Обмолвившись недавно о том, что поэтическая школа - явление для современной литературной жизни редкое, я, как оказалось, поторопился с выводами. Вообще это похоже на новую моду, вполне объяснимую к тому же - конец века как-никак. Вместе с тем приятно радует глаз разнообразие этих школ (или направлений - не в этом суть), а также география точек концентрации поэтической энергии. Можно долго спекулировать на тему жизнестойкости мироощущений и идеалов Серебряного века, однако одно несомненно изменилось. В полном соответствии с какой-то там постмодернистской парадигмой существование некоего единственного Центра (пусть даже двух Центров), этакого генератора творческих импульсов, ставится под вопрос. Когда в Москву-реку бросают очередной камень, круги еще, правда, идут, но уже недалеко и не слишком заметные. Камней и "на местах", как выясняется, хватает. И каких еще камней.

Проект "Пермская поэтическая школа", осуществленный при содействии писателя, поэта и философа А.Кобринского, и, как его основная часть, - "Одекал", "Общество детей капитана Лебядкина". Дизайна бояться не надо, дизайн на самом деле правильный, хотя сперва и может показаться, будто бы и не дизайн это вовсе.

В том, что Игнатий Лебядкин - одна из самых недооцененных в русской литературе фигур, сомневаться не приходится. Вообще удивительно, что капитан не стал культовым персонажем гораздо раньше 1991 года, когда, собственно, "Одекал" и был образован. Были попытки, были. Но не удалось ученым мужам уловить сущность капитана, по некоторым сведениям одного из центральных героев великого писателя-футуриста Достоевского. На вопрос почему - ответ один: капитана Лебядкина можно только петь. Что, собственно, и проделано в соответствующем манифесте.

Приятно удивляет (предположим, что посетитель сайта искушен) отсутствие "парадной части", различных вводных слов, "от составителя" и так далее (есть, правда, упомянутый манифест, но это другой жанр). Всячески избегается вообще все, не относящееся напрямую к поэзии. В определенной мере это даже создает неудобства: например, ничего нельзя узнать о большинстве представленных авторов. С другой стороны, по-другому вряд ли получилось бы, поскольку неотъемлемая часть всего замысла - анонимность, игровые, многослойные в семантическом отношении псевдонимы, концентрация аллюзий в которых дает повод считать их частью самих текстов.

Описать другие "школообразующие" факторы, выделить и назвать общие для большинства представленных произведений черты достаточно несложно, благо они многочисленны и нарочито вынесены на поверхность. Прежде всего это центонность, обладающая, однако, одним странным свойством. Попытки определить, куда ведет явно прочитываемая "чужая речь", не дают никакого результата, она ведет в никуда, это пустота стоит за ней, в лучшем случае фонетическое, исключительно звуковое соответствие. Своего рода утонченное глумление над "высокой" поэзией, обман, нечто блестящее, со значительным видом показанное издалека, соответствующий цитате жест серьезности, оборачивающийся аберрацией зрения - просто свет так упал, ничего больше. Вместе с тем необходимо отметить обилие бытовых, "низких" деталей, нисходящую по преимуществу метафору, прием, выигрышный только в том случае, если якобы дурачащийся автор очень четко видит ту планку, ниже которой метафора нисходить не имеет права. В совокупности это дает освежающий эффект: цитата, даже из самых затертых, потерявшая уже всякую связь с тем целым, из которого когда-то была позаимствована, цитата, утопленная в очевидной бессмыслице, в какой-то момент неожиданно выныривает, отмытая, по-новому как-то блестящая, сразу и не узнать, что это она:

нельзя нельзя нельзя нельзя
не разгадать что из какого хлама
кузнец кует в полшаге от меня

В то же время таких цитат немного, как правило, все же они остаются лежать где-то на бессмысленной глубине. Это обилие цитат и заимствований, ведущих в никуда, притупляет и зрение, и внимание читателя. Разбирать эти стихотворения бессмысленно - ничего, кроме списка источников в лучшем случае, получить не удастся, будто бы за нос водят. На самом деле водят, но по-другому. Звуковой шум, коллаж, пестрота, даже местами вычурность:

вездесущие чай кипятили пилаты
чайки пятились мутные взоры тревожа
солнце желтою мухою нежно кружилось
и жужжало царапая пахи у неба

Поиск смысла бессмыслен изначально. Намек на историю есть, но вторая строка своим началом превращает его в цирковой трюк, а третья и четвертая дают прямо-таки каскад, парад-алле какой-то, даже обидно становится - ну что они там, в самом деле, за дураков нас держат? Дальше - больше. Говорить о библейской или еще какой-нибудь тематике тоже бессмысленно, эти переваренные, отрефлексированные неоднократно, из третьих рук полученные мотивы отсылают к чему угодно, только не к первоисточнику.

волновались блестящие легионеры
но валиться не смели покуда иуда
не ударил мешком зазвеневшую землю
отступать было некуда в ту же минуту
над землею нависла коровьей лепешкой
необъятных размеров огромная туча

Если читатель и не был снобом, то теперь просто должен им стать. Даже не очень искушенный. В том смысле, что плохо же написано, графоманией за версту отдает, пусть даже и предупреждали об этом в том же самом манифесте. И что окончательно выводит из себя, так это поза, все эти штучки давным-давно известные с точками и запятыми, то есть с их отсутствием, эта невнятная цезура...

шевельнулась в ушах какофония баха
и ухабистым утром заря наступила
на большую дорогу телами по плату
девы двигать устали теперь не иначе

Какофония достигла апогея. Уже забыто, с чего все начиналось, найденные было крупицы смысла растворились, внимание рассредоточено. Последняя строка при всем желании не прочитывается, где точку ни ставь. Стихотворение развалено будто бы нарочно, и нет никакой надежды на его восстановление, хоть с начала начинай, хоть выключай компьютер. Единственное, что все еще остается прежним, - уже порядком надоевшие фонетические трюки. Цитаты превращаются в простое называние, ничем, кроме как коллажностью общего целого, не оправдываемое, не приходится говорить даже о каком-то "настроении" или образном стержне. Последний оплот - ирония, но и ее как будто недостаточно, она не самоценна, про социальное же радение и говорить смешно, его просто нет. Как нет, кажется, и самого стихотворения, впрочем, последнее, кажется, не закончено, еще остались две строки. Перед ними - непродолжительная пауза.

и природа дрожит словно выцветший заяц
а в ушах шелестят петушиные крики

Теперь все, конец. Изумленная публика замирает, другая пауза - до аплодисментов. Стихотворение собирается воедино в лирически и образно очень внятном пассаже, и недоумение радостно разрешается - ну да, конечно, это та же всем давно известная история, только подсмотренная из другого угла. Другое зрение - прерогатива другого центра.

Если необходимо определить основное, универсальное свойство текстов, представленных на сайте, стоило бы сказать о нарочитом и последовательном смещении точки зрения и, пожалуй, на этом остановиться. Все прочее: и библейская тематика, и тотальный центон, и обилие аллитерационных эффектов, и прочая - инструменты, наиболее точно соответствующие методу.

Еще, пожалуй, можно отметить герметичность всего замысла в целом. Попадись эти стихи на "Вавилоне", например, ни малейшего удивления они бы не вызвали. Ну а адрес Бог весть какого уровня, или как это там называется, наводит в одно и то же время на грустные и не очень грустные мысли. Грустные - потому что, как и было сказано, нигде, кроме как в Интернете, осуществление подобного проекта возможным не представляется, а если и представляется, то в настолько малых размерах, что и говорить об этом не имело бы смысла. Не очень грустные - потому что... см. текст выше.

Процитированы стихи Евгения Гвинеева