|
||
/ Круг чтения / Чтение без разбору < Вы здесь |
Мой Лермонтов Дата публикации: 7 Февраля 2003 получить по E-mail версия для печати
На днях позвонил мой самый давний друг. Никакой, заметим, не гуманитарий, а инженер и менеджер. Он давно живет в очень благополучной, очень западной стране. А девушка у него, наоборот, славистка, хотя и происходит из очень благополучной, очень западной семьи. Она начала учить русский язык лет в двадцать и вот теперь, спустя сколько-то лет, читает, например, "Преступление и наказание". И, по студенческой привычке, выписывает все незнакомые слова. А потом обращается с вопросами к моему самому давнему другу, потому что он, можно сказать, носитель нужного языка. Но он тех слов, которые она повыписывала, тоже не знает. Приходится лезть в словари и запускать Яндекс. Я бы счел, что он привирает, если бы собственными ушами не слышал, как она, эта славистка, в уместной ситуации на чистом русском языке сказала - "Свежо предание, да верится с трудом". Так что я готов поверить чему угодно. (Я послал самому давнему другу черновик этой заметки на одобрение. Вот, сказал он, что ж получается, друг какой темный, слов не знает. А ты сам посмотри, какие там слова. Скалдырничество. Пропятие. Анамнясь. А славистка его на бэкграунде поддакнула - очень, говорит, обидно, что я получаюсь из очень западной семьи, а он получается менеджер. Стала бы я с менеджером дело иметь.) И вот мой самый давний друг говорит, что его славистка должна написать разбор стихотворения Лермонтова, а поскольку я когда-то якобы был специалистом (не по Лермонтову, а по разбору), то что я могу посоветовать. Я спрашиваю - а в каком духе?, разборы бывают разные. Он говорит - да вот славистка моя уверяет, что ты это наверняка знаешь, что есть классические статьи какого-то Якобсена (с ударением на первом слоге), про "Я помню чудное мгновенье" или что-то в этом роде. Ага, говорю я, понятно, но только мне их сейчас негде взять, да и не совсем это то, что мне нравится. Ну ничего, говорит он, мы отсканируем и пришлем. Ну ладно, говорю я, а какое стихотворение-то, любое? Не знаю, говорит он, выясню и сообщу. И вот он пошел выяснять, а я задумался - а если любое, то какое же взять? Как разбирать - дело десятое, все равно же главный затык происходит на стадии выбора. Как если идешь по ресторанной улице, есть уже хочется смертельно, а тебе все то интерьер не нравится, то цены, то официант похож на Джейсона Фоорхееса. В результате пора уже завтракать и все закрывается, и выбирать приходится между "Макдональдсом" и закусочной "Асуан" с шаурмой. Если у меня спрашивают, почему я изучал в университете тот неочевидный язык, который я изучал (назвать его я боюсь, потому что из-за этого ведутся войны), у меня наготове отточенный ответ про метод исключения. Почему я не хотел пойти туда, и туда, и еще вот туда; а там, куда хотел, такая система, что не ты выбираешь язык, а язык тебя. То есть у тебя выбор не из десяти, скажем, разных языков, а из тех двух, что случайным образом представлены на твоем курсе. На моем курсе второй язык был совсем бесполезный. Во всяком случае, насколько я знаю, из моих однокурсников с тем, другим языком, никто не работает по специальности. А одногруппники, наоборот, почти все как один выученным языком пользуются. Я это к тому, что можно же попробовать метод исключения. Конечно, честнее было бы открыть книжку наугад и взять что придется. Но у Лермонтова много стихотворений, которые ни за что нельзя разбирать. Себе дороже. Вот хотя бы их вычленить, чтобы сузить круг поисков. На первом месте, безусловно, "Выхожу один я на дорогу". Слишком нагружено ассоциациями. Слишком много про него писали, слишком много копий сломали. Сюжет вот в чем: тот самый Якобсен когда-то заметил, что пятистопный хорей этого стихотворения связан с темой пути в русской поэзии. Заметил почти вскользь; но прошло сколько-то лет, и славист Кирилл Тарановский (к тому времени уже американский, а до того - сербский) написал статью "О взаимоотношении стихотворного ритма и тематики", одну из самых знаменитых в истории этой, не слишком широкой, филологической отрасли. В ней он доказывал, что действительно пятистопный хорей и тема (жизненного) пути в русской поэзии идут неразрывно, и проходят красной нитью через многие хрестоматийные тексты: Выхожу один я на дорогу - Вот бреду я вдоль большой дороги - Выхожу я в путь, открытый взорам - Гул затих. Я вышел на подмостки - Выходила на берег Катюша - и так далее, в обе стороны, вплоть до Вавилы с какими-то скоморохами. А потом были опровержения (а вот Пупкин написал пятистопным хореем вовсе даже про мартеновский цех), подтверждения и так далее, и недовольство официальной советской науки. (Слышано на конференции году в 97-м: "А кого, уважаемый коллега, позвольте спросить, вы называете официальной советской наукой?" - "Официальной советской наукой, уважаемый NN, я называю в первую очередь вас".) Хотя казалось бы, идея вполне марксистская, про единство формы и содержания. А вот поди ж ты. Нет, нет, лучше не соваться. "Белеет парус одинокий" тоже нельзя. Это не нужно объяснять никому, кто хотя бы раз в жизни присутствовал на утреннике в детском саду, в детском ли качестве, во взрослом ли. Едва ли не единственный известный мне случай успешной апелляции по сочинению при поступлении на филфак был связан с этим стихотворением. Абитуриентка писала про мотив борьбы в поэзии Лермонтова (не "лирике", заметьте, такая дополнительная подлость: не упомянул "Мцыри" - балл снимается). Первую строчку нашего стишка она процитировала в форме "Белеет парус одинокой", как было в ее издании (что логично, потому что рифмуется с "далекой"). Защитали как ошибку, но потом отступили. Когда, совсем недавно, я рассказывал эту незатейливую историю другой выпускнице филфака, та резонно заметила: "А нечего было выпендриваться". "Когда волнуется желтеющая нива" нельзя. Про нее уже написал Гаспаров и нашел там сплошной подтекст Ламартина. Я ни в малейшей степени не оспариваю это конкретное наблюдение; просто иногда спортивный поиск подтекстов выглядит почти пародийно. Один очень именитый специалист на большой конференции проводил параллели между "Мороз-воевода дозором / Обходит владенья свои" и "В железных ночах Ленинграда / По городу Киров идет". Fair enough. Но он шел на шаг дальше и проводил вторую параллель - Дарья из "Мороза-красного носа" и Киров из стихотворения Н.Тихонова - это, конечно же, персидские цари Дарий и Кир. Ксенофонт rulez. (Другой именитый отечественный ученый, по происхождению немного грек, приехал в Грецию преподавать в университете. На границе таможенник его спросил - а чем вы занимаетесь? Я специалист по античной литературе. - А Ксенофонта читали? - Читал. - Ну проходите.) По поводу другого, тоже рискованного поиска подтекстов - на этот раз у Мандельштама - подруга сказала: вот, Гаспаров пишет, что в стихотворении "Домби и сын" мы видим широкоформатный, удалой монтаж разных диккенсовских образов, где сюжетные линии разных романов продуманным образом переплетаются. А я думаю, Мандельштам просто Диккенса плохо читал, и почти все забыл и перепутал, вот и написал так; ты же помнишь, как он носился и спрашивал, кто такие аониды? "Бородино" нельзя. Слишком длинное. Я помню, как в детстве солист какого-то краснознаменного хора пел примерно так: "Не зря в веках алеет знамя, не зря на нас надеется страна: священные слова "Москва за нами" мы помним со времен Бородина". При этом последняя гласная у него выходила сильно лабиализованной - петь ему так было удобнее, что ли - так что получалось почти "со времен Бородино". А сейчас уже никого бы такое словоупотребление, кажется, не смутило. Раз уж можно сказать "Праздник к нам приходит, тым-пырым-пырырым, праздник к нам приходит вместе с Кока-Кола". А французы называют бородинскую битву bataille de Moscou. А еще мороженое такое есть, "Бородино". Несерьезно как-то. "Смерть поэта" нельзя. Вообще, кажется, нельзя ничего из школьной программы. Хотя это нам так страшно, а западная славистка, глядишь, испытает радость первочтения. Тем более там есть одна интересная штука, постмодернистская такая. Ключевой образ первой строчки, "невольник чести", Лермонтов, оказывается, позаимствовал у Пушкина: "Невольник чести беспощадной, / Вблизи видал он свой конец" ("Кавказский пленник"). "Сижу за решеткой в темнице сырой" нельзя, потому что это даже и не Лермонтов. Между тем мой самый давний друг сообщил, что, оказывается, не все так просто. Для экзамена нужно быть готовым проанализировать любое стихотворение из примерно двадцати заранее оговоренных, а уж какое именно попадется - решает случай. Мне это напомнило мой экзамен по введению в языкознание. Принимал его очень именитый профессор, ныне покойный, царство ему небесное. Говорили, что когда он надевает свою академическую шапочку, он чувствует себя небожителем и к студентам относится снисходительно. А когда снимает - становится со студентами на одну доску и зверствует. Так вот, к экзамену он задал нам 900 вопросов - по три на каждый из трехсот билетов. В их числе были такие - "Фонематический разбор монолога Пимена. Наизусть". Количество стихов, которые надо было выучить, не поддавалось описанию. Но у профессора была слабость. У него была idee fixe. Гениальный человек Матт Гренинг в одной из книжек серии "Жизнь в аду" классифицирует университетских преподавателей; один из типов - такой вот мономан: "Вы понимаете, конечно, что все события мировой истории связаны с динамикой производства сыра". (Внимание, предупреждает автор: может оказаться прав.) Профессор-языковед таким уж фанатиком не был, но ему не давала покоя одна несправедливость - почему западные, например, англоязычные лингвисты не пользуются достижениями московской фонологической школы? Так ведь просто узнать, какая фонема является формантом множественного числа в английском языке - [s], как в слове cats, или [z], как в слове dogs. Сокращаю обоснование (весьма логичное), вывод - [z]. Мы-то знаем, а англичане никак не догадаются. Мне попался вопрос "Полный лингвистический разбор любого хорошего стихотворения на иностранном языке". Именно так, "хорошего". Я вспомнил какой-то викторианский стишок (профессор еще сказал "надо же, я такого автора и не знаю"); ну а найти существительное во множественном числе было нетрудно. А после этого можно было сесть на любимого профессорского конька. И поскакать. Я и поскакал. Профессор расплылся в улыбке и сказал - "вот студент, который тонко понимает предмет. Коллега, я буду рад встрече с вами по любому приятному поводу". Я много лет рассказывал эту историю как пример студенческой смекалки (справедливости ради - почти единственный в моей практике). Чудаковатый профессор и все такое. У Лема есть рассказ про навигатора Пиркса с таким точно сюжетным ходом. Но совсем недавно я читал книгу Стивена Пинкера, лингвиста и властителя умов. И там черным по белому было написано про фонематический разбор английского множественного числа и форманта прошедшего времени ( Предупреждал же гениальный человек Матт Гренинг: может оказаться прав. поставить закладку написать отзыв
|
Legens@bigfoot.com |
|
||