Есть в городе памяти много мостов,
В нем сорок вокзалов и семь пристаней,
Но кладбищ в нем нет, крематориев нет,
Никто в нем не умер, пока я живу.

Вадим Шефнер. Переулок памяти

Как-то раз мне довелось услышать следующее: "Поднимаюсь по лестнице, смотрю - подонки стоят, курят. Подошла поближе - а это дочь моя со своими однокурсниками". Далее следовало рассуждение о том, какие, в сущности, неплохие у дочери друзья. Роман Вадима Шефнера "Сестра печали" написан про подонков, которых за версту видать. Из детдома, пьют-курят (естественно, самое дешевое), регулярно участвуют в драках, водят непотребных женщин, кликухи позорные носят и прогуливают занятия в училище, которое им и нужно только для того, чтобы комнату получить. Словом, как справедливо отмечает завуч того самого училища, "трепачи и гопники". Типичная шпана, в данном случае - василеостровская. Не приведи Господь встретить такого темным вечером где-нибудь у Смоленского кладбища. Да и днем благоразумные граждане предпочтут перейти на другую линию. И многим, надо сказать, так и удается всю жизнь ходить по другой стороне. Таким людям я в первую очередь рекомендовала бы почитать "Сестру печали". Не то чтобы кроме Шефнера никто нам не показал "дно" жизни и не разъяснил, что детдомовцы тоже люди. Но традиционно такого рода повествования строятся по чеховскому принципу "казалось - оказалось". То есть подонок оборачивается героем.

Не так у Шефнера. Его "гопники" не становятся героями, они просто живут как нормальные люди, и это производит неожиданно сильное впечатление. Да, они идут на войну - и даже добровольцами, и даже на финскую, - но так делали тысячи обычных людей. И умирают на этой войне, но опять же смертью "обычной" (насколько смерть вообще может быть обычной), негероической. Более того, их "хулиганская" сущность не только не вступает в противоречие с общим течением жизни, но и органично вписывается в коммунальный и учебный быт, даже украшая его. В "Сестре печали", наименее "шефнеровском" произведении, его фирменные приемчики, все эти ППНЧ (Полный Процесс Наведения Чистоты) и КУУО (Краткое Ускоренное Упрощенное Омовение), предшественники дочери Миквундипа (Методологический Исследовательский Кабинет по Выявлению Умственно Ненормальных Детей и Подростков), ЭМРО (Элексир Мгновенной Регенерации Организма) и проч. выглядят чуть более уместно как плоды творчества подростков.

Впрочем, герои не такие уж и дети. В 22 года некоторые уже вовсю собственных детей растят. Но почему-то они кажутся младше: то ли оттого, что еще учатся в техникуме, то ли потому, что слишком серьезным было их беспризорное детство и не было возможности вволю покидаться подушками.

Все хорошие книги про войну и про любовь невольно равняются на Ремарка. Роман начинается с того, что веселую и беззаботную, хотя и не очень сытую жизнь друзей-детдомовцев нарушает смерть одного из них: Гришка по кличке Мымрик умирает в госпитале от ранения, полученного на финской войне. Так, почти в самом начале, товарищей остается трое, и этим сходство с известным произведением не исчерпывается. Герои Шефнера совсем по-ремарковски мечтают о "прозрачной" жизни "без ошибок" и о любви "интеллигентных" девушек, хотя общаться им приходится с "кошками-милашками" и почему-то домработницами. И уж совсем как у Ремарка - только одному из них (самому ли достойному?) выпадает Настоящая Любовь.

О ней и роман. Все это, конечно, круто замешано на романтике блатных песен, которых автор, по свидетельству очевидцев, знал множество, и слегка отдает историей про вора и дочь прокурора. Потому что на фоне соседа-алкаша дяди Личности Толька-Чухна конечно парень хоть куда, а вот по сравнению с девочкой Лелей - это еще как посмотреть, и не зря сомнения одолевают в первую очередь его самого. Поэтому он и стремится объяснить Леле собственную неотесанность: "Я говорю грубо для того, чтобы все не казалось таким уж серьезным".

Мы часто говорим с иронией только лишь для того, чтобы все не казалось таким уж серьезным. Потому что о многих вещах говорить просто страшно. Например, о любви, о которой, как в песне поется, все сказано. Шефнер говорит о страшном серьезно и просто.

Собственно, с момента встречи Тольки и Лели в романе ничего не происходит: они любят друг друга и все. Встречаются, ссорятся и мирятся, но это все об одном, и что бы ни происходило вокруг, они продолжают гулять по городу и говорить о своей любви.

А город у Шефнера - это всегда Васильевский остров. Прелесть Васильевского, залитой солнцем или заснеженной набережной, тихих линий с их неожиданными фасадами, то с мозаичными маками, то с майским жуком, теплых, хотя уже и не деревянных перил Тучкова моста, неторопливой Смоленки и мирного, совсем не страшного Смоленского кладбища не бросается в глаза. А может быть, и вовсе незаметна тому, кто не был влюблен на Васильевском. Немудрено описать красоту набережных Невы, Дворцовой площади или Петропавловский крепости. Между тем, именно Васильевский - квинтэссенция Петербурга, воплощение абсолютной симметрии и регулярности: проспекты Большой, Средний и Малый и пронумерованные линии. Все под прямым углом и как будто специально не названо. Как недостроенный город, пространство Васильевского острова создано для того, чтобы каждый заполнял его самостоятельно, как это делает Толька-Чухна: Проспект Замечательных Недоступных Девушек, Линия Грустных размышлений, Кошкин переулок, Многособачья и Симпатичная линии. С появлением Лели это называние приобретает особый смысл, так как формирует их общее пространство: "Теперь он (город - А.В.) принадлежал всем остальным и еще отдельно двоим: Леле и мне".

А тем временем начинается уже настоящая война - и убивают еще одного товарища, поэта Володьку по прозвищу Шкилет, но "никакой беде не сплести такие сети, чтобы в ней не было прорех", и влюбленные переживают войну прежде всего как собственную разлуку. Когда моя бабушка рассказывала мне о жизни во время войны, меня поражала ее сосредоточенность на собственных проблемах, показавшихся мне достаточно мелкими. Потом я поняла, что это правильно, и только так можно пережить любую войну. Потому что никакая война не может быть вечной, и герои Шефнера, живя во времени "когда кончится война", приближают это время, хотя им и не суждено дожить до него вдвоем.

Лелю убило при артобстреле. Мне кажется, что я знаю, в каком доме она жила и в какой старой аптеке на первом этаже собирался с духом Толька, чтобы подняться к ней. И поэтому эти герои для меня очень живые, столь же живые, как они были друг для друга. В сущности, им повезло, Толе с его Лелькой: они навсегда остались бродить по своему Васильевскому.

"Оттого, что я не видел, как ее убило, и даже не знаю, где она похоронена, я не могу представить ее себе мертвой. Я помню ее только живую. Она живет в моей памяти, и когда меня не станет, ее не станет вместе со мной. Мы умрем в один и тот же миг, будто убитые одной молнией.

И в этот миг для нас кончится война".

Вадим Сергеевич Шефнер умер 5 января 2002 года.