Повести Белкина требуют безотлагательного перечитывания, как только том Пушкина случайно раскрывается на соответствующей странице - примерно посредине "Гробовщика", в моем случае. За последние двадцать лет со мной это происходило раз сто (метафорически, но близко к истине). Но вступление, как я только сегодня осознала, после первого знакомства я больше не перечитывала. Честно говоря, в детстве мне всегда было неловко за Пушкина - ну зачем врать, да еще с подробностями, что писал какой-то Белкин, когда всем все понятно?

"От издателя" - это для читателя еще зона доверия, издатель человек солидный, честный до занудства (поэтому обычно так неохота тратить время на предисловия), - и довольно обидно, если он водит тебя за нос.

Чувство легкой обиды меня так и не покинуло. Во-первых, эпиграф из "Недоросля" воспринимается как смутно-оскорбительный намек. Получается, либо сочинитель Белкин - "к историям охотник" Митрофан (и тем люб Скотинину, то есть читателю), либо сам читатель - Митрофан. Что, в сущности, одно и то же. Во-вторых, анфилада ложных авторов удлинилась для меня еще на одно звено - оказывается, Белкин, как порядочный, указывал своих информантов. В этом списке и вовсе всякий никому не известный сброд - титулярный советник А.Г.Н., подполковник И.Л.П., девица К.И.Т. и даже приказчик Б.В. Словом, ответственность за повести никто на себя брать не желает. Даже хочется ехидно спросить - передал ли издатель гонорар "ближайшей родственнице и наследнице" Белкина Марье Алексеевне Трафилиной.

Но если без личных претензий, то все эти посредники на пути к читателю, разумеется, не случайны. Пушкин не просто говорит "за что купил, за то продаю". Он и в описании характера Белкина напирает на простодушие и доверчивость, чтобы не оставить у читателя сомнений в том, что истинные авторы - как раз приказчик, девица и иже с ними. И каждый из этих почти безымянных рассказчиков отвечает за свой сектор современной Пушкину литературы. Некоторые жанры в это время еще только зарождались (это уже несколько позже из шинели титулярного советника, автора "Станционного смотрителя", вышел Акакий Акакиевич, а из мундира подполковника, рассказавшего "Выстрел", - Печорин), и это очередное свидетельство гениальности самизнаетекого, о которой и упоминать-то неприлично. Приказчик представляет романтическую повесть с чертовщиной - литературу для приказчиков, а девица, понятное дело, отвечает за чувствительность ("Метель" и "Барышня-крестьянка").

Обе рассказки девицы К.И.Т. написаны, на первый взгляд, в жанре сентиментальной повести - ее прародитель, как известно, "бабушка Карамзин" (так его называл Бестужев). Но при ближайшем рассмотрении дистанция между бабушкиной бедной Лизой и Лизой Муромской совершенно непреодолимая. У Карамзина все взаправду - Лиза плакала, Эраст рыдал. У Пушкина игра и карнавал, а главное - ирония прослеживаются на всех уровнях - потому что "в действительности все не так, как на самом деле". И если кто из крестьянок любить умеет - то лишь те, кто суть переодетые барышни, потому что настоящая Акулина - толстая рябая девка.

Если уж говорить о жанрах, то "Барышня-крестьянка" - это плутовская комедия, переработанная в киносценарий. Соблюдены все необходимые сюжетные каноны - и сцены с переодеваниями (барышни в крестьянку и в другую "барышню"), и присутствие азартной наперсницы, и комическая вражда между отцами - Монтекки и Капулетти N-ского разлива - но зато автор не связан рамками единства времени и места. То, что для Пушкина киносценарий - любимый формат, уже отмечалось в этой рубрике. Причем "Барышня-крестьянка" - сценарий режиссерский: и ножка, "с намерением выставленная и обутая со всевозможным кокетством", и ледяной взгляд Алексея, доставшийся мисс Жаксон, и прочие готовые мизансцены настолько совершенны, что не оставляют постановщику пространства для доработки. "Метель", к слову сказать, куда более схематична, и фильм по ней получился безобразный (его можно только слушать ради музыки Свиридова, смотреть нельзя категорически).

Но меня продолжает занимать тема плутовства и обмана. Мужчины в "Барышне-крестьянке" - милые остолопы, и грех не воспользоваться их беззаветной верой в чудеса. Главное - внушить им, что все совершается исключительно по их воле, и Лиза без труда разбирается в этой премудрости. С безошибочным расчетом она предлагает Алексею научить ее читать ("Что за чудо! - говорил Алексей. - Да у нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе!"). - за сто лет до того, как это проделала с профессором Хиггинсом ее тезка. Вряд ли К.И.Т. долго засиделась в девицах.

А в "Метели" мужская прямота и женская скрытность примиряются только чудом. Марья Гавриловна не хуже Бурмина помнит о пятне на своей биографии. Кричала же "Ай, не он, не он!" - значит, знала, что обвенчана. Однако это обстоятельство не мешает ей ждать решительного объяснения, тщательно к нему готовиться и вести беседу по всем правилам практической психологии: "Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа. После первых вопросов Марья Гавриловна нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное замешательство, от которого можно было избавиться разве только незапным и решительным объяснением". Можно не сомневаться - она вполне готова забыть о том незначительном эпизоде, в отличие от ее совестливого кавалера. И это правильно. Другая Марья Гавриловна из другой повести Пушкина, написанной без участия девицы К.И.Т., сказала сакраментальное: "Поздно, Дубровский!" И никому от этого лучше не стало.

Но может быть и по-другому. Это совершенно крамольная мысль, но я ее выскажу. Композиция "Метели" построена по принципу монтажа - надо думать, для загадочности. Мы знаем, что Маша решила сбежать с женихом. Что она села в сани и "лошади полетели". Что жених до нее не доехал - задержался из-за метели и оказался у запертой церкви. "Какое известие ожидало его!" Какое, никто не поясняет. Маша наутро вышла к завтраку, а потом слегла в горячке. Жених написал безумное письмо, а потом сгинул на войне. Маша носила по нему романтический траур, делавший ее очень интересной в глазах молодых людей. И вот Бурмин рассказывает ей свою историю - в которой можно вроде бы восстановить все подробности вьюжной ночи. И тут - что поразительно - Маша задает вопрос: "и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?". И только когда Бурмин говорит, что все следы потеряны и девушку не найти," Боже мой, боже мой! - сказала Марья Гавриловна, схватив его руку (мощный "якорь", отметил бы психолог - НЛП-ист), - так это были вы! И вы не узнаете меня?". А если предположить, что в ту ночь мело по всей земле, и Бурмин попал в совсем другую церковь, Маша никогда ни с кем по ошибке не венчалась, а просто не дождалась жениха, оскорбилась и уехала? Ей остается блестящий и беспроигрышный ход - одним махом снять с души молодого человека грех и придать судьбоносный характер их роману, словом, окончательно отправить его в нокаут. Неудивительно что "Бурмин побледнел... и бросился к ее ногам".

Так что незачем читать "Космополитен". Читайте Пушкина, он тоже феминист и космополит.