Слушай, мальчик, слушай, нежный. И ты, девочка, тоже слушай, и тебе ведь знакомы эта боль, этот озноб. Вот умный и добрый поэт Овидий почти ровно две тысячи лет тому назад дал тебе кучу полезных советов. С тех пор много воды утекло, много империй распалось; но это нестрашно, человеческая природа ведь неизменна. А если что-нибудь не подойдет - мы уточним, исправим, осовременим, и все будет хорошо, и ты вылечишься.

Одна поправка - еще до конспекта, и относится она не к автору, а к переводчику. "В "Науке любви", - пишет М.Л.Гаспаров, - одну и ту же систему советов он сперва примеривает для мужчин, потом - для женщин, а потом, ничего в ней не меняя (курсив мой - В.С.), выворачивает ее наизнанку и пишет "Лекарство от любви".

Я редко не соглашаюсь с Гаспаровым, но здесь он неправ. Ухаживание, обольщение, удерживание - это парные игры; вытаптывание, забывание, избавление происходит в одиночестве. Разница принципиальная. Весь пафос "Лекарства от любви" в том, что что бы ни сделала или ни сказала бывшая возлюбленная (здесь и далее подставляйте рядом все глаголы и существительные и в другом грамматическом роде тоже) - это уже ничего не изменит. В "Науке" поэт говорит читателю - скажи ей, покажи ей; в "Лекарстве" - скажи себе, покажи себе.

Что же именно сказать и показать.

Первый совет: души страсть в исходе. "В самом начале болезнь пресеки - напрасны лекарства, / Если успеет она вызреть в упущенный срок. / Поторопись, и решенье со дня не откладывай на день: / То, что под силу сейчас, завтра уж будет невмочь".

Это странная какая-то рекомендация, запоздалая, я бы сказал. В любой момент, наверное, можно сказать - дальше будет еще хуже. В любой момент можно сокрушаться - а вчера, а месяц назад, а год назад это было бы просто. А толку-то. Время упущено, дуб, который "в пору посадки своей прутиком маленьким был", уже пленил князя Андрея, разросшись во всю свою многовековую мощь. Поздно. Не работает, Публий, не работает.

Второй совет: не будь празден. "Праздность рождает любовь и, родив, бережет и лелеет". Займись делом, и наваждение если не испарится, то хотя бы станет переносимее.

Неправда. Тебя застигнут посреди самых праведных и потогонных трудов; и вот уже потом, потом ты не сможешь ни трудиться, ни спать, ни есть; ни обработать древо, ни ляпнуть пару мазков на холст; клавиши перестанут нажиматься, скальпель задрожит в руке, кисть выпадет на заляпанный краской пол, и даже газету ты станешь читать вверх ногами. Это только кажется, что влюбленный бесится от праздности; на самом деле, он не способен к труду.

И обороне. Вот еще дивный, конечно, совет: "служи меж юных кровавому Марсу, / И обольщенья любви в страхе развеются прочь". Ну да, можно, конечно, и к Марсу. Не военврачом, так хоть военным переводчиком. Но все эти советы и лекарства-то, черт побери, вроде бы давались для того, чтобы влюбленные мальчики и девочки не висли "в тоске с подпотолочных стропил", не вонзали в себя мечи и другие колющие и режущие предметы. Зачем же уж так радикально? Как-то и это не работает, Овидий, не работает.

Займись сельским хозяйством, говорит поэт (поезжай, например, на дачу копать картошку), охотой, птицеловством, рыбалкой. А вы вспомните, например, как господин Бользен, он же штандартенфюрер Штирлиц, он же... ну, понятно... как он деревца какие-то высаживает в своем садике, ходит, покуривает, медитирует, а в голове - тик-тик-тик - информация к размышлению. А у тебя, мальчик, а у тебя, девочка, что затикает, пока ты будешь собирать крыжовник или смотреть на поверхность озера, где и рыб-то никаких нет? Вот именно. Не работает, Назон, не работает.

Уезжай из Рима. Ну и что? Во-первых, совет малопрактичный; во-вторых, ты будешь бродить по берегу моря, по незнакомому маленькому городу и думать о том, как ходил бы здесь с ней, показал бы ей этот закат и ту башню. Не работает, Публий, не работает.

