...Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арсений Тарковский

Почему-то Булат Шалвович Окуджава неизменно называл "Путешествие дилетантов" историческим романом. Видимо, по той малозначительной причине, что действие происходит в девятнадцатом столетье...

(Другой писатель, пустившийся недавно в погоню за ускользающим ароматом все того же славного века, считает, что пишет детективы... Впрочем, рамки обоих жанров настолько широки, что могут вместить что угодно. Однако оставим музей восковых фигур господина Акунина искушенным любителям интеллектуальных забав, а сами вернемся к дилетантам.)

К дилетантам и фраерам... (Окуджаве кто-то заметил, что если бы действие романа происходило в наши дни, его бы следовало назвать "Прогулки фраеров". Шутка Окуджаве понравилась, он даже стихотворение написал на эту тему: "...Я мог бы написать, себя переборов, "Прогулки маляров", "Прогулки поваров", Но по пути мне вышло с фраерами...")

Но роман сочинялся, все-таки, исторический - были дали голубы, было вымысла в избытке... Стоит ли укорять автора, что он увлекся, выдергивая "по нитке" из собственной судьбы - а где, глядишь, и из наших с вами судеб, - и вышло, что не только за ближайшими шлагбаумами, но и за торжественной сменой столетий - все то же, все то же... "Помнишь ли труб заунывные звуки, брызги дождя, полусвет, полутьму"... Тут уж не до споров, какую Россию мы потеряли, а какой не теряли. И рады бы потерять - да книга о Судьбе... Так что, как говаривала несравненная Мария Амилахвари, - "Равкна, генацвале". "Что поделаешь".

И еще - это одна из очень немногих книг о любви.

Поймите меня правильно - я знаю, что тысячи томов написаны о страдающих, ликующих, рыдающих, замирающих мужчинах и женщинах. Об их муках, жертвах и упоительном блаженстве. Но вот так, чтобы в книге между потрепанных страниц притаилась себе любовь, и ударила вас под дых самым внезапным образом - не их, этих неистовых мужчин и женщин, а вас, ни за что ни про что, чужая, выдуманная любовь... (Впрочем, выдуманная ли, прожитая - не вами.)

Вот, к примеру: французы, на мой взгляд, почти совсем не умеют писать о любви. То есть само слово французской литературой чуть ли не запатентовано. Но им как-то все время не до этого хрупкого, ускользающего... чего? Посудите сами - то мушкетеры сломя голову несутся за алмазными подвесками (ради чести женщины, разумеется, но помнят ли они об этом сами в пылу погони?), то Лакло плетет тонкие эпистолярные сети, и читатель теряется в лабиринте опочивален, то у Альфреда Мюссе герой уверяет героиню, что ежевечерне орошает слезами вересковые поля вокруг ее дома (!) - ну, это уже ближе к проблемам ирригации... Стендаль? Гюго? Мопассан? Флобер? Где, я вас спрашиваю, в "Мадам Бовари" - любовь? И так - до Франсуазы Саган. О страсти, о грусти, о ревности, о безумии - о чем угодно - "но это, братцы, о другом"...

Я понимаю всю уязвимость такого чудовищного субъективизма - не исключено, что вся эта французская любовь с ее будуарами, кружевами и пламенными взорами "в моей хрупкой ничтожной душе... просто не умещается и все время расплескивается", - как писала Лавиния Ладимировская, впрочем, по совсем иному поводу.

Но когда на страницах романа - якобы исторического - пролегают по первому снежку следы господина Ван Шонховена, и он грозит своим деревянным мечом порядком растерявшемуся князю: "А не хочешь ли собственной кровью залиться?" И мы - еще ничего не зная - уже чувствуем, что зальются, да еще и как... И вот что поразительно - опытный, основательно побитый жизнью князь Мятлев, известный вольнодумством, крамольными выходками, втайне имеющий счеты к самому государю - не он виновник всех будущих бед. Это Ван Шонховен своим игрушечным деревянным мечом замахнулся на большее - и расплата теперь будет другая.

Вся предыдущая любовная биография князя - вполне во французском духе... Даже бедная Александрина - что?.. Скандал в обществе, мрачная тайна, недолгая тоска... Так от адьюльтера и жестокого романса до фарса насильственной женитьбы и перебивался бы князь, и глядишь, был бы целее... Так нет, "колокольчик прозвенел" - и маленький мальчик в армячке... маленькая девочка с русыми волосами... сероглазая барышня с острыми ключицами... грозит мечом, пьет чай с вареньем на кухне, пишет письма.

Ах, эти письма - именно там, на этих страничках, и притаилось то самое, ускользнувшее от французских романистов... Страсть? Неистовство? Да нет же, нет...

(От Лавинии - Мятлеву, из Москвы)

...там был такой песчаный островок с редкими соснами, где я соорудила себе хижину и решила в ней поселиться. Однако меня разыскали и стали внушать, что девушка на выданье должна думать о другом. Но, пока я сидела в своей хижине, я вспомнила Вас и подумала, что как было бы хорошо и Вам здесь поселиться. Мы бы могли разговаривать о чем угодно, никуда не торопясь <...>

Ах, князь, все-таки все сложно вокруг. Иногда хочется кричать, да хорошее воспитание не позволяет...

И только-то... Но вы пролистывайте поскорей эти опасные страницы, поберегите свое солнечное сплетение. Лучше перечитайте что-нибудь роковое и страстное, красное и черное...

(Письмо Мятлева - Лавинии, из С-Петербурга)

Сударыня, что это Вы затеяли там с каким-то необитаемым островом? Как это мы сможем там жить вдвоем? А что подумает Ваша maman? Клянусь Вам, что это будет превратно истолковано. Выкиньте это из головы...

Нет, нет, все напрасно - князю не отвертеться. Он и пред Государем пасовал, а перед Судьбой и тот спасует... А неумолимая сила уже надвигается на них, и она все ближе - и дело не в царском самоуправстве, не в государственном устройстве, не в жизненных обстоятельствах... Не в этом притягательном и пугающем девятнадцатом столетье...

Вы, вероятно, заметили, что я не поясняю, как можно было бы ожидать, кто такие Мария Амилахвари, князь Мятлев, а уж тем более - Лавиния Ладимировская. (О том, что вышеупомянутая госпожа Ладимировская и господин Ван Шонховен - одно и то же лицо, вы, верно, уже догадались). А а в остальном - увольте меня от пересказа. Лучше прочитайте, если не читали, эту книгу о власти и бессилье, о бесконечных шлагбаумах, о высшем смиренье и неслыханном упорстве.

О том, как в страшный час на ночной горной дороге одна прекрасная женщина говорит: "Равкна" (что по-грузински означает "что поделаешь" - "Нет, генацвале, надо себя защищать, и спасать, и уважать... Это "равкна" не о том, что на тебя свалилось, а о том, что ты вынужден совершить, равкна, моя радость...").

А другая прекрасная женщина - утонченная, совсем юная аристократка, дает волю вскипевшей в ней польской крови (уж не того ли Ван Шонховена?): "Пан твердит, что он два месяца ищет нас по России! А не свихнулся ли пан поручик, часом? Каждый считает своим долгом, холера, заботиться о нашей нравственности. Каждый, проше пана, сует свой нос не в свое дело! Они думают, пся крев, что их вонючий мундир дает им право..."

И палачи чуть не плачут от сочувствия, но и у них - своя судьба... Так что равкна, генацвале...

Чем пересказывать - лучше цитировать все подряд...

Из письма Лавинии - Мятлеву:

Знаете ли Вы это: "Помнишь ли труб заунывные звуки, брызги дождя, полусвет, полутьму?" Быть может, это обо мне? Чтобы я и мы всегда это помнили и этого не боялись?

Чтобы мы всегда это помнили и этого не боялись. Ведь - "все так же, не проще, век наш пробует нас".