Пpиговоренный заочно к расстрелу, сидя в своем бункере под Водоотводным каналом, последние, быть может, часы своей жизни приношу в жертву сетевой литературе. В этих далеко не привычных обстоятельствах на ум отчего-то приходят слова одной исторической личности с банкноты: мол, не спрашивай, что партия может сделать для тебя (да чего там спрашивать, расстреляют они меня), спроси, что ты вместе с партией можешь сделать для человечества. Что-то в этом роде.

А для человечества можно сделать многое. Например объяснить кое-что о кое-чем. Например о сетевом альманахе Text only.

Этот альманах всегда вызывал у меня некоторое труднообъяснимое недоумение. Не то чтобы он мне не нравился, наоборот: я искренне сочувствовал людям, которых, как сказано в "Декларации", "интересует... ощущение живого движущегося контекста, ощущение, которого нет нигде: ни в сетевых библиотеках (у них другие задачи), ни в "толстых журналах" (они привыкли работать в иных условиях)". То есть людям, решившим этот контекст уловить. (Вообще пора отнести слово "контекст" к обсценной лексике.) В то же время что-то мне говорило, что помыслы и деяния создателей Text only друг с другом расходятся. Более подробно разобраться в ощущениях мешала частота обновления альманаха, вернее, не частота уже, а что-то прямо "частоте" противоположное. На днях Text only обновился в шестой раз, по каковому поводу Макс Фрай выразил свое удовольствие (Фрай в последнее время вообще какой-то не в меру восторженный, вот и светской хроникой обзавелся, до неприличия бильярдно-коньячной - у всех ноябрь на носу, а у парня весна, не иначе).

Но. Возвращаясь к обновлению Text only. Лучше бы они этого не делали.

Главным редактором Text only служит недавно обозретый на "Обсервере" Данила Давыдов. Я Данилу Давыдова очень хорошо понимаю. Данила Давыдов учился в литинституте (об этом сказано здесь), а в литинституте нельзя ругаться матом. Там даже курить нельзя практически нигде. Поэтому ругаться матом Данила Давыдов мог себе позволить только когда диплом литработника был уже практически в кармане. Неважно, как оно у него получилось (ругаться, а не диплом), главное - он смог однажды решиться на этот нелегкий для каждого литератора шаг, презрев все связанные с ним лишения, такие, как непонимание друзей, нападки цензуры и "фи" еще вчера казавшихся навеки преданными поклонниц. Ладно, решился и решился. Но вот отчего главный редактор, вкусивший уже плодов от древа пежоративной лексики, запрещает авторам ведомого им журнала, подобно ему самому, порвать оковы расхожей морали и освободить свой язык? Или не он это им запрещает, а они сами себе запрещают? Тогда дело еще хуже.

Тут недавно в "Книжном обозрении" (которого нет в сети) было большое интервью с Ниной Садур, в котором она, помимо прочего, говорит, что "в искусстве, безусловно, есть две темы: взаимоотношения мужчины и женщины, и взаимоотношения человека и Бога". Прочее, мол, - литература, то есть сюжеты. Редуцирует, конечно, Нина Николаевна (хотел написать "не по-детски редуцирует"), однако какая-то сермяга в этом есть. А если есть, то я не понимаю, как в этой стране можно говорить об одном или о другом, не матерясь? Хотя бы иногда?

А даже если и нет в этом никакой сермяги, все равно. Ведь альманах не зря назван Text only - не Polite text only, не Censored text only и не как-то еще. Так отчего ж все эти texts такие, с позволения сказать, censored? Причем "цензоред" изнутри себя, то есть не со стороны даже редактора, а со стороны автора? Или этим и объясняется обратное "частоте" слово, применимое для описания режима обновлений альманаха? В том смысле, что дисциплинированных авторов найти сложно?

Эта невыносимая длиннота, которую вы только что закончили читать, имела цель подвести к следующему:

Читать "Text only" - все равно что мучительно хотеть чихнуть по причине свербения в носу, но не быть в состоянии этого сделать из-за недостаточной интенсивности свербения.

Или даже что похлеще.

Смотрим.

Вот несколько проз из Text only. Первая вся вместе не называется никак либо же называется по-разному во фрагментах, и автор ее - Борис Кудряков (тот самый, который из легендарной "Голубой лагуны"). Как сказано в справке, сочинительство для него - "образ жизни, а не добыча". (А для кого добыча? Или это в пику Маяковскому? Для которого, вспомним, поэзия была что добыча радия, ни больше, ни меньше.)

Я предполагаю, что, говоря "мы" и имея в виду себя и читателя (которым вполне может быть и Данила Давыдов), не ошибусь. Мы все все понимаем. Мы знаем, что еда и секс - мотивы взаимозаменяемые. Мы знаем, что назвать игру (сказать "игра") и не описать ее или описать так, чтобы ничего понять было нельзя - это такой прием. Мы знаем также, что написать шесть "проз" на одном и том же приеме - прием сам по себе. Мы настолько хорошо это знаем, что нам об этом скучно и немного неловко даже распространяться. Но мы-то все это знаем после хотя бы, не к ночи сказать, Сорокина! То бишь раннего, до-сального Сорокина на примере мы знаем это все. Мы не знаем только одного. Зачем человек, безусловно Сорокина (хотя бы) читавший, пишет прозу (или прозы), в которых все - все! - приемы, будучи сорокинскими, осуществлены под сурдинку, на двадцать-тридцать тонов ниже (и ни слова матом, прошу заметить)? Почему и для чего еда (подставленная на место секса) остается среднестатистической совковой едой -

"Каждую четвертую пятницу они выезжали в Кавголово, где покупали кило триста местного сервелата, шампанское и маленькую водки. И все это съедали под лыжным трамплином"

- и даже до намека на каннибализм не доходит? Или "кило триста местного сервелата" подставлены на место каннибализма? Почему и для чего

"И просто каждую субботу он пил из ее правой туфли вино "Айгешат", а вместо закуски кричал оп-ля-ля и стегал ее маленьким прутиком, преимущественно ивовых пород"?

Почему нет бензопилы? Электродрели? Отбойного молотка? Я серьезно спрашиваю. Это что, "местный сервелат" или литература? Прием второй свежести? Тренировочный Сорокин? Мамлеев для чайников?

Свербит. Но не чихнешь.

Думаешь, может быть, другой автор? Может быть, Дмитрий Сумароков, у которого тоже проза и тоже обалденный сюжет (красавица и карлик-горбун)? Честно, очень хочется жесткого и неприкрытого садизма с непременным убиением карлика в конце - не красавицы, а именно карлика, так ему, мерзкому уроду, и надо (он еще и левша к тому же). На это намекает и список изданий, в которых Дмитрий Сумароков публиковался (там даже Playboy есть, не говоря уж о "Телохранителе"): ждешь настоящей мужской прозы.

А что получаешь? Карлик умер, да. От несчастной любви. Выбросился из окна. Прибив по ходу красавицу.

"Домик в саду, вечеринка без повода под открытым небом - они остаются на веранде, на высоких стульях, вдвоем, долгие паузы в безразличном диалоге не делают их ближе".

Я хочу спросить главного редактора альманаха Text only, поэта, прозаика, критика и литературного деятеля Данилу Давыдова: Данила, это все на самом деле и всерьез? И даже, быть может, надолго?

У меня была мечта - напечататься в "Плейбое". Дмитрий Сумароков мою мечту убил. Я больше не хочу там печататься. Потому что боюсь: вдруг потом и у меня начнутся долгие менопаузы в безразличном диалоге.

Уже теплее и ближе к теме (как кажется на первый взгляд) еще одна проза, рассказ "Рыжий" Михаила Федотова (ака Зиновий Гольдберг). Нет, этот рассказ - не про Бродского. Это про вроде бы как современного донжуана, умершего на руках очередной любовницы, и его несколько недотепистого и очень много рефлексирующего друга, который по классической схеме за свое сексуальное alter ego пишет, в то время как альтер эго трахает все, что движется (вот он, долгожданный запах жареного мяса!).

Но и здесь ни шагу без того, чтобы там извиниться или как-то еще блеснуть чем-нибудь, какой-нибудь сногсшибательной исповедальной интонацией, выходящей обычно боком: "и вообще меня всю жизнь интересовали только дети" - ну можно ли после этого человеку доверять? Можно ли отождествляться с героем, зная, что он предпочитает женщинам детей? В каком, позвольте спросить, смысле "детей"? Уверен: много повидавший и много переживший на своем веку автор в частном разговоре такого ляпа бы ни за что не допустил. Но тут же проза, тут же самоанализ. Который и подводит, гад, на каждом шагу:

"Правда, и я сам уже после материнской смерти чуть не вступил в половую близость с довольно немолодой, но очень женственной маминой ученицей, с которой мы были знакомы еще по Таллину и которая училась приблизительно в одни годы со мной, мужу ее было уже за семьдесят".

Опустим сомнительную "материнскую смерть". Не к словам придираться мы сюда пришли. Эта фраза изумительна сама по себе. Вообще, кроме нее, можно никаких цитат больше не приводить. Если кому-то недостаточно "чуть не вступил в половую близость с" чтобы понять, что эта "близость" на самом деле фигура речи, и воспринимать ее буквально - все равно что воспринимать буквально пословицы и поговорки, - советую внимательно вчитаться во фразу, оценить в ней уровень шума - даже эта оскопленная "близость" тонет в подробностях, в забалтывании, как тонет в забалтывании текст, любой текст на Text only. Какая там близость, о чем вы? - кричит текст (only). - У нас вообще о другом, не видите, что ли, у нас обсессия, у нас навязчивые, мягко говоря, состояния!

Знаете, как умер Дон Жуан у Федотова? Вы не поверите. Его раздавило его же собственным рюкзаком. Это очень, очень печально.

Тепловатая, сладковатая, ипохондрическая, то бишь обеспокоенная только проводимостью внутренних каналов, инцестуально окрашенная (едва-едва) проза - и это выдается за актуальную литературу? А ведь выдается - смотри "Декларацию". В той же "Декларации" еще сказано, что

"современная русская литература переживает бурный расцвет, сопоставимый по своей мощи с "золотым веком".

Я бы хотел от имени профсоюза неактуальных читателей попросить уважаемую редакцию несколько убавить "мощь".

Думаю, после такого остается один выход. Вылезти из бункера и вернуться в объятия партии. Лучше расстрел, чем такое. К тому же есть повод (не к расстрелу, а вылезти). Как выяснилось, у Хельма Банзайчика есть официальная страница. Он там, правда, почему-то не Хельм, а Хольм, но хельм ли нам с того? Вообще, кстати сказать, думается мне вот что. Уж коли читать Вэньсуйчика, то читать его на этом сайте, а потом идти сюда и, не стесняясь в выражениях, средствах и методах, делиться с присутствующими впечатлениями от прочитанного. Почему? А очень просто. Здесь, то есть дома у Банзайчика, текст лежит как еврокитайская ветчина в алюминиевой банке. Красиво, но без толку. То есть просто осведомиться и все. Здесь же в каждом, даже в спешке сказанном слове, замечаешь ростки великой еврокитайской идеи и, встав от экрана монитора в шестом часу утра, замечаешь, как сузились и несколько расползлись по косым линиям глаза.

На случай же, если есть такие сетевые, с позволения сказать, читатели, которые Вонзайчика не читали, напоминаем, что вторая глава выложена здесь, а третья - здесь. Следите за обновлениями, пожалуйста. Это важно.

И еще. На "Сетевой словесности" - Дмитрий Горчев, рассказ "Мерзость". Ввиду вышеизложенного причин, по которым стоит читать этот рассказ, приводить не буду. Ограничусь цитатой.

"И просыпаемся мы уже насовсем, пьем теплую воду из-под крана и смотрим в окошко.

Скоро зима. От мерзости идет пар. Иногда из нее вылупляется глаз и медленно куда-то улетает, покачиваясь в воздухе. И сопли, сопли, бесконечные сопли сверкают под луной.

Красиво".

А про "Вавилон" сегодня не будет ничего. Кроме того, что все и так понимают, что с ним должно произойти.