Вспоминай недоброе. "Мне своей ночи не даст, а коробейнику даст". Во-первых, это все как раз забывается в первую очередь. Во-вторых, как легко скатиться с обвинений и инвектив в безнадежные признания в любви. Наш поэт и сам это понимает: "Я говорил: "У подруги моей некрасивые ноги!" / (Если же правду сказать, были они хороши.) / Я говорил: "У подруги моей неизящные руки!" / (Если же правду сказать, были и руки стройны.)"

Вот именно. Вот именно. Не работает.

Застигни врасплох, посреди притираний, неубранной, неумытой. И что? "Впрочем, этот совет надлежит применять с осмотреньем: / Часто краса без прикрас даже бывает милей". Еще бы. Он храпит; ну да, храпит, бедненький, вот я сейчас помогу ему перевернуться на живот, и ему станет легче дышать, и он заснет спокойно. Она опаздывает на свидания; конечно, опаздывает, что может быть приятнее этого ожидания, тем слаще мгновение, когда она наконец вырисуется из толпы или позвонит тебе в дверь. Кому помогут такие лекарства - тому, собственно, и лечение никакое не нужно. Тоже мне любовь.

Не работает.

"С первой попавшейся ляг". Даже если получится - ты будешь вспоминать его прикосновения, ее дыхание. А после этого, как известно, всякое животное грустно; и о чем ты будешь грустить, скажи, пожалуйста?

Ты знаешь, о чем.

"Выбирай такие объятья, / Чтобы сильнее всего женский коверкали вид". Смешно, наивно и главное - не работает, Овидий, не работает. Нет потому что таких объятий. "Кроме того, хорошо иметь двух возлюбленных сразу; / Ежели можно троих, это надежней всего". Не надежней. Даже если ты "поплывешь по волнам с полным набором подруг". Речь же не о том, кто услаждает твой взор, кто ласкает твое тело в любой выбранный промежуток времени. Не о том, что снаружи - а о том, кто внутри тебя, и не выгоняется, как ты ни старайся.

Не работает.

Не ревнуй. Ревность подбрасывает угли в пожар страсти. Ну, это правильно, конечно, только о том, как не ревновать - Овидий не говорит ни слова. Потому что не знает.

"Не будь одинок: одиночество вредно влюбленным!" Ну да, ходи в театр, в кино, на презентации; оглядывайся на вчерашние лица, осматривайся по сторонам: а он здесь не появится ли? Бреди в толпе, неси в ней свое одиночество и свою рану. Ты все равно один. Не работает.

Не ищи встречи. Избегай не только ее, но и всех ее знакомых, "мать госпожи, и сестра госпожи, и кормилица даже: / Всех, кто с ней и при ней, пуще всего сторонись!" Что далеко не всегда практически осуществимо. И все равно, следы будут попадаться, если не реальные, так те, что подбрасывает, видимо, Амур: вот облачко - точно такое же, как то, на которое мы вместе любовались; вот собака, как у него, вот духи, как у нее. И куда от них деваться? Некуда. Не работает.

Сожги письма и восковые дощечки: "Старое тронет письмо самый незыблемый дух". А если письма (и дощечки) размножились в эфире, разошлись на бинарный код, рассредоточились по разным серверам - что делать тогда? Ты можешь стереть свои копии, ты можешь в порыве отречения отформатировать жесткий диск - но и это бесполезно; а если это настоящие, бумажные письма, то в этот электронный век придется тысячу раз подумать, прежде чем от них отказаться: это вообще раритет, реликвия, antique; нет, не поднимется рука. Не поднимется ведь? Конечно. Не работает, Публий.

"Часто наводят тоску места, где вы были, где спали". Так ведь и с этим ничего не поделаешь - если, конечно, ты не был изначально так осторожен, что виделся с ней только в конкретном доме свиданий. Но ведь не был? Вот и терпи теперь этот пейзаж, и эту кровать, и этот кухонный стол, и эту трещину в асфальте, и этот погнутый фонарь. Никуда ты от них не денешься, никуда от них не вернешься. Некуда, Овидий. Вот и все твои советы.

И что теперь делать, раз лекарство не то просрочено, не то никогда и не помогало?