская земля?

В пятой главе все это ясно и недвусмысленно объяснено: нарушив согласие с польскими властями, казаки неудержимой лавиной вторглись на "польский юго-запад". "Всюду понеслись слухи: "Запорожцы!.. Показались запорожцы!.." Все, что могло спасаться, спасалось". Ужас средневековья: гунны идут! норманны идут! татары идут! Так же "идут" и запорожцы. "Казалось, больше пировали они, чем совершали поход свой. Дыбом стал бы ныне волос от тех страшных знаков свирепства полудикого века, которые пронесли везде запорожцы".

Это как же вышло, что в отчаянном вопле "Запорожцы идут!" мы умудрились услышать радостную весть "Наши идут!", да еще и приписали такое понимание Гоголю?

...А город казаки осадили попросту для того, чтобы разграбить: там, по слухам, "было много казны и богатых обывателей" . Русская же земля здесь вовсе ни при чем.

В городе смертельный голод, но горожане героически обороняются. Современный читатель обратит особое внимание на мотив равенства в беде: это надо же, семья воеводы тоже умирает с голоду. Неужели можно желать Тарасу победы, а осажденным - поражения?

А как вообще начался поход? А так, что Тарасу захотелось "погулять".

Отправляясь с сыновьями в Сечь, "хотя необходимостью этого была одна только упрямая воля", Тарас произносит своего рода проклятие нормальной жизни: "Чтоб я стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой! Да пропади она: я козак, не хочу! Так что ж, что нет войны?" Если нет, Тарас ее организует.

Разговор Тараса с кошевым атаманом в третьей главе - столкновение еще слабого, только устанавливающегося права с могучей удалью силы и воли: "Что, кошевой, пора бы погулять запорожцам?" - приступает Тарас и получает неожиданный отпор: "Негде погулять", - отвечал кошевой. - "Как негде? Можно пойти на Турещину или в Татарву". - "Не можно ни в Турещину, ни в Татарву, - хладнокровно растолковывает умница-кошевой. - Мы обещали султану мир". Но что Тарасу до обещаний? В дело идет обычная демагогия. "Да ведь он бусурмен: и Бог и священное писание велит бить бусурменов". Но кошевой не поддается на демагогию, и Тарас высказывает свои действительные мотивы: "Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни тот, ни другой не были на войне, а то говоришь - не имеем права". На кошевого и этот аргумент не действует, тогда Тарас высказывает свою последнюю правду: "Так на что же мы живем, на какого черта мы живем? Ты человек умный, тебя недаром выбрали в кошевые, растолкуй ты мне, на что мы живем?". В самом деле, если не воевать да грабить, так на что и жить? Кошевой действительно был умный человек: "Он помолчал немного, а потом сказал: - А войне все-таки не бывать".

Разъяренный Тарас тут же решил отомстить и на следующее же утро свалил опередившего свой век миролюбца и защитника права. Тарасов ставленник ("Кричите Кирдягу!" - шепнул Тарас некоторым") решает отправить молодых казаков "погулять на Турещину".

Когда начинаются сборы в поход, разыгрывается самая загадочная сцена повести: на пароме прибывает странная, полуодетая и возбужденная толпа казаков: "Они или только что избегнули какой-нибудь беды, или до того загулялись, что прогуляли все, что ни было на теле". То, что они говорят, наводит на мысль о загуле. На правду похоже только одно, что "гетьман" убит ("зажаренный в медном быке лежит в Варшаве") в результате какого-то бунта или раскола между "нашими", на что глухо намекают прибывшие.

Что в действительности произошло на гетьманщине, остается неизвестным, но настроенные на поход запорожцы всколебались и первым делом кинулись "перевешать всю жидову".

Сцена расправы над "бедными сынами Израиля" выдержана Гоголем в духе жуткого гротеска. В этой сцене впервые появляется Янкель, который по ходу действия, как мне кажется, и становится главным экзистенциальным антиподом чудовищного Тараса.

В Тарасе - поэзия крови и смерти. В Янкеле - проза нормальной жизни, проза выживания.

Чтобы быть достойным антиподом такой львиной натуры, как Тарас, нужно сравняться с ним в бесстрашии и неукротимости. И верно: смешной и нелепый "жид с жалкой рожей, исковерканной страхом", неукротим и бесстрашен едва ли не больше, чем Тарас, ибо бесстрашие Тараса питается от его зверино-вооруженной мощи, все сметающей на своем пути, Янкель же ничем не защищен.

Вот его только что чуть не утопили, а он "уже разбил какую-то ятку с навесом и продавал кремни, завертки, порох и всякие войсковые снадобья, нужные на дорогу, даже калачи и хлебы. "Каков чертов жид!"- подумал про себя Тарас". Вместе с войском, прорвавшем осаду, он входит в город, где его чуть не повесили, он приносит Тарасу известие об уходе Андрия, за что Тарас чуть его не зарубил, но никакие опасности не останавливают, оказывается, робкого и приниженного на первый взгляд Янкеля.

Недаром в том единственном случае, когда Тарас устремляется не убивать, а спасать - спасать Остапа, он обращается за помощью именно к Янкелю.

Тоска о сыне пробуждает в Тарасе человечность. В речи о товариществе родительскую любовь он уподоблял звериной. Потеряв сына, он задумался о бессмыслице "кровавого пира": "Был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, - и смутный стоит хозяин дома, думая: "Лучше б и не было того пира".

С гибелью Остапа окончательно гибнет в Тарасе все человеческое: разбой и вандализм, то есть идейный терроризм, становятся его уделом. "Тарас гулял по всей Польше со своим полком, выжег восемнадцать местечек, близ сорока костелов и уже доходил до Кракова. ... "Ничего не жалейте!"- повторял только Тарас... поднимая копьями с улиц младенцев их, кидали к ним же в пламя. "Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе! - приговаривал только Тарас. И такие поминки по Остапе он справлял в каждом селении".

Впрочем, что ни скажешь о Тарасе отрицательного, тут же возразят: а как же вы забываете о его гибели, о величии героической смерти?

То, что героическая смерть достается только сугубо положительным героям, это, конечно, соцреалистическая идея.

Современники, восхищаясь повестью, говорили, что сам Вальтер Скотт мог бы поставить под ней свое славное имя. Автор "Айвенго", не будучи соцреалистом, никогда не отказывал идейному противнику, врагу-фанатику в героической смерти. В романе "Пуритане" хладнокровный убийца и ханжа-демагог Мак-Брайен стоически выдерживает ужасные пытки и умирает, не выдав товарища и не отрекшись от своих людоедских убеждений. Таков же и Тарас. Он искал гибели и нашел ее. Жуткая смерть не заслоняет ни сожженных местечек, ни заколотых младенцев.

Тарас - чудовище, он "вел кровавую жизнь одних только воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества".

Может быть, все-таки не Тарас, а "человечество" - идеал и надежда Гоголя